Подвеска Кончиты

Дайнека села и сложила ноги калачиком.

– Мы остановились на том, что он отправился в Сан– Франциско…

– Да, – Ирина устроилась поудобней. – В конце февраля 1806 года Резанов вышел на судне «Юнона» из Ново-Архангельска и отправился в Сан-Франциско. Кораблем командовал молодой офицер, двадцатилетний красавец Николай Александрович Хвостов. По пути они завернули в залив Ботега, где Резанов определил место для строительства российского форта. И он действительно был построен и получил название «Форт-Росс». Правда, это произошло значительно позже, через пять лет после кончины Резанова.

– Я читала, и фильм такой есть, – сказала Дайнека.

– Знаешь, я иногда думаю, сколько может сделать человек за короткую жизнь… – Ирина мельком взглянула на свои ногти: – Тут маникюр сделать не соберешься. А он за три года такого наворотил!

– Значит, приезжают они в Сан-Франциско… – нетерпеливо подсказала Дайнека.

– Моряки говорят – пришли, – подхватила Ирина. – Встали на рейд. Утром зашли в бухту. Команда являла собой грустное зрелище. И если офицеры еще держались благодаря лучшему рациону, то матросы поголовно болели цингой. Я специально интересовалась этой болезнью. Примечательно, что это болезнь мореплавателей. На суше ее встретить практически невозможно. Ну, может быть, еще на суровой Аляске, на острове Ситка, где располагался Ново-Архангельск. В те времена цингу называли скорбутной болезнью. Начиналась она со страшной слабости. Матросу нужно тянуть паруса, а он подняться не может. Потом распухали ноги и лица. Появлялась одышка. Кровоточили десны, шатались зубы. Люди настолько падали духом, что любой окрик или приказ вызывал приступ паники, во время которой больной запросто мог умереть, – Ирина посмотрела на Дайнеку долгим взглядом. – Вот с такой командой Резанов достиг Калифорнии. Но еще страшней обстояли дела в Ново-Архангельске. От болезней и недоедания русские колонисты умирали там десятками. Резанов помнил об этом и знал, что не может уехать из Сан-Франциско, не загрузившись провизией.

– Давай дальше… – поторопила Дайнека. – Жду не дождусь, когда они встретятся…

– Короче, пригласили его в дом коменданта. Там он и встретил Кончиту. Говорят, сразу в нее влюбился. Но ты уже знаешь мою точку зрения. Я в это не верю.

– А она? – с надеждой спросила Дайнека.

– Здесь – без вариантов, – уверенно заявила Ирина.

– Что это значит?

– Кончита без памяти влюбилась в Резанова…

– …и ждала его всю свою жизнь… – подхватила Дайнека.

– Дальше ты знаешь, – Ирина зевнула, закрыла глаза и отвернулась к стене.

Прислушиваясь к перебору колес, Дайнека распознавала в нем зловещий бубнеж из своего сна. Монотонное клацанье складывалось в слова. Она почувствовала, что ход замедляется. Поезд покатился легко, по инерции и наконец замер. Раздался гулкий металлический скрежет. Стало ясно, что вагоны, остановившись, сомкнулись.

Дайнека встала, чтобы выглянуть в окно. Издалека донесся визгливый гудок. Он стремительно нарастал. Внезапно все вокруг почернело, налетевшая тень с немыслимым грохотом обрушилась на поезд. Дайнека отпрянула и замерла.

Вагон раскачивался под напором бушующего воздушного вихря. Мимо, с воем и улюлюканьем, летел товарняк. Он будто бросал вызов респектабельному баловню, скорому пассажирскому поезду, а тот ждал, пока пролетарий железных дорог освободит ему путь. Взрывной, сумасшедший грохот исчез так же внезапно, как появился.

Смеркалось. В соседнем, пятом купе кто-то открыл окно.

«Холодно еще открывать, – Дайнека поежилась. – Наверное, накурили. С таким кашлем лучше бы не курить», – подумалось ей.

