Подземелье

Что-то валится на пол. Ступни не находят опоры и, кажется, коленные чашечки скоро вообще сотрутся в кровь.

Острая боль укуса.

— Ты с ума сошла?..

— Не торопись. Не торопи-ись! Вот так…

— Хорошая… Милая… (Люблю — никак не выговаривается.) Опершись на локти, он колышется на горячих нежных волнах, которые особенно нежны и горячи там, где касаются округлыми вершинами его груди. Вздымается упругая зыбь, попахивающая дезодорантом, потом, коньячным перегаром и еще Бог знает чем.

От этого запаха сжимаются ягодицы и каменеет низ живота. Рот полон мягких, похожих на паутину, волос, скрывающих тонкую ушную раковину.

Надо опуститься ниже, туда, где на вершинах тяжелых волн закручиваются бурунчики сосков; поймать их губами… И, не задерживаясь, — еще ниже, вдоль атласного живота… И еще, и еще, пока язык не скользнет вниз по выбритому склону, к аккуратному кустику волос.

— Что ты?.. Ну, перестань!

Она шепчет это просто так. Он не отвечает. Он знает, что все делает правильно.

Хриплый вздох, переходящий в стон.

Громадная, опрокинутая на спину рыбина, светящаяся белизной, изгибается на раскаленном песке, бессильно шевеля плавниками.

И, наконец, крик, который она не может сдержать. — …Теперь я. Дай, теперь я!

Видна мерно колышущаяся масса распущенных пушистых волос, похожая на куст водорослей, которые шевелит ленивое морское течение. Волны захлестывают постель, комнату, дом, и весь мир тонет в бездонной пучине.

Всплытие тянется бесконечно.

Сначала проступают какие-то расплывчатые контуры, потом шум в голове стихает, и предметы обретают твердые очертания… Справа и слева — вереницы кладовок. Под ногами хлюпает жижа, кое-где поблескивающая лужицами черной воды. Впереди, там где тесный проход упирается в дверь бойлерной, шарит по полу лучом фонаря Неклюдов. Кто-то еще месит ботинками нечистоты в закоулках подвала. Но тех, других, не видно. Перед глазами маячит только спина «сокамерника», втянувшего голову в плечи из опасения задеть низкий потолок.

Через бойлерную они проникают в зловещее помещение, заполненное сплетениями осклизлых, почерневших труб — не то выставка сумасшедшего скульптора-модерниста, не то гнездилище доисторических змей.

Сергей знает, что лучше бы сюда не заглядывать.

Почему именно он? Ну и что, что он первым, осматривая туалет, обратил внимание на забитую канализацию? И на странную чистоту пола, ванны и унитаза в этой запущенной квартире.

Но Неклюдов уже высветил фонарем лопнувшее колено толстой канализационной трубы, горку беловато-красных, величиной с ладонь лепешек под ним и свисающие из трещины бурые ошметья.

Наверху хозяин квартиры, за которым присматривает Гриднев, даже не подозревает, какую шутку сыграла с ним гнилая труба, извергнув под ноги оперов свое содержимое. Сам ведь заявил об исчезновении жены и тещи, сам бегал по знакомым в поисках пропавших женщин, лил натуральные слезы — якобы от недоброго предчувствия.

Теперь ясно, где находится то, что принято именовать в следственных документах «мягкими тканями тела»… Чем, интересно, он их кромсал? Хороший потребовался ножик… Предстоит еще отыскать кости.

Неклюдов тычет в красноватую горку подобранной с пола щепкой, матерится. Сергей медленно пятится, пытаясь отвести взгляд от кучи нарезанного, словно для отбивных, человеческого мяса, зажмуривает глаза и продолжает видеть сквозь веки.

Он медленно поворачивается и убредает в лабиринт подвала, туда, где должна быть лестница.

Но вместо выхода за очередным поворотом открывается пустая каморка, посреди которой толкутся всё те же Неклюдов с Гридневым и еще кто-то. Пол здесь не зацементирован, а засыпан песком, который Гриднев ковыряет лопатой. Сергей оказывается рядом в тот самый момент, когда штык выворачивает из грунта плотный ком величиной с человеческую голову. Это и есть отрубленная голова, почерневшая, с желтоватыми, копошащимися пятнами на месте глаз. Гриднев поднимает ее на лопате, командует:

— Фули стоишь?! Мешок давай!

Полиэтиленовый мешок с поспешной готовностью расправляет низенький, коренастый мужик с синими от татуировки кистями. Глова шумно проваливается в горловину, бухает в песчаный пол…

Туловище дружка-собутыльника, которого мочканули сдуру, татуированный с дружками три ночи подряд жгли в трубе под заброшенной железнодорожной насыпью на окраине города, превратившейся в свалку. Конечности утопили в реке, а голову закопали в подвале строящегося дома, надеясь, что сверху ляжет бетон. О голове беспокоились больше всего. Попадет черепушка в ментовские руки, могут восстановить облик. В базе данных найдут фотку терпилы — она там давно имеется.

А узнают, кто такой — возьмутся за его кентов… Именно так всё и случилось.

— Копай дальше, — говорит Сергей Гридневу. — Там еще должна быть кошка.

Но куда-то они все пропадают, и опять тянется бесконечный, жуткий подвал.

Впереди из стены косо падает сноп света. Там, кажется, выход. Но вместо выхода за поворотом открывается новый коридор, посреди которого, спиной к Сергею, стоит светловолосая девушка в коротеньком летнем платье. Полуобернувшись, она лукаво поглядывает сквозь пелену распущенных волос. Лицо! Что у нее с лицом?

Он хватает девушку за плечо, резко поворачивает к себе. В полумраке растягивает в улыбке размозженные губы бесформенная маска, стекающая к нежному подбородку.

Почувствовав в правой руке тяжесть, Сергей подносит кулак к глазам. В кулаке зажат металлический прут — обломок арматуры.

— Нет! Не-ет!..

Пальцы, сведенные судорогой, не желают выпускать проклятое орудие. Пальцы ломотно хрустят, укорачиваются, делаются толще, на их концах прорастает что-то твердое и острое, впивающееся в ладонь. Кожу протыкают изнутри жесткие темные волосы, их поросль густеет, и кисть, как в паршивом фильме ужасов, на глазах превращается в уродливую звериную лапу…

— Ну-ка! Проснись! Слышишь?

Он открывает глаза, но видит все те же, растворенные в шевелящейся мгле женские волосы, скрывающие лицо. В ушах стоит собственный крик, который обрывает нешуточная пощечина. Дернув головой, Сергей приходит в себя. Раиса откидывает назад растрепавшиеся пряди.

— Славная оплеуха. — Он потер щеку.

— Как ты меня напугал!

Если бы она знала, как он напугал сам себя!

Проклятые подвалы, так похожие на настоящие, оставшиеся в городе, за тридевять земель. Отвяжутся ли когда-нибудь чертовы сны, в которых без конца прокручивается виденное и пережитое наяву, окрашиваясь в гнойные цвета галлюцинаций.