Подземка
Шрифт:
Дальше последовал припев, ещё более мощный, подхваченный другими, более высокими почти фальцетными мужскими голосами изумительной красоты:
— Pretty young girl on my mind!
«Красивая девчонка в моей башке», машинально перевёл я. На миг перед глазами возникло лицо сегодняшней спасительницы. Она тоже была молодой и прекрасной. Такой же, как героиня песни. Только постарше.
И тут всё закончилось, наваждение спало. Док вырубил плеер.
— Кто, кто это поёт? — сорвав наушники, с трудом шевеля губами, спросил я.
— Старая группа, очень старая, — ответил Док. — Bad Boys Blue.
Он вздохнул:
— Вернёмся к нашим баранам, Лосев. Как себя чувствуете?
Я замер, пытаясь правильно оценить свои ощущения. В теле ощущалась лёгкая приподнятость, даже эйфория. И это после всего, что сегодня произошло?
— Потрясающе, просто потрясающе, Док! Я будто заново родился.
— Мне это знакомо, — грустно усмехнулся он. — Заметьте, вы прослушали всего одну песню, что-то около пяти минут. И получили такой мощный заряд.
— Невероятно, — восхитился я. — Просто чудеса.
— Всё верно. Принесете мне с поверхности ещё один подобный артефакт. Буду благодарен вам по гроб жизни.
— Обязательно принесу, — я скосил взгляд на выпивку, — Ну а это тогда зачем? У вас же есть личный аккумулятор.
Док посмотрел на меня печальными глазами:
— Будете смеяться, Лосев. Опасаюсь превратиться в законченного наркомана. Боюсь, что рано или поздно заряд в этой штуковине иссякнет, а я успею на неё подсесть. Вот и ищу замену, сублимирую, так сказать. Кроме того, совсем недавно я вновь столкнулся со смертью. Какой бы чёрствой ни была душа, шрамы на сердце всё равно остаются. Их я пытаюсь разгладить по старинке.
— Док, скажите, а другие артефакты вам не встречались?
Он задумался, нервно прикусил нижнюю губу.
— Хороший вопрос, Лосев. Как раньше говорили, на миллион долларов. Рискну предположить, что многие вещи с поверхности далеко не так просты, как может показаться. Взять, к примеру, медикаменты. По всем прикидкам многие из них уже должны не столько лечить, сколько калечить. Все мыслимые сроки годности прошли. Если разобраться, это же яд в чистом виде… И ничего, помогают. Не всегда, но тем не менее. Что-то в них есть, а что, — Доктор протёр красные глаза кулаком. — Ещё провиант. Не спорю, наука хорошо продвинулась в этой области: консерванты всякие, добавки
Е2-Е4. Но всё равно, еда по всем прикидкам малопригодная в пищу, хорошо усваивается организмом. Жаль, у нас нет лаборатории, поэтому ничего толком я узнать не могу. Что-то или кто-то до сих пор заботится о нас.
— Вы верующий человек? — спросил я.
Доктор кивнул:
— А что не похоже?
Я пожал плечами.
Док засмеялся:
— Я верующий, причём давно, задолго до всего этого. Обычно профессия делает из врачей циников, но, даже внутри самого отъявленного скептика живёт вера. Если кто-то скажет вам, что он Фома неверующий, пропустите его высказывание мимо ушей. Вас обманывают.
— Но почему поверхность превращает нас в каких-то тварей? Где эта забота, о которой вы говорите.
— Возможно, тут как в Библии: поверхность, как и душа человеческая — поле битвы нескольких сил. Пока побеждает
тёмная, но рано или поздно добро возьмёт верх. Это моя точка зрения. Если у вас ко мне больше ничего нет, я с вашего позволения чуток вздремну. Операция была не из лёгких. Устал как собака.Я вздрогнул. Намек понятен, не дурак.
— Простите, что помешал. Я ухожу.
Я вышел из вагончика лазарета и остановился на перроне. Действие артефакта оказалось кратковременным или на
Дока он влиял намного сильнее.
Прошлое снова обухом ударило по голове. Жаль, не курю. Стало не по себе из-за дурацкой в сущности гибели друга. Но, окажись я на его месте, наверняка поступил точно также. Пусть покоится с миром.
Тут я вспомнил, что у Белых осталась маленькая дочка. После смерти родителей вряд ли кому-то до неё есть дело.
Ещё один голодный рот и обуза. В семью её не возьмут. Люди давно уже стали практичными и чёрствыми. По себе сужу.
Вроде не сволочь последняя, остатки порядочности наблюдаются, но взвалить ответственность за дитёнка не смогу.
Медсестра, выносившая тазик с постиранными бинтами, подсказала, где надо искать девочку. Её, как и других малолетних сирот, отправили к Кабанихе, пожилой тётке, когда-то работавшей воспитательницей в детском саде.
Ребятишки возились на паласе с игрушками. Сироток хватало, постепенно количество их росло. В сущности, если разобраться, почти все мы остались сиротами. Проклятая война отняла у нас всё, кроме жалкого подобия жизни, лишив в первую очередь семьи. Война разрушила наш мир, иссушила наши души.
Я давно выработал в себе здоровый цинизм, привык глядеть на вещи через призму отстранённости, иначе просто бы не смог дальше жить. Обычно это помогало, однако видеть детей, навсегда лишённых родительского тепла и ласки было выше моих сил. Я нервно сглотнул.
Дочке Игоря — Наташе — было лет шесть. Она играла в куклы, одну из которых я узнал сразу: сам принёс с поверхности.
— Дядя Саша, — девочка поднялась с колен, подошла ко мне, уткнулась носом в мою куртку.
Мы были хорошо знакомы. Я доставал ей наверху игрушки, что-нибудь из еды.
— Ты чего такой грустный?
— Разве?
— Я вижу. Ты обычно весёлый, смешишь меня. А сегодня грустный.
— Сегодня я немного устал, а завтра, вот увидишь, снова буду тебя смешить.
Девочка подняла голову. Я погладил её макушку. Надо было что-то сказать, но что? Я не мог произнести ни слова.
Язык словно прилип к нёбу. Жалость сдавила моё сердце тисками.
— Вы всё, уже вернулись? — заглядывая мне в глаза, спросила малышка.
— Да, совсем недавно.
— А мой папа… он где?
Я содрогнулся. Как объяснить такой крохе, что ни папы, ни мамы у неё больше нет.
— Он… он, — запинаясь, заговорил я, но девочка вдруг прервала мои мучения:
— Он вместе с мамой, наверху, — с гранитной уверенностью сказала она.
— Где? — не сразу сообразил я.
— Он, наверное, ушёл к маме на небо. Папа всегда любил маму, а она его.
— Всё верно, солнышко, — грустно произнёс я. — Они ушли на небо. А ещё твои папа и мама очень любили тебя.
— Я знаю, — кивнула девочка. — Придет время, и мы встретимся. Я пойду ещё немного поиграю… Можно, дядя Саша?