Подранок

А на следующий день случилось непоправимое. Молодая бездетная пара, прочитав объявление о том, что «сдаётся недорого дом на зимне-весенний сезон», прикреплённое у магазина ещё до разговора с Людой, появилась на бабушкиной даче.

– Очень хорошо. Вы нам подходите! – обрадовалась бабушка.

– А как же они?!

Он прорыдал всю ночь… Чувствовал, что совершается что-то непоправимое… Где от него ничего не зависит. Он НИЧЕГО не мог сделать – только наблюдать. Такое же горькое чувство отчаяния и безнадёжности его посетит много лет спустя, когда умрёт любимый кот, когда будет умирать бабушка, когда он будет понимать, что навсегда кого-то теряет…

– Пожалуйста, опомнитесь! Это вам так не пройдёт! – тщетно умолял он домашних.

– Что с тобой?! Успокойся! Пойми: мы не можем им сдать дачу – их четыре человека! Но главное: у них две собаки. И эти собаки непременно вытопчут наши гряды! Столько труда вложено! – сказала бабушка. Спорить с ней было бесполезно. Костя знал, что если бабушка что-то решила, её уже не переубедить. С тех пор он возненавидел «гряды».

– Иди ты, мама, одна, я не пойду, – сказала мать, когда подошло время им отказывать.

Когда бабушка собралась идти на Сосновую аллею, Костя мог пойти с нею; он чувствовал, что это последний раз, последняя его возможность увидеть Люду. Он знал это. Но было слишком больно и стыдно. И он не пошёл.

– Ну что, она расстроилась? – спросила бабушку мать, когда та вернулась.

– Расстроилась, но не до слёз, – ответила бабушка с явной иронией. – Долго звать пришлось. Лежала она. Сказала, что ноги в кровь стёрла сегодня.

Костя не находил себе места, но этого никто не замечал.

– Он ведь как в воду глядел, – скажет бабушка через месяц, когда начнутся проблемы с квартирантами, которые, как оказалось, сняли дачу под склад стройматериалов, так как новый жилец, наряду с воинской службой, занимался строительным бизнесом. В доме чуть не лопнули трубы: водяное отопление требовало постоянной эксплуатации. Хозяева попросили квартирантов съехать. Разозлившись, квартирант ударил ногой Костиного кота, и кот вскоре умер.

Найти новых жильцов в межсезонье оказалось непросто. Костины родители ходили даже на Сосновую аллею, но выяснилось, что Люда с семьёй уехала, не оставив адреса.

Много позже Костя пытался найти Люду. Он прикладывал невероятные усилия, но что-то всё время вставало у него на пути, будто какой-то рок отрезал все дороги. Узнать её точную фамилию ему не удавалось – подруга Люды, которая могла бы помочь, покончила с собой на почве необоснованной ревности, ударив себя ножом в сердце, когда детей не было дома; хозяйка соседского дома, у которой семья Люды снимала жильё, умерла, не оставив никаких записей. Рабочий телефон Люды не отвечал. С огромным трудом Костя удалось выяснить, что там было много всяких организаций. Он даже написал в «Жди меня», но ответа не пришло.

Костя пытался разыскать эту женщину только для того, чтобы посидеть с ней однажды за столиком в каком-нибудь кафе, чтобы её увидеть, извиниться за своих домочадцев и спросить, как сложилась её жизнь. Сколько раз он представлял себе их встречу…

Дефолт, путч, телепередачи о ГКЧП, которых ждали с нетерпением и содроганием взрослые, цыкая друг на друга: «Тише вы!», чтение Анатолия Рыбакова вслух, а затем книги Ельцина, – всё это происходило там же, на старой бабушкиной даче. Но ничто из этих событий так глубоко и больно не запало в его память и не оставило такой след в душе, как эта женщина по имени Люда…

Спустя годы Костя написал большое стихотворение:

Л.

