Подозреваемый

Взрыв на кладбище — это тоже солидное предупреждение тем, кто пытался охранять и поддерживать русского дельца, чьи капиталы размещены в солидных банках Европы и Америки.

Интерполовская модель сотрудничества США и России в сфере борьбы с преступностью строится на жесткой избирательности поиска, задержания и наказания лиц, подозреваемых в совершении преступлений, ареста имущества этих лиц, а также неудовлетворительная скорость реализации этих запросов. Нередко время реализации запросов превышало шестимесячный срок, что совершенно неприемлемо с точки зрения борьбы с организованной преступностью.

— Вы считаете, что смерть Долинина — это результат согласованных действий различных криминальных группировок? — спросил я.

— Я этого не утверждаю. Но и не исключаю такого варианта, как не исключаю согласованные действия в связи с осуждением судом Нью-Йорка вора в законе Вячеслава Иванькова по кличке Япончик.

— Скажите, это правда, что у Петрова обнаружены крупные суммы в зарубежных банках? — спросил Костя.

— Я не знаю, как насчет БАНКОВ, но совершенно точно, что в одном банке "Европа" на счету Петрова значилось триста двадцать семь тысяч долларов. Думаю, Петров был в безвыходном положении. Если бы он не убил Долинина, его бы уничтожили, и по этому вопросу следствие уже располагает определенными сведениями…

— Господи, как же тогда жить и работать? — пожимая плечами, проговорил Костя. — При таком раскладе все летит вверх тормашками…

Назаров улыбнулся:

— Это извечный вопрос. В прошлом веке неким Берингом была написана книга о России. Она называлась "Главные истоки России". А последняя глава называлась так — "Очарование России". В этой главе адвокат дьявола перечисляет основные пороки нашего отечества: ужасный климат с длинной зимой и сухим летом, страна, в которой столица построена на болоте, где почти нет хороших дорог, где гигиенические условия жизни населения очень плохи, где много всяких болезней, где бедные люди — отсталые и невежественные, а средний класс — беспечный и неряшливый, где хулиганство и насилие считается нормой, где убить, оскорбить, изнасиловать ничего не стоит. Случай управляет страной, где все формы администрации произвольны, ненадежны, лживы, где невероятное множество чиновников, которые, в общем, ленивы, жестоки, подкупны и некомпетентны, страна, где нет политической свободы и элементарных прав гражданина, страна, где динамит и пистолет — единственные аргументы, где нет закона и где всякий действует, не принимая во внимание соседа. Россия — страна многосторонне подозреваемых. Человек подозревается в семье, в обществе, в государстве. В семье, в обществе человека подозревают во всех смертных грехах — в обжорстве, пьянстве, прелюбодеяниях, в жадности, в измене интересам семьи, в тайной ненависти, в государстве — в лености, в нелояльности, во враждебном отношении к власть имущим, в неприятии и в неуважении к законам, в стремлении уйти от главных магистральных линий государственной политики.

Я слушал и вспоминал своего давнего приятеля, который жаловался мне на свою жену, постоянно подозревающую его в желании выпить. Он говорил: "Я еще не выпил, а она, сволочь, уже подозревает меня в пьянстве, кричит, что я не могу ни о чем думать, кроме водки, а надо думать о семье, о жизни — вот такая банальность…"

Я вспомнил и другого приятеля, который совсем откровенно мне сказал: "Ты подозреваешься в самых тяжких преступлениях. И попомни мои слова, даже если ты выкрутишься, тебе никогда не отмыться от черных подозрений людей. Ты всегда будешь в их сознании подозреваемым в убийствах и грабежах". — Назаров окинул нас холодным взором и продолжил: — Беринг считал, что наша страна — это страна крайностей, нравственной распущенности и экстравагантного потворства самим себе. Народ не способен держать себя в руках, не способен к самодисциплине. Народ, все порицающий, все критикующий и никогда не действующий. Какие бы блага ни перепали этому народу, он все равно любое благо растопчет, скажет, что его надули, что все сволочи и что всех надо немедленно расстрелять! И еще одним удивительным свойством отличается этот народ, — продолжал Назаров. — Мне кажется это свойство сохранилось и по сей день. Суть этого свойства в абсолютной ненависти ко всякой оригинальной индивидуальности. Каждый, кто хоть чуть-чуть поднимается выше обычного уровня, вызывает подозрение: откуда это у него? Где он успел нахапать! И тут же вывод: к стенке бы его, подлюгу! На кончике языка у каждого оскорбительная брань, в особенности в адрес тех, кто хоть чем-то проявил свои способности, и, не доведи господь, если у тебя обнаружилось дарование: "А кто ты такой, ублюдок, чтобы иметь какие-то данные, коих нет у меня и у всех моих серых близких?" Это страна, где все подозреваемы, где каждый не способен избежать ни сумы, ни тюрьмы, где тюрьма — рок, судьба, вечная спутница каждого. Это страна рабов. Народ, находящийся в рабстве застывшего скопища посредственностей и стереотипных бюрократических форм. Народ, имеющий все недостатки Востока и не имеющий ни одной из его суровых добродетелей, его достоинства и внутренней дисциплины. Нация ни к чему не годных бунтовщиков под руководством или подстрекательством подлиз-чиновников. Страна, где стоящие у власти живут в постоянном страхе и перед низами, и перед верхами. Страна, где нет никому покоя, где царит постоянное и тревожное ожидание смерти или каких-либо других бед…

— Господи, как это похоже на сегодняшний день, — чуть не завопил Костя и тут же спохватился: — Неужели все действительно так?!

Я тоже был потрясен таким суровым приговором. Самое грустное было то, что Назаров ничего нового вроде бы и не сказал. На каждом углу сегодня поджидает тебя тревожная весть, и почти каждый второй гражданин нашего отечества стенает: "Да разве можно жить в этой проклятой стране?!" И все-таки в назаровском рассказе был и какой-то другой тайный пласт, который едва проглядывал сквозь толщу вынесенных обвинений. И по мере того как я слушал Назарова, во мне зрел какой-то протест. Ласкало душу просветленное упование на чудо. Этому чуду суждено явить себя. Как ураган оно пронесется по стране и сгинет тогда непотребная нечисть с этой суровой земли с жестоким климатом, с армиями зловещих чиновников, с надвигающимися бедами: голодом, холодом, болезнями!

Точно уловив трепет моей души, Назаров вдруг улыбнулся по-доброму и, обращаясь почему-то только к Косте, сказал:

— У моего приговора есть счастливый конец. Представьте себе, этот же адвокат дьявола в лице иноземца Беринга в конце главы заявляет: "Я люблю эту страну, с удивлением и уважением отношусь к этому народу". И вот его доводы: "Природа, представьте себе, тургеневский пейзаж — ближе всего к Богу. Песни, музыка, искусство, человеческая любовь — ближе всего к Богу…" Я в связи с этим вспомнил Оскара Уайльда: "Именно в заснеженной несчастной России должен быть Христос". Русская душа полна человеческой теплой любви. То, что я люблю в России, пишет Беринг, имеет не варварский или экзотический характер, а представляет собой нечто вечное, общезначимое и великое — это любовь к человеку и вера в Бога…

— И какой же вывод следует сделать? — с облегчением спросил я.

— Вывод прост. Когда-то Бердяев заметил, что Россия должна была пройти через большевизм, а сегодня я готов доказать, что Россия пройдет через свой новый апокалипсис. Важно стойко выдержать надвигающиеся новые испытания.

— Будет новый апокалипсис? Это что, закономерность? — спросил подошедший Шилов.

— Если хотите, считайте так. Он уже несется, этот кровавый смерч. Только мы не хотим его замечать. Каждый день мы читаем о том, что молодые люди закопали живьем своего товарища, убили родственника, утопили девочку, распяли инакомыслящего. Поджоги, грабежи, убийства, самосуды, расстрелы невинных — это совершается каждый день, каждый час, каждую минуту — и никто даже не пытается определить причины этих зловещих преступлений. Как будто так и надо. Это и есть суровые предзнаменования наших еще более жестоких трагедий…

Реалист Назаров и утопист Попов

Этот спор между Назаровым и Поповым в какой-то мере отражал некоторые стороны современной полемики между утопистами и реалистами.

Если раньше утопизм проявлялся в стремлении отдать все силы построению идеального общества с добрыми отношениями, с развитой культурой, с утверждением высших общечеловеческих идеалов, то нынешний утопизм сохранил все эти чаяния, исключив лишь социалистическую подоплеку, заменив ее богостроительством, где трансцендентные начала противопоставлялись казарменному коллективизму, насилию, аморальному укладу жизни страны с его коррупцией, хищничеством и ложью. Назаров отрицал любой утопизм, как прошлый, так и настоящий. Люди типа Назарова считали, что зло вечно, что оно сильнее добра, и если высшие силы существуют, то они делают все возможное, чтобы это зло продолжало смущать людские души.

Утопизм Попова был основан на той святости, которая веками складывалась и развивалась в России, была ярко выражена лучшими ее сынами: Достоевским и Бердяевым, Лосским и Вышеславцевым, Мережковским и многими другими. Назаров любил Попова за его кристальную честность. Он тоже верил в торжество великих общечеловеческих идеалов, в мессианскую роль своего отечества.

Поводом для спора стали слухи о том, что к власти на предстоящих выборах может прийти Касторский со своей командой. Сначала в адрес Касторского со стороны Попова и Кости посыпались проклятия: за что же такое наказание стране! Назаров пожимал плечами, давая понять, что не видит разницы между нынешними грабителями-воротилами и потенциально новой командой. Больше того, он считал, что именно такие деловые люди, как Касторский, смогут вывести Россию из социального и экономического кризиса.

— А как же быть с утверждением выдающегося русского мыслителя Ивана Александровича Ильина, который говорил, что Россию способны вывести из кризиса три кита: Любовь, Свобода и Предметность, то есть созидательная деятельность? Касторским не нужны эти киты? — нахмурившись сказал Попов, призывая меня и Костю к себе в союзники. Я в знак согласия кивнул. Назаров ответил с явным нажимом:

— Если внимательно посмотреть на "китов" Ивана Ильина, которые должны вывести Россию из кризиса, то все они окажутся объективными закономерностями. А что касается последнего кита, то есть деятельности, то управление таким китом под силу лишь таким людям, как Касторский, предприимчивым, деловым и, кстати, знающим толк и в любви, и в свободе…

— Значит, отрицая примат духовности, вы все же видите в ней объективную закономерность? — спросил я.

— Во-первых, я не отрицаю духовность, больше того, она вместе с этими закономерностями дана нам свыше, хотя это не точный термин. А во-вторых, Россия обречена на выход из кризиса, если мы, конечно, правильно оцениваем ее место в историческом потоке. И ее спасут не говоруны, а деловые люди, способные пойти не по тоталитарному пути, а по демократическому. Сейчас все просят: "Дайте денег!" Шахтеры и военные, учителя и врачи бастуют и кричат, чтобы им регулярно выдавали зарплату. А откуда взять деньги, если стоят фабрики и заводы, если никто толком не работает. Так называемая любовь и свобода могут утверждаться лишь в том случае, если всем будут обеспечены рабочие места и с помощью деловых людей, именуемых дельцами или организаторами, будут вырабатываться экономические ресурсы, создаваться национальное богатство.