Подснежник
Шрифт:
Находившись, наговорившись и, по-видимому, даже устав, он подошел вплотную к Ленину и, глядя прямо в глаза, спросил, едва сдерживая дрожь в голосе:
— Вы понимаете, что разрыв с вами равносилен для меня полному отказу от политической деятельности? Равносилен моей политической смерти?!
Ленин, не отводя взгляда, молчит.
— Если я не могу договориться даже с вами, я не смогу уже больше разговаривать ни с кем!!
Ленин, не отводя взгляда, молчит.
— Если я не буду работать в революции вместе с вами, то я не буду работать для нее уже никогда!!!
«Искренен он хоть сейчас-то или неискренен? —
На следующий день (день отъезда) Потресов будит Ленина необычно рано.
— Спал очень плохо, — говорит Потресов, — всю ночь продолжал ругаться во сне с дядей Жоржем.
Ленин смеется.
— Надо кое-что обдумать, — продолжает Потресов. — Хотелось бы все-таки хоть как-то наладить и начать дело. Нельзя же бросать все на полдороге…
— Наверное, — соглашается Ленин. — Наверное, нельзя оставлять все это в таком положении, когда из-за личных отношений может погибнуть серьезное партийное предприятие.
— Идем к «старикам»? По дороге все расскажу подробно.
— Идем.
Они шли вниз по улице почти бегом, то и дело обгоняя друг друга.
И вдруг остановились…
Навстречу им поднимались Засулич и Аксельрод.
— Мы к вам, — устало сказал Павел Борисович, останавливаясь.
— Жорж совершенно убит, — вздохнула Вера Ивановна. — Всю ночь не спал — ходил по кабинету и кашлял.
— Возьмете грех на душу, — добавил Аксельрод, — если уедете, не зайдя к нему.
— Идемте, идемте! — заторопил Ленин. — Есть варианты для примирения.
Плеханов ждал…
Скрывая радость, сам открывает дверь, протягивает руку. Спрашивает у Потресова о здоровье.
— Благодарю, — сухо отвечает Потресов.
Плеханов делает странный жест рукой — будто хочет обнять Потресова. Тот отшатывается.
— Нервы, нервы, — смущенно бормочет Плеханов, — у всех нервы ни к черту. Из-за этого и недоразумения. Печальные недоразумения.
Все проходят в кабинет, рассаживаются.
— Последний разговор, — начинает Ленин. — Имеется три варианта по вопросу организации редакторских принципов. Первая: мы редакторы, вы, — кивок в сторону хозяина, — сотрудник… Вторая: мы все соредакторы… Третья: вы, Георгий Валентинович, — редактор, мы — сотрудники.
— Третий вариант решительно исключается, — быстро говорит Плеханов. — Я категорически настаиваю на этом.
— А первые два?
— Согласен на любой.
— Владимир Ильич, — спрашивает Засулич, — а вы за какой пункт?
— Я за второй. Все — соредакторы.
— Александр Николаевич?
— Второй.
Засулич. Пожалуй, и я за второй.
Аксельрод. Я тоже.
— Прекрасно, — подводит итог Ленин. — Таким образом, можно считать, что второй вариант организации редакторского дела прошел единогласно. Отныне все мы — соредакторы. Поздравляю вас, господа.
— Как быстро
все решилось! — смеется Засулич.— И совершенно бескровно, — добавляет Плеханов.
Улыбка не сходит с его лица. Усы, борода, брови, счастливый блеск глаз — все смешивается в нечто веселое и добродушное.
— Владимир Ильич, — спрашивает Плеханов, — ну а теперь когда же ехать?
— Теперь все равно сегодня, — отвечает Ленин. — В Германии ждет типография.
2
В декабре 1900 года в Лейпциге вышел первый номер «Искры». Первая общерусская нелегальная марксистская газета начала жить.
Плеханов написал Ленину по поводу второго номера «Искры», что ему он очень понравился — живая и умная газета.
Но когда Ленин поблагодарил его за этот отзыв, «мсье Жорж» ворчливо ответил: «Напрасно вы благодарите меня; на Ваше дело я смотрю как на свое собственное».
В пятидесяти номерах ленинской «Искры», заложивших фундамент революционной рабочей партии России, Георгий Валентинович Плеханов выступал тридцать семь раз.
Однажды из-за нехватки денег возникла реальная угроза прекращения газеты. «„Искру“ надо спасти во что бы то ни стало, — ударил в набат Плеханов, — и если для спасения ее нужно обратиться к самому черту, то мы и к нему обратимся».
Весной 1901 года группа эмигрантов-анархистов, возбужденная на своем очередном митинге слишком горячим оратором, сорвала двуглавого орла со здания русского посольства в Швейцарии. Газеты пустили слух, что во главе демонстрации анархистов шел Плеханов.
Это было смешное обвинение, вызвавшее улыбку у всех серьезных людей, но тем не менее Георгия Валентиновича вызвали на допрос в федеральный департамент юстиции.
Плеханов, сумевший доказать свою непричастность к беспорядкам, сообщил в очередном письме Ленину в Мюнхен об этом инциденте. «Дорогой Георгий Валентинович! — тут же откликнулся Ленин. — Мы очень и очень рады, что Ваше приключение окончилось благополучно. Ждем Вас: поговорить надо бы о многом и на литературные, и на организационные темы…»
И вот он в Мюнхене. Встречается и работает с Лениным, бывает в редакции «Искры», которая переехала сюда из Лейпцига, участвует во всех редакционных делах, читает статьи, гранки, верстку, письма из России, обсуждает вышедшие и будущие номера, готовит в печать свои материалы.
И вдруг…
Седой, сгорбленный старик сидит перед ним, и по лицу старика текут слезы. Текут слезы и по лицу Плеханова.
Это Лев Дейч, бежавший с каторги из Сибири и семнадцать долгих лет не видевший друзей.
— Женька, Женька, — шепчет сквозь слезы Георгий Валентинович, называя Дейча его старой подпольной кличкой, — что же они, подлецы, сделали с тобой?
Он чувствует себя смущенно и неловко: все эти годы он (в общем-то удобно, спокойно и мирно) писал свои статьи и книги, а его старый товарищ ходил в цепях, возил тачку в сибирских рудниках…
Но Дейчу чужды какие-либо упреки.
— Ничего, ничего, — шепчет Лев Григорьевич, вытирая слезы, — мы еще поработаем…
Плеханов приводит Дейча в типографию «Искры», и стосковавшийся по революционной работе седобородый «Женька», будто и не было семнадцати каторжных лет, с головой окунается в «искровские» дела.