Эту боль не изведает каждый,Не выпадет оная дважды —Иллюзии горький крах,Как не выдадут дважды прах.Эти песни – о всём вчерашнем,И в отчаянии, и в слезах…Сумрачные поезда,Каждодневные лица,Вот и река МоскваНи к чему уже не стремится.Боже мой! Где же те сады,Где не знал до поры беды?Я прощаюсь с тобой, как с мёртвой,Никогда! Это слышишь ты,Выпив водки с закуской чёрствой.Где ж теория о прямых?«Пятый угол» мне выдал жребий.Никогда не услышишь ты,Как в тебя я безумно верил.Как на скачках и как в лесу:Все по кругу, по кругу, по кругу.Как в погоне и как в бредуЯ зову тебя: Люда! Люда!<…>Оттого, что ты где-то есть,оттого подживает рана.Так убрать же с зеркал завес:Хоронить тебя, видно, рано!Может, в Южнокавказской стране,Может быть, близко от Арктики.Ты живёшь – это главное мне,Просто в другой галактике…И гадать только можно, где?Упираясь в тупик как в карту,На неясном тебе языкеПредаваясь счастливому фарту.Ты идёшь иногда в магазин,И скучаешь, наверное, так же,Как этот твой грузинИ ещё, может, кто-то важный,Кто был в жизни твоей вчерашней…А послать всё на славные буквыИ запить неподкупным вином…Я прощаюсь с живою как мёртвой,Над разверзнутым гробом с венком.Нет уж, лучше пусть будет живая.Пусть её никогда не найду,Пусть её никогда не узнаю,Только пусть будет живая!..

Учительница рисования

Новую учительницу рисования звали Ольга Герасимовна. Она была лет сорока с небольшим, высокого роста, заметная фигурой, выделявшейся своими формами, круглолицая, черноглазая, с длинными смоляными волосами, которые либо забирала в пучок, либо собирала в хвост. Одевалась она довольно ярко, но со вкусом, обычно предпочитая вязаные свитера и широкие клетчатые юбки; умеренно красилась и носила бусы.

От детей трудно что-то утаить, и в Костином классе все скоро узнали, что от новой учительницы недавно ушёл муж и она с дочкой-старшеклассницей, прыщавой и вредной, переехала из другого района Москвы и устроилась в их школу на место недавно уволившегося учителя.

На первом же уроке Коновалова начала командовать громким зычным голосом, будто преподавала не рисование, а военную подготовку: «Так, все сели по местам! Руки на парты! Закрыли рты! Что за разговоры! Мальчики на третьей парте, я вас сейчас рассажу! Так, тема нашего урока – зимний пейзаж. Я сказала: мальчики! Приступаем к работе… А кто разрешил ходить по классу?»

– Антон Вячеславович, прежний учитель, всегда разрешал, – сказал Костя. – Я за водой.

– Сейчас нет Антона Вячеславовича. Сейчас вы должны слушаться меня, – на слове «меня» она сделала акцент. – Зачем тебе вода, если ты ещё не нарисовал карандашом?

– Вода мне необходима. Я так рисую, по-своему, – ответил Костя и взглянул на учительницу в упор.

Их взгляды встретились. Коновалова хотела возразить, но, секунду подумав, уступила с нескрываемой иронией:

– Ну, хорошо, посмотрим, что у тебя получится.

В конце урока учительница с удивлением рассматривала его рисунок.

– Живописно, – сказала она и в нижнем углу альбомного листа поставила размашистую «пятёрку». – Ты где-то учился?

Школьник помотал головой:

– Нигде. Я сам.

* * *

На следующем уроке Ольга Герасимовна уже ничего не говорила Косте: он мог ходить по классу, точить карандаши, наливать воду и чувствовал себя свободно, но к другим ученикам это не относилось.

– Ходить без разрешения можно только Косте: он хорошо рисует, лучше вас всех. А ты, Петров, куда направился?

– Я только дать Васе ластик… – смущённо оправдывался полный веснушчатый мальчик, остановившись в растерянности возле своей парты.

– Ластик надо носить свой. Сядь на место и продолжай работу.