Подписчики

* * *

В 3:05 ночи у Эллиса сработал будильник. Он растолкал Марлоу и прошептал:

— Камеры выключены. — Он лег на бок и подбил подушку под голову так, чтобы видеть жену.

Марлоу вдруг встревожило, что он захотел секса, и она попыталась усмирить желание дать ему отпор. Можно попросить девайс показать фотографии актеров-пожарных из Созвездия.

Но Эллис хотел вовсе не секса.

— Мы должны принять решение насчет ребенка, — сказал он. — Оплодотворение на следующей неделе. Это уже просто смешно.

Марлоу натянула одеяло под подбородок.

— Я же говорила, что не против угревой сыпи, — пробормотала она.

Они размышляли много дней, читая вопросы анкеты в голове и вслух обмениваясь ответами. Выстраивали обширную семейную историю, сообщая друг другу места рождений и смертей, болезни, отличительные черты родственников. Так создавался ребенок: программа составляла геном, основываясь на личных качествах всех предков. Марлоу и Эллис могли выбрать для своего отпрыска любые свойства из ДНК. Было большое искушение сделать сына или дочь идеальными, но исследования (а также Жаклин) утверждали, что дети, запрограммированные без потенциальных недостатков, получаются «психологически неблагополучными», как называлось это в научных работах, или «чудаками из чашки Петри», как выражалась Жаклин. «Легкое несовершенство необходимо», — говорила она Марлоу, тихонько кивая на родинку на шее своей дочери. Однако даже слабый изъян казался жестокостью. Марлоу никак не могла придумать, с каким дефектом она бы смирилась. В конце концов Эллис предложил акне. «Никто еще не умирал от прыщей», — заметил он.

— Я сейчас говорю не про недостатки, — сказал он теперь. — А про пол.

Марлоу знала, что он хочет мальчика и что уже думает о передаче ребенку наследства, которое и сам еще не получил. И, несмотря на то что Эллис часто появлялся на публике то с матерью, легендарной бизнес-леди, то в винтажной футболке с надписью «шальная ФЕМИНИСТКА», он не представлял себе ничего лучше собственного отражения в зеркале.

Не то чтобы Марлоу не хотела мальчика или хотела девочку. Просто выбор пола означал бы окончательное решение по поводу ребенка, который пока существовал только в гипотетических лабораторных вариантах и нервозных планах вечеринки. Репродуктивному центру неспроста требовалось знать пол младенца до праздника оплодотворения: во время этого события модель ребенка в натуральную величину проектировалась на гигантский экран. Марлоу с ужасом представляла себе это зрелище. Она чувствовала, что точкой невозврата окажется не тот вечер, когда она получила роль беременной, и даже не момент имплантации эмбриона, а вид агукающего будущего малыша. Что она сможет сделать, как сможет размышлять над способами вывернуться из этого сюжета после того, как увидит своего ребенка?

— Давай поговорим об этом завтра, — ответила она, повернулась на бок и почти мгновенно заснула.

Сон без «Истерила» давал совершенно новые ощущения; поначалу она просто глубоко проваливалась в черную яму, а потом к ней приходили яркие сны. Возвращались старые кошмары: Грейс умоляет не сопротивляться, Хани корчит рожу, глядя в камеру на приборной панели, поднявшаяся вода затекает в машину. Но сегодня ей снилось оплодотворение. Она видела себя в желтом платье, рядом с ней топтался Эллис. Оба они стояли, как планировалось, перед улыбающейся толпой на заднем дворе материнского дома. Все присутствующие обратили лица с вышколенными выражениями на экран, висящий над алтарем. Там показывали ребенка Марлоу с пухлыми ножками, ручками в ямочках и покрытой нежным пушком головкой. Но на месте лица находилось только темное стекло, как у того робота, которого она нечаянно увидела в магазине одежды. И поверх ошеломленного шепота толпы Марлоу ясно услышала, как ее мать, стоявшая за спиной, воскликнула: «Фигасе, только посмотрите, какая она красотка».

