Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

Джон Браун поднял голову, он уже не замечал ни солдат, ни толпы, посмотрел поверх улиц на горы, на лес, на небо: как здесь красиво! Я никогда еще по-настоящему не видел этих мест.

Генри Тороговорил:

«Покажите мне человека, который проклинает Брауна, и спросите, знает ли он хоть одно прекрасное стихотворение… не говоря уже о поступках Брауна… Какое произведение создал за шесть недель этот сравнительно мало читавший и далекий от литературы человек! Где этот профессор словесности, или логики, или риторики, который так хорошо пишет? Браун в тюрьме создавал не историю мира, подобно Ралею, а ту Американскую Книгу, которая, я думаю, проживет дольше. Я не знаю, чтобы при подобных обстоятельствах в римской истории, или в истории Англии, или в истории любого народа произносились бы подобные слова… Он жив сегодня более, чем когда-либо. Он завоевал бессмертие».

Гаррисонспрашивал: «Сколько сегодня в этом зале непротивленцев?» Одинокий возглас: «Я». — «Видите — один… (Смех.) Тем не менее сам я остаюсь непротивленцем… Но и я — мирный человек, ультрамирный человек, и я готов сказать: всем восстаниям рабов на Юге — успеха, всем восстаниям рабов в рабовладельческих странах — успеха!»

Браун поднялся на помост. Его предупредили, что речи ему не дадут произнести.

Палач снял с него шляпу, накинул на голову белый холщовый мешок. Последние минуты страха властей. Пушки заряжены, у канониров тлеют фитили, — вдруг единомышленники еще попытаются отбить старого узника?

Последние минуты его страха и его надежд. А вдруг — чудо? Ведь он уже не раз умирал. И совсем недавно, там, в пожарном сарае…

В конце октября он просил суд подождать, отложить заседания на два-три дня, подождать, пока приедет адвокат с Севера, пока заживут раны, подождать хотя бы, пока улучшится слух. Он хотел оттянуть конец. Но прокурор возражал, и суд отклонил его просьбы.

А сейчас он хотел только одного — скорее.

Когда мешок натянули, он сказал внятно, обычным тоном:

— Прошу вас, джентльмены, не заставляйте меня ждать.

Однако его заставили ждать. Звучали отрывистые команды. Началась перестройка войск. Замешательство длилось почти десять минут.

Посреди воинственно напряженных прямоугольников, прямых линий воинских колонн вокруг эшафота — одинокий штатский, Эдмунд Руффин, единственный зритель, допущенный присутствовать при казни. Ученый-садовод, журналист, истовый защитник прав Юга. Он пристально глядел, как Браун поднимался по дощатой лесенке, ступая твердо, неторопливо и бестрепетно. Вот оно, лицо врага, бледное, истощенное, но спокойное. В глазах — ни искорки страха, ни тени смертной тоски. Осматривается вокруг, скорее любопытствуя… Нет, все же печально. Прощается с жизнью, старый разбойник, как внимательно глядит куда-то вдаль, на горы, на небо. Что ему видно? Железный старик! Связан крепко, пальцем не шелохнет, но стоит прямо, гордо. Что-то сказал палачу, кажется, даже ухмыльнулся криво. Сам подставляет голову под мешок. Не торопится, но и не старается медлить. Железный…

Глухо загрохотали барабаны. Командные окрики все громче, все надрывнее. Ряды, колонны снова перестраивались, маршировали у эшафота.

Руффин думал: конец? Нет, еще не конец. Этот старик так уверенно смотрел вдаль… Что он видел?

Наконец полковник Поль Престон скомандовал:

— Так погибнут все враги Виргинии! Так погибнут все враги Союза Штатов! Так погибнут все враги рода человеческого!

Майор милиции Томас Джексон стоял на площади в час казни. Он писал жене в тот же вечер: «Джон Браун вел себя необыкновенно твердо… Меня поразила мысль, что вот передо мной человек здоровый, полный сил, но через несколько мгновений он перейдет в вечность. Я обращался с петицией, чтобы спасти его жизнь. Ужасно было сознавать, что через несколько минут он услышит приказ: «Злодей, отправляйся в ад навечно!»»

В городе Акроне,штат Огайо, где несколько лет прожил Браун, второго декабря был объявлен траур: банки, магазины, предприятия — все было закрыто.

В Олбэни,штат Нью-Йорк, в тот час, на который была назначена казнь, грянул залп из ста ружей в память погибшего мученика.

На Гаитиотслужили заупокойную мессу в соборе Порт О'Пренса. В середине собора воздвигли пустую гробницу. На белом фоне — перо, меч, Библия и золотыми буквами: «Джону Брауну, мученику за дело черных». Траур длился три дня.

«Старый Браун превратит виселицу в место столь же святое, сколь святым сделал крест другой мученик», — сказал Ральф Уолдо Эмерсон.

Натаниель Готорнвозражал:

«Разве смерть этого фанатика с окровавленными руками может освятить виселицу, как гибель Христа освятила крест? Брауна повесили совершенно справедливо!»

«К небесам от виселицы не дальше, чем от трона», — писал из Рима умирающий Теодор Паркер.

Уходя на казнь, Браун передал записку:

«Я, Джон Браун, теперь вполне уверен в том, что преступления этой погрязшей в грехахстраны могут быть смыты только кровью. Теперь я понимаю, что напрасно тешил себя мыслью, будто это может произойти без большого кровопролития».

Аболиционистка Сара Эверетписала:

«Как могут здравомыслящие христиане предлагать покончить с этим грехом, но пользуясь средствами Джона Брауна? Вы знаете отлично и все знают, что рабовладельцы не допустят у себя на Юге никакой проповеди истинного христианства, а только христианство дьявольское. До сердца великого Юга могут добраться только божьи посланцы мести!»

В январе 1860 года издатель из Нью-Йорка предложил Редпату срочно опубликовать биографию Джона Брауна, чтобы поддержать Линкольна в избирательной кампании. Редпатотказался: «Я не хочу участвовать в святотатстве, при котором сигары зажигаются от алтарного огня».

Его книга «Общественная жизнь капитана Брауна» была посвящена «Уэнделлу Филипсу, Ральфу Уолдо Эмерсону, Генри Торо — защитникам праведника; когда толпа погромщиков кричала: «Безумец!», они произнесли: «Святой»».

Весь сбор от продажи книги пошел семье Брауна.

Редпат писал Торо, что эта книга «предназначена для масс, именно к этому я стремился; у образованных людей достаточно других учителей».

Через полгода, в День независимости, четвертого июля 1800 года, к могиле снова пришли друзья Брауна. Они вновь подтвердили «неколебимую веру в Принципы Свободы для всех и… нашу решимость Всеми, Любымисредствами помогать рабу освободиться, оставляя каждому лично, оставляя на совести каждого решать, каким именно способом и когда именно принципы будут воплощены в дела».

Второго декабря Мэри Браун ждала в Харперс-Ферри, в том самом пожарном сарае. С ней были друзья — семья Мак-Ким и Гектор Тиндейл. Губернатор обещал выдать тело Брауна. Мэри не плакала. Она застыла, закрыла глаза. Перед ней — его лицо, измененное страхом, корзинка с едой, обед у Эвисов. И опять сначала — объятье, его лицо, его руки. Их последний обед. Виселицу, ЕГОна виселице, она представить себе не могла.

Смерть — черпая непроглядная мгла. Без просвета.