Подснежники
Шрифт:
— Эдвард… — снова бормочет она ему в губы, теплым воздухом выдыхая.
Тихий скрип откуда-то с улицы нарушает приятную теплую тишину. Белла всхлипывает пораженно-отчаянно, отстраняется. Глаза ее наполняются слезами, плечи подрагивают едва заметно, прозрачная капля по щеке стекает, незаметно.
— Тише, — Эдвард эту каплю смахивает пальцем, Беллу к себе прижимает — ее хрупкое тело ближе к нему, лицо прячется в изгиб его шеи. Он ладонью по ее волосам проводит, шепчет на ухо что-то ласково-успокаивающее.
— Ты только вернись, — повторяет она, — вернись… ко мне?.. — тихо, будто неуверенно.
— Вернусь, — обещает он, —
Белла усмехается как-то горько, глаза прячет, уткнувшись в его плечо. Она пахнет сиренью, свежей весенней травой и подснежниками — первыми, едва распустившимися, с трудом проросшими сквозь твердую почву. Эдвард вдыхает полной грудью — на год вперед хочет надышаться.
— Через год, — твердо произносит он. — Через год ты встретишь меня у ворот. А я обниму тебя и скажу: «Я вернулся, моя Белла.» Хорошо?
Несмелая улыбка трогает ее губы, влажные ресницы трепещут.
— Через год, — эхом повторяет она. — Я буду ждать.
На следующий день по всей Америке гремит известие о пандемии испанки.
Эдвард так и не уезжает на фронт.
***
Все плывет перед глазами, расплывается в бреду. Память обрывочная, образы всплывают в голове разрозненно, никак в цельную картинку не желая собираться.
Прядь каштановых волос, которую тонкие пальчики заправляют за ухо. Теплые ладошки. Глубокие глаза цвета шоколада. Запах сирени и подснежников.
Белла.
Тянущая нежность в груди. Отчаянный блеск ее глаз. Ее губы, такие теплые и мягкие… и это странное чувство, будто хочется рвать в клочья этот проклятый мир.
Белла…
Она, та самая, что лежит сейчас рядом, бледнее больничных простыней, с лихорадочным румянцем на щеках, шепчет неразборчиво его имя. Эдвард пытается встать, падает обессилено на колени, хватается за ее ладонь — горячую, такую же, как и его собственная. Кожа Беллы тонкая, почти прозрачная, вены просвечивают на запястье, а костяшки пальцев обтянуты так плотно, что, кажется, вот-вот кожа лопнет.
— Прости… я виновата… — шепчет она едва слышно, и Эдварду хочется кричать — громко, чтобы сел голос, чтобы связки сорвать, до боли в горле кричать. Белла так говорить не должна. Он ее вспоминает маленькой — забавной, беззаботной малышкой, срывающей цветы и обрывающей ему манжеты. Она была уже тогда для него центром мира.
И сейчас его мир рушился на его глазах.
Он хочет кричать, но сил хватает только припасть губами к этой хрупкой ручке и шептать, лихорадочно умоляя ее не уходить. Если кто и должен этот мир покинуть — это будет он, он на себя удар принять готов с радостью. Белла жестокости этого мира познать не должна была никогда.
Но от него не зависит ничего.
Эдвард хочет кричать, когда его оттаскивают санитары, но протест вырывается лишь тихим быстрым «она-должна-жить», неразборчивым до такой степени, что он и сам едва понимает, что говорит. Он не знает, сколько времени лежит в бреду, сколько времени бесконечно повторяет одни и те же слова, как мантру.
Время перестает иметь значение, когда вместо шепота Беллы он вдруг слышит тишину.
========== 3 ==========
— Эдвард…
В туманном мареве действительности колышется образ Беллы — бледный силуэт с размытым лицом, но он уверен отчего-то, что это именно она.
— Я в раю или аду? — еле-еле удается ему произнести, и сухая боль, отдающаяся во всем теле от движения, подсказывает ответ.
— Ты жив, —
шепчет Белла. — И я жива.Глупые галлюцинации. Голос ее, такой обманчиво-реальный, прикосновение руки — холодное, отрезвляет.
— Все будет хорошо…
Эдвард хочет помотать головой, потому что хорошо не будет. Без нее ничего уже не будет. Но сил не хватает уже ни на что, и он просто глаза прикрывает, наслаждаясь любимым голосом, пусть и иллюзорным.
Проходит миг, а может, час, а может, и день. Сухая и тянущая боль сменяется резкой и острой, жар в теле нарастает, будто он заживо горит.
Неужели Белла чувствовала то же самое, умирая?..
Медленно, сквозь боль прорывается сознание. Эдвард слышит крики, но не сразу понимает, что кричит он. В голове незнакомый голос что-то без конца говорит, сводя, кажется с ума.
А толку-то. Мертвому разум уже не пригодится.
Эдвард не знает, сколько проходит времени, прежде чем он начинает слышать звуки, открыв глаза, видит перед собой Беллу. Она все та же, но в то же время другая, лицо ее такое же прекрасное, но уже совсем по-иному, а губы все такие же, те губы, что так отчаянно целовали его в первый и последний раз. А глаза…
Белла по его щеке ладонью проводит, шепчет что-то о тайнах этого мира, о нелюдях, о вечной жизни… Сказки. Но ее глаза — алые, нереальные — все с ног на голову переворачивают.
Боль медленно уходит из кончиков пальцев, из ладоней, ступней, пока Белла ему все рассказывает. Он жив. Она жива. Они не люди — уже нет. Чудовища из легенд.
Вампиры.
Белла целует холодными губами лоб, обещает, что боль прекратится уже скоро. Эдварду все равно. Главное — она жива.
Спасительный холод охватывает руки и ноги, пока горит в огне превращения тело. Пока сердце, сосредоточив в себе, кажется, весь жар на свете, как бешеное колотится, отбивая какой-то незнакомый ритм, бьется в груди, будто вот-вот вырвется наружу. Пока оно отстукивает последние несколько раз, а потом замолкает навсегда.
И наступает тишина.
— Эдвард?
Он открывает глаза.
Ее лицо — картинка перед ним такая четкая, словно до этого он всю жизнь был полуслеп, — по-прежнему бледное, но болезненный румянец исчез, будто вся кровь из тела перекочевала в глаза — нечеловеческие, незнакомые алые глаза.
— Белла?..
— Все в порядке, — шепчет она, ладонью нежно проводя по его щеке. — Все хорошо… Мы живы.
Он встает — на это уходит чуть меньше четверти секунды! — и скользит взглядом вокруг. По бежевым стенам, плетеной мебели, высокому потолку — место незнакомое, чужое. По пляшущим в воздухе пылинкам, по капелькам на оконных стеклах и снова по Белле.
Ее голос — мелодичный, как пение скрипок — обволакивает, пугая изменениями. Но кожа уже не ледяная… или просто ему теперь так кажется.
От прежней Беллы остается запах подснежников и сирени, такой знакомо-неправильной формы губы и ласковый взгляд, полный безусловной нежности и преданности. А выражение лица ровное, нечитаемое, обманчиво спокойное — а раньше читались эмоции на раз, как с распахнутых страниц.
Она его спасла.
Эдвард не помнит, да и она упомянула вскользь, как просила доктора Каллена спасти его. Но в голове картинка четко отпечатывается: Белла — эта, новая, незнакомо-родная Белла — хватает за руку (не)человека в белом халате, не просит — требует. С отчаянием, пробивающимся сквозь маску, затаившимся в глубине глаз.