Подросток Ашим
Шрифт:
— Давай, поднимай сюда, — сказала она. Мишка скрипнул зубами. На лестнице вдвоём было не удержаться. Кое-как ему удалось поднять к люку сетку с картошкой, мама перехватила её, и, наконец, картошку высыпали на полу у заднего колеса «хонды». Здесь обламывали ростки и кидали в ведро — Мишка должен был высыпать их потом на помойную кучу, до которой надо было пройти через три проулка. И потом он должен был набить ведро снегом, и мама высыпала снег на пол и сметала его веником, повторяя:
— Надо пол чистым после себя оставить…
И с полки, где лежал молоток и гвозди в консервной банке, она тоже
— Спасибо дяде Славе. Если бы не дядя Слава, где бы мы хранили картошку?
И Мишке слышалось: «Были же у папы друзья! Вот, видишь, о нас и теперь заботятся. Значит, не совсем он был пропащий!» Он мысленно отвечал маме: «Да это же не потому, что друзья! Это потому, что всем жалко нас! Вот нам вторые ключи и оставили!»
Когда они шли снова к троллейбусу, теперь уже с набитыми рюкзаками, Мишка почувствовал в кармане вибрацию — он телефон на беззвучный режим поставил. И он не стал смотреть, кто звонит. Мама чуть обогнала его, он сказал ей в спину:
— Это… Вот…
Она оглянулась. И тогда он сказал, сразу резко, чтобы она не стала его отговаривать:
— Я поеду учиться в лицей-интернат.
И она неожиданно сразу согласилась, так, что он сам удивился:
— Да, наверно, так для тебя будет лучше.
И добавила успокаивающе:
— Я смогу тебе присылать… Ты ни в чем не будешь нуждаться, у меня сейчас хорошие заказы пошли.
Он ответил:
— Я же буду на полном обеспечении.
Было странно, что мама и не думает отговаривать его. Наоборот, она радовалась:
— Там ведь никто не знает ни меня, ни папу… Всё будет зависеть от тебя, как сам себя покажешь!
И она улыбнулась ему странной улыбкой, какой он у неё не помнил:
— Ты сможешь даже не говорить, что у нас детей много, если тебе стыдно…
И получалось, что пути назад нет. На всякий случай он сообщил:
— Химичка мне сказала, что дадут характеристику, с которой только в тюрьму.
Но мама легко ответила:
— Понятно, в лицее не хотят, чтоб ты уходил. А ты посмотри список документов, который тебе прислали. Нужна там вообще характеристика?
Он не мог вспомнить, нужна или нет. Зато вдруг вспомнилось, как он, сидя на кухне за компьютером, придумал себе новое имя — Ашим. «Я точно теперь Ашим, — удивился он. — Всё у меня стало наоборот».
Когда Андрей Петрович уговаривал его поступить в лицей-интернат, он представлял, что уже взял и согласился. А мама, испуганная, уговаривает его остаться дома: «Как же ты без нас?» И он слабо доказывает ей, что уже взрослый.
А получается всё наоборот. Мама говорит:
— Тебе будет лучше без нас, если мы тебя позорим. Это счастье, что тебя зовут. Ты уже взрослый, и тебе ехать надо.
Мишка смотрел ей в лицо и не мог вспомнить, когда её такой видел. Должно быть, когда кто-нибудь в доме болел… Или когда врачи сказали, что Сашку нет смысла везти в Москву. Маме тогда нужно было делать что-нибудь, в комнате или в кухне, хоть переставлять тарелки. Или хотя бы что-то говорить. Главное — не останавливаться. И теперь она бросала и бросала ему слова, так, точно речь шла о чём-то необязательном.
— Я завтра схожу насчёт тебя в лицей. Ты же знаешь, мне настроиться надо, чтобы говорить официально… А этому… Андрею Петровичу
сегодня же позвоним, предупредим, что надо тебя поставить на довольствие.Что-то рушилось в Мишкиной жизни, примерно так, как если пинают твоё тело, и ты уже не сопротивляешься, и боли от ударов почти не чувствуешь, и думаешь с удивлением про своих обидчиков: «Что же они так?»
И сейчас он думал: «Что же она так?»
Ощущение непоправимости происходящего то накатывало, то отпускало ненадолго. Он говорил себе: «Это я, это я сделал?» Мама стремительно становилась другой. Ему казалось: она уже держится с ним, как с обувным мастером или с электриком из жилконторы: «Вы нам то-то, а мы вам тогда вот то-то, и будем друг другом довольны». По ней было видно, что она уже поняла, что надо делать.
— Я такая, как есть, — говорила она ему. — Я уже сделала для тебя всё, что могла. И отец… он больше ничего сделать не может. И ты всё правильно говоришь…
«Я, точно, теперь Ашим», — повторял про себя Мишка.
У гаражей была конечная остановка. Они опять сели на заднее сидение, тяжелые рюкзаки взгромоздили себе на колени, и мама сказала: «Пускай хоть девяносто девять старух…»
Только они втащили свою ношу в дом, как мама, не раздеваясь, убежала за Сашкой, а Мишке велела оттащить картошку в комнату, к балконным дверям — там прохладней, и велела скоро её не ждать.
— Мы прогуляемся с Сашкой, — быстро говорила она. — Погода хорошая, снежок какой… Прогуляемся и по магазинам… Ты обедай без нас. И Танька с Владькой придут — пускай нас не ждут, обедают…
Танька с Владькой пришли совсем скоро. Мишка и не ждал их в такое время. Он позабыл, что в простой школе так рано уроки кончаются, и думал, что ещё долго будет дома один. Кажется, это было в первый раз в жизни. В большой семье ему ни разу не случалось остаться одному.
И теперь он стоял посреди комнаты, озираясь, точно впервые сюда попал. Владька, наверное, будет спать на его месте, на втором этаже. Картинки свои над его подушкой наклеит. Каких-нибудь собак, или опять цветы нарисует.
Над маминым диваном был пришпилен рисунок: на голубом небе огромный красный цветок с массивными, толстыми лепестками. В углу тонким краем виднелось жёлтое солнце. По небу плыло облако в виде парусника. Владьке, видать, хотелось нарисовать и море, и на море корабль, но цветок занимал слишком много места, и Владька придумал, как выйти из положения. Под цветком по линейке была проведена линия, и на ней была почти ровная надпись: «Комелия».
— Комелия! — вслух сказал Мишка. — Видно, что кто-то писал очень грамотный!
И постарался сам в ответ себе усмехнуться.
Хотя как проверишь, «а» надо или «о»? Нет никаких проверочных слов. Не «камень» же. И не «ком». Владьке, видать, показалось неправильным писать так, как слышится. Слышим «а», значит, надо «о». «Интересно, у меня так в младших классах было?» — подумал Мишка.
И тут в коридоре заскрежетал замок, и сразу же входная дверь широко распахнулась, ударившись о стену. И одновременно в коридор ввалились и Танька, и Владька. Им было не повернуться там в пуховиках и с рюкзаками. Оба вертелись, снимая рюкзаки и ботинки, и без остановки тараторили, стараясь в чём-то убедить друг друга. Танька кричала: