Подземелье призраков Аккермана

— Ша! А шо тут происходит? — радостно спросил он.

— Командир полка! Доложить, почему полк не явился к отправке на фронт! — дико заорал Фельд­ман. Японец поморщился и сделал ручкой:

— Ой, да не делай мине грандиозный шухер! Ша орать, бо зубы простудятся!

— Пойдете под трибунал... Немедленно поднять вверх... — трясся Фельдман в нервном припадке.

Его состояния совершенно не понимал Японец.

— Та ша хипишить, еще никто никуда не идет! Ребята погуляли малость, пускай проспятся, я позволил.

— Вы пойдете под трибунал... — снова повторил даже как-то растерявшийся Фельдман.

— Да ты шо? Да за шо ж такой хипиш? — удивился Японец. — Ну проспятся ребята, завтра и поедем на ваш фронт. Куда он от нас убежит?

— Я лично доложу командованию... Вы все пойдете под трибунал... — Фельдман едва не плакал.

— Шоб вы мне стихами говорили! А я бы вам за зубы маслом! — махнул ручкой Японец. — Никто не идет ни на какой трибунал, шо вы такое говорите! Ща буду подымать...

Вынув из-за пояса револьвер, Японец несколько раз выстрелил вверх, в воздух. Это подействовало. Бандиты стали подниматься. Кто-то даже расталкивал других, тревожился:

— Братаны, шухер! Облава!

Стали пересчитывать людей. Выяснилось, что от полка осталось меньше половины. Куда подевались все остальные, никто не мог знать. Японец начал суетиться, кричал, но всё было абсолютно без толку. Пропавшие «красноармейцы» не появились. Впрочем, выяснилось, что бывшие бандиты разбрелись кто «по малинам», кто по домам, а кто даже с концами залег на дно.

К вечеру полк так и не отправился на фронт — собрать сбежавших пока не удалось, а тем, кто проснулся в консерватории, срочно понадобилось опохмеляться. Снова накрыли столы, доедая остатки еды и допивая сохранившееся спиртное.

Японец важно объяснял теперь уже белому как мел Фельдману, что солдаты его гуляют авансом, в счет будущих, пока еще не состоявшихся побед.

Только днем 22 июля, больше чем через сутки с даты отправки, полк удалось кое-как довезти до вокзала, где уже застоялся в ожидании товарный состав.

Опухших от пьянства «красноармейцев» запихнули в теплушки и принялись пересчитывать по головам.

Впрочем, пересчет был прерван погрузкой личных вещей полка, для которых пришлось освободить целый вагон. Провожающее начальство не верило своим глазам.

Люди Японца брали с собой на фронт... ковры, халаты, шелковые ткани, ящики с вином, ящики одеколона, туалетную бумагу, копчености, икру, хрустальные бокалы для шампанского, серебряные столовые приборы, фарфоровую посуду и прочие вещи, без которых на фронте, по мнению бывших бандитов, никак нельзя было обойтись. Когда принялись загружать ящики шампанского и хрустальные канделябры, Фельдман схватился за голову. Японец не понял его недоумения и, став в позу, прокомментировал:

— Мы шо, не культурные люди, или шо?

На самом деле правда заключалась в том, что бывшие бандиты тащили с собой все награбленное, свои самые ценные вещи, опасаясь оставлять их в городе, боясь того, что их имущество, оставленное без присмотра, быстро оприходуют бывшие коллеги по ремеслу. Воры знали свою воровскую породу и не верили в то, что большевики смогут установить железный порядок. А потому самое ценное забирали с собой.

Загрузка багажа и прощание с полком длилось ровно 9 часов. Уже поздним вечером пестрое воинство Мишки Япончика наконец-то заняло свои места, и поезд тронулся. Состав отправился по маршруту Раздельная—Вапнярка—Томашполь—Тульчин—Рудница—Бирзула. В Бирзуле полк должен был поступить в распоряжение Якира и Котовского.

Но уже в Раздельной вдруг выяснилось, что из двух тысяч солдат, записанных в полк, осталось всего 800. Остальные сбежали. К погрузке в поезд на вокзал не явились 300 студентов и 900 воров. Еще по дороге, на промежуточных станциях, сбежало 96 человек. В результате из двух тысяч у Мишки Япончика осталось только 704 человека...

Протрезвев по дороге, бандиты быстро сообразили, что попали в авантюру с весьма плачевным исходом. И принялись бежать, возвращаться в Одессу, чтобы хоть как-то сохранить свою жизнь.

23 июля 704 бойца полка Мишки Япончика прибыли в Бирзулу. Там был устроен новый парад, хотя уже и не такой яркий и пышный, как был в Одесссе. Полк признали боеспособным и включили в бригаду, которой командовал Григорий Котовский. Тот помог с обмундированием и отправил к месту постоянной дислокации — в село Голубовку, недалеко от Бирзулы.

Обстановка на фронте складывалась крайне тяжелая. Петлюровцы успели выйти к Балте. Отряд под командованием атамана Волоха и дивизия атамана УНР Тютюнника, состоящая из бывших григорьевцев, вели ожесточенные бои за Жмеринку. Три советские дивизии Якира, около семи тысяч красноармейцев, были отрезаны от основных сил Красной армии на подступах к Одессе. Командование Красной армии стремилось любой ценой возвратить, отбить у петлюровцев станции Жмеринка и Вапнярка и восстановить связь с основными силами, считая, что только так можно удержать все Причерноморье.

Таким образом полк Японца попал в самую горячую точку фронта, в то самое место, где шли основные бои. Это место ничем не напоминало родную Одессу, за пределы которой Мишка Япончик вообще никогда не любил выезжать.

Было около трех часов ночи, когда, пошатываясь, разгорячившись от выпитого коньяка, Таня вышла из зала консерватории — в самый разгар банкета. У нее мелькнула мысль найти извозчика, но вечер был таким теплым и тихим, что ей вдруг страстно, больше всего на свете, захотелось пройтись под звездами. Тем более, что до дома в Каретном переулке было всего два квартала пешком.

И Таня пошла. Конечно, это была безумная мысль — расхаживать в вечернем платье в три часа ночи, даже если большинство местных бандитов знают ее в лицо. Запрокинув голову вверх и немного пошатываясь, Таня двинулась в ночь, глядя на кружащиеся в ее глазах точки, расплывавшиеся в радужные, яркие, веселые круги. Звезды танцевали над ней.

Это был веселый, жизнерадостный танец — может быть, танец ее свадьбы. И там, наверху, сияющими, самыми яркими точками были три самые родные, самые близкие звезды — бабушка, Гека, Алексей... Может быть, они хранили ее, эти три звезды, самое прекрасное и ценное, что было у нее в жизни. И, пошатываясь, Таня протягивала к ним руки, разговаривала с ними, смеялась, шутила, прикладывая их к своему разбитому сердцу. На земле у нее все равно никого уже не было...

Так, увлекшись беседой со звездами, которые все еще танцевали над ней, Таня перепутала поворот и свернула на Кузнечную улицу — раньше, чем было надо. Нужно ли говорить, что такое возможно только на пьяную голову? Неожиданно для самой себя Таня выпила больше, чем рассчитывала, и спиртное сыграло с ней злую шутку. Она дошла буквально до половины квартала Кузнечной, не понимая, как оказалась здесь.

А потом... Потом глаза ее, вдруг вернувшие себе всю четкость зрения от увиденного, неожиданно уперлись в одну точку. Это была вывеска «Литературное кафе “Обоз”». А на стене, под вывеской, была огромная, яркая, красочная афиша — «Стихи Зелены Шор. Современные революционные стихи читает автор. Вечер красной поэзии. Только в «Обозе» самая эпатажная поэтесса века — Зелена Шор!» И дата — завтрашний вечер.