* * *

Интернат для больных с помутнениями располагался в двадцати минутах ходьбы и был спрятан в искусственном лесу, поскольку сеть не хотела, чтобы он фигурировал на записях. Марлоу не возражала против прогулки; после того сна она совсем не могла спать. Полпути женщина проделала почти в полной темноте. Наконец, когда она дошла до леса, дрон-осветитель зафиксировал ее и длинный луч озарил белым светом улицу, переходившую в грунтовую дорогу. Марлоу прошла мимо здания из матового черного кирпича, где размещались серверы сети, стараясь не встречаться глазами с вооруженными охранниками, выстроившимися вдоль стен, — они не были роботами. Сеть относилась к защите данных серьезно. Сооружение с самого начала имело камуфляжную окраску и охранялось исключительно живыми людьми: руководство Созвездия стремилось убедить пользователей, что защита частной информации является абсолютным приоритетом. Этой логики Марлоу никогда не понимала: какие такие тайны могли быть у жителей Созвездия? Им приходилось есть, плакать и рожать перед камерами. Но здесь возвышалась крепость, стерегущая их персональные данные — что, с точки зрения Марлоу, было лишь еще одной пустой фразой, прикрывавшей никому не нужные сведения: сколько люди тратят на химчистку, какой шифр используют для шкафчиков в спортзале, какие сообщения составляют друг другу в мозгу. Кого это все может заинтересовать?

«Раньше мы тоже так думали», — однажды сухо произнесла Флосс, когда Марлоу выразила удивление вслух.

Потом Марлоу поняла: крепость должна обнадеживать ровесников ее родителей. Так же как сияющий спортивный комплекс и сверкающий бассейн — из-за нехватки воды их в анклаве осталось совсем мало, — здание организации по защите данных должно выглядеть привлекательно. Созвездие было запущено в действие, когда новый интернет, руководимый и контролируемый правительством, только зарождался и все еще напуганные Утечкой американцы боялись им пользоваться. Родной город Марлоу стал приманкой, способом снова привлечь потребителей к онлайн-активности. Сопротивляться соблазну было невозможно: смотри, как эти красивые люди живут при включенной камере. Теперь Марлоу была уже не девочка, хорошо знала историю своего города и умела читать между строк. И она понимала: настоящие актеры из прошлого, актеры, удостоенные «Оскара», и рок-звезды не хотели иметь ничего общего с Созвездием. Но знаменитости помельче, вроде ее родителей, обнищали, затосковали по былой славе и поддались на агитацию сети: «Что вы делали в прошлом? Заманивали людей на уязвимые платформы. Считаете, что вы не имеете отношения к Утечке? Напрасно. На ваших руках кровь». Так что прежние участники реалити-шоу, персонажи светской хроники и тупые братья и сестры актеров подписали контракты, приехали и осели здесь, делясь своей частной жизнью день и ночь и подтверждая своим бесстрашным возвращением к работе главный американский рефрен: «Терроризм не победил».

Когда Марлоу добралась до интерната, за спиной у нее поднималось солнце. Стоявший с другой стороны стекла мужчина в тапках посмотрел, как она касается девайсом решетки на двери. Даже в такой ранний час автоматический замок открылся: Марлоу была ближайшей родственницей.