Она вдруг поймала себя на мысли, что за стеной уже давно никто не кашлял. Вокруг было тихо, и только птицы чирикали с таким весенним остервенением, что их было слышно даже через стекло.

Дайнека придвинулась к окну и увидела бескрайние поля, разбитую кривую дорогу и человека, идущего вдоль железнодорожной насыпи. Не останавливаясь, мужчина накинул на голову капюшон и забросил за плечо спортивную сумку. В черной куртке и капюшоне он был похож на монаха. На его спине золотом отливала змеистая голова Медузы Горгоны.

– Черный Монах… – прошептала Дайнека.

Скоро человек скрылся из виду.

Вагон резко дернулся, покачнулся и начал набирать скорость. Машинист наверстывал время, упущенное в ожидании встречного. Очень скоро поезд уже на полном ходу летел к станции. Дайнека взглянула на часы, они показывали восемь, значит, впереди – Пермь. Надежды на то, что там двери вагона откроют, не было. То есть выходить в коридор бессмысленно.

По прибытии она просто смотрела в окно на многолюдный перрон. Нагруженные вещами люди бежали в начало состава. Между ними лавировали женщины с сумками-термосами. Из поезда выскакивали наскоро одетые пассажиры. Повсюду шла торговля, из рук в руки переходили пакеты с отварной картошкой, жареной рыбой и солеными огурцами.

Дайнека сглотнула слюну. До обещанного угощения оставался почти час.

Поезд тронулся. Глядя на унылый станционный забор, девушка вспомнила путника, похожего на монаха.

«Странный, неприкаянный, одинокий… – подумала она. – Вокруг – ничего: ни леса, ни домов, ни людей. Куда он идет?..»

На душе сделалось грустно. Прислушалась. Ирина мирно посапывала в своей постели. Дайнека придвинула сумку. Расстегивая одну за другой молнии, стала что-то напряженно искать в ее недрах. И вот в руках оказался брелок: массивная золотая цепочка, на конце которой покачивается голубое сердечко.

Прикрыв глаза, Дайнека вспомнила первую встречу с Джамилем…

В те уже далекие августовские дни на нее обрушилось сразу два несчастья: она потеряла единственную подругу и любимого человека. Нину убили, а Джамиль… Дайнека продолжала верить, что он не погиб в страшной автокатастрофе, свидетелем которой была она сама. Ввязавшись в расследование убийства подруги, Дайнека не предполагала, что ей предстоит заплатить такую страшную цену.

Предчувствие любви, ее мечты, неуловимые ощущения материализовались в образе светловолосого сероглазого парня. Непривычное для русского человека имя – Джамиль – досталось ему от родителей, в честь друга семьи. Теперь Дайнека даже не представляла, что у любви может быть другое имя.

Боль потери усиливалась чувством вины. Это ради нее он рисковал своей жизнью. Не окажись тогда Джамиль рядом, не его, а ее машина летела бы вниз по насыпи, и уж она точно сгорела бы заживо на пологом речном берегу.

Рассказ следователя о том, что труп Джамиля не нашли, вселял надежду и давал силы жить дальше. Эта надежда была единственным, что осталось от самого красивого и любимого человека.

В первые месяцы после исчезновения Джамиля она убеждала себя в том, что рано или поздно он придет или напишет. Но он не приходил и не писал…

Прислушиваясь к шагам за дверью квартиры, она всякий раз умирала, когда они удалялись. И каждый телефонный звонок был очередным приговором, если звонил не Джамиль. А он не звонил никогда…

У Дайнеки появилась трудная и выматывающая работа, она заключалась только в одном: ждать вопреки всему. Джамиль не снился ей, хотя она страстно желала этого и каждый вечер восстанавливала в памяти черты любимого лица.

Она продолжала любить, и ни один мужчина не выдерживал сравнения с ним. Джамиль оставался единственным, и она все еще ждала его.