Когда Флосс говорила об интернате, ее трясло, но Марлоу здесь нравилось. Это было единственное место в Созвездии, кроме интимных помещений, где камеры не работали. Аудитории не показывали, как у подверженных помутнениям людей вываливается пища изо рта. Правда, Марлоу пациентов не боялась. Ее отец выглядел так много лет, прежде чем они с Флосс перевезли его сюда. Марлоу привыкла к бессмысленному взгляду, неподвижному лицу. Интернат казался ей безмятежным и внушительным, почти величественным чертогом. Здесь жили состоятельные люди. Мужчины всегда были одеты в девственно-белые кашемировые халаты, женщины носили в ушах драгоценности. Однажды медбрат, который нравился Марлоу больше всех, дородный Шон, ровесник ее отца, угостил ее кофе и представил своим любимым пациентам. «Я был звездой „Твиттера“», — хрипло похвастался один пожилой человек, пристально глядя на нее. Марлоу просто кивнула и улыбнулась, притворившись, что этот факт произвел на нее впечатление. Она никогда не понимала сути «Твиттера», хотя Флосс часто говорила о нем как об умершем близком друге. Марлоу не представляла, что могло привлекать в коротких сообщениях без конкретного адресата, в основном бессмысленных и часто откровенно лживых.

Выйдя из лифта на этаже, где жил ее отец, она увидела за столом дежурного, Шона, хмурившегося над карточками, — фиолетовое небо за окном обрамляло его голову.

— Ранняя пташка! — воскликнул он, заметив приближавшуюся Марлоу. — Что ты здесь делаешь?

Марлоу улыбнулась, поправила сумку на плече и похлопала по ней.

— Ну, как всегда, — принесла большому ребенку все, что он любит: филе миньон, омара, клубничное мороженое.

Это была их вечная шутка: ее отец почти ничего не ел.

— Он уже встал, — сказал Шон, кивая на комнату с табличкой «Клипп Астон» на двери.

Марлоу застала отца в кресле около кровати, уже одетого в кашемировый халат. Флосс поспешила купить его мужу в тот же день, когда его поместили сюда, словно беспокойная мамаша, желающая, чтобы ребенок хорошо вписался в школьную жизнь.

— Как ты, папа? — поприветствовала отца Марлоу.

Он не ответил, и Марлоу рассказала ему об оплодотворении. Как ей жаль, что он не сможет прийти, и как ей вообще противно принимать в этом участие, что Эллис хочет мальчика, а она не хочет больше жить с Эллисом. Она сказала больше, чем требовалось, чтобы просто услышать свои искренние слова, наслаждаясь сознанием, что они не выйдут за пределы этой комнаты.

— Я в жопе, папа, — призналась она. — В полной. — Кроме прочего, ей нравилось приходить сюда, потому что здесь можно было выражаться как угодно резко и не подыскивать эвфемизмов.

Ей показалось, что отец наклонился вперед, и она сунула ему в рот соломинку. Он втянул воду. Марлоу ощутила радость — крупицу той радости, о которой она не подозревала, пока его болезнь не обеднила ее жизнь.

Женщина задумалась. Это отец заботился о ней после того, как много лет назад у нее забрали яйцеклетки. У матери на той неделе были неотложные дела, которые потребовали ее отсутствия в течение нескольких дней. К тому времени родители уже почти не разговаривали, хотя точная причина от их дочери ускользнула. За всю жизнь мать с отцом расходились и снова мирились бессчетное число раз. Порой, когда Флосс рассказывала о прошлом, она упоминала расставания, которых Марлоу не помнила. Если она говорила об этом матери, та мягко восклицала: «О да!» — и объясняла размолвку задумчивым, печальным тоном, каким люди описывают давно прошедший отпуск в дождливое лето.

Но неделю после операции Марлоу помнила так: мать не хотела сообщать отцу, что ее не будет дома и она не сможет ухаживать за дочерью, поэтому попросила своего водителя присмотреть за ней и внесла свой вклад, постоянно будя Марлоу виноватыми сообщениями. «Как ты, дорогая? Тебе хватает фруктового мороженого? Я попросила Амаду привозить тебе виноградное. Ты удивилась, когда увидела виноградное мороженое? А ты, наверно, думала, что я забыла? Я никогда не забуду, что моя девочка больше всего любит виноградное. Я сказала Амаду, что это очень важно!» Марлоу не отвечала. Так проявлялась вся сущность Флосс: она была матерью не постоянно, а раз в году, работала где-то далеко, а желала, чтобы ее считали лучшей мамой на свете.