Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Подземный гараж
Шрифт:

И так лето за летом, зима за зимой, весна за весной, много раз открывались и закрывались облачные двери, кто знает, сколько раз овевал свежий ветер деревья в лесу, гладил шерстку диких зверей, — и тогда он сказал себе, все, хватит, надоело сидеть мне и ждать чего-то, соберусь-ка я с силами, заиграю на своей волшебной свирели, созову своих помощников, упакую в узелок еды на три дня и отправлюсь по белу свету искать счастья-удачи. Отправлюсь, как третий, меньший сын бедного землепашца, сын, на которого все уже махнули рукой, а прежде всех — сам землепашец, мол, никчемный совсем парнишка, и ростом не вышел, и щуплый какой-то, и уж до того неловкий, что вместо пшеницы ноги себе режет серпом, вместо гвоздя по пальцам своим попадает, а если ничего не делает, то сам об себя спотыкается, так говорил этот крестьянин.

Я любила, когда он мне что-то рассказывал, это было для меня словно обретение покоя. Я лежала, положив голову ему на плечо, слыша, как бьется его сердце, то неспешно, то ускоряясь. И мне казалось, будто это похоже на шаги, шаги самого младшего крестьянского сына. Пойду я по белу свету, говорил он, как самый младший сын бедного землепашца, пойду в тридевятое царство, через леса и моря, через горы стеклянные, и вскарабкаюсь по травинке, что до самого неба растет, и спущусь по корню, что до сердца земли уходит, и отыщу королевну, которая станет украшением моего царства. Если надо, отсеку дракону все головы, и все

его лапы, и все его хвосты, и залью пламя у него в поганой глотке, и если понадобится, изрублю в куски черного рыцаря, и выпущу кровь у князя тьмы, и утоплю в омуте Бабу-ягу, и прогоню прочь злую мачеху — и в конце концов завладею сердцем, которое бьется в груди королевны, запертой в неприступной башне.

И все так и случилось, сказал он. Отправился он по белу свету и пришел наконец сюда, ко мне, и так грозно махал мечом, так стучал сапогами коваными, что я не могла удержаться от смеха, когда его увидела. Еще бы: идет по улице и руками машет, а кругом люди по своим делам торопятся. И чего это психов стали нынче выпускать на свободу, ворчали прохожие, страшно на улицу выйти. А шофер автобуса, когда увидел его на остановке, крикнул, эй, мол, с мечом на общественном транспорте не положено. А он в ответ: плевать мне на общественный транспорт, я на коне езжу, верхом, а общественный транспорт пускай хоть совсем прогорит, по крайней мере, коню не придется дышать бензиновой гарью. Понятно, сказал шофер — и на всякий случай позвонил в полицию, но там как раз расследовали теракт, какой-то человек взорвал самодельную бомбу в учреждении, сколько жертв — еще неизвестно, коммерческое радио и телевидение соревнуются, кто назовет число побольше, покажет сцену пострашнее. В городе столько бандитов, жуликов, готовых за какую-то мелочь до полусмерти избить одинокого старика, полно ревнивых мужей, которые того и гляди убьют всю свою семью, всяких аферистов, пьяных водителей, которых не остановит ни красный сигнал светофора, ни пешеходный переход. В общем, не нашлось в полиции свободного человека, которого можно было бы сюда прислать, да и вообще это не преступление, нет у нас закона, который запрещает ездить на коне и с мечом. Посоветовали шоферу позвонить в психбольницу на горе Тюндер, потому как, судя по всему, тут не наручники и не изоляция нужны, а просто успокоительный коктейль. А еще если есть деньги, то не помешало бы какое-нибудь основательное обследование, какой-нибудь новый метод психотерапии, а полицию нечего дергать из-за чепухи. У шофера телефона больницы на горе Тюндер не было, так что он махнул рукой и уехал. Не может он стоять тут бесконечно, у него график. Кто-нибудь еще накатает телегу: посмотрит в Интернете, когда он должен быть здесь, когда там, на этой, на той остановке, а он вот уже на десять минут опаздывает, и снимут с него премию, потому как общественный транспорт и без того на ладан дышит, начальство ждет не дождется повода, чтобы лишить водителей премии, которая вообще-то полагается им по праву.

Так он и шел, размахивая руками, и никто не подумал встать у него на пути, я же смеялась и говорила, ну иди же скорей, милый, убери свой меч в ножны, нет тут ни драконов, ни саблезубых тигров, ни черного рыцаря, ни Бабы-яги, я всех их разогнала к чертям собачьим. Что-что, бормотал он смущенно, разогнала? Ну да. Ты разогнала? Я разогнала. Нехорошо это, неправильно ты поступила, это моя задача, для этого я ведь и пришел. Но и ты пойми меня, я столько лет ждала, ждала, даже ждать устала, не могла я уже оставаться со всеми этими чудищами, в глубине сырых и неудобных пещер. Не нравились они мне. А они всё приставали, мол, люби, люби нас, да я и сама видела, как тяжело им жить нелюбимыми. Они же просто сохли в бездонной пропасти нелюбви. Кого-то и прогонять не надо было, от боли он сам сбегал, кого-то приходилось-таки выгонять, если он уходить не хотел или не мог, сил не было.

Ладно, ладно, нравится мне твой ответ, и счастье твое, что назвала ты меня бабуленькой, сказал он. Ты что, не называла я тебя бабуленькой, перебила я его. Не перебивай, это сказка такая, сказал он, а ты в сказке так меня и назвала, и я не обиделся, потому что обиделся бы я, если бы ты меня дедуленькой назвала, ведь тогда я бы подумал, что ты считаешь меня стариком, из-за разницы в возрасте. Да мне и не кажется, что ты намного старше. Ты точно такой же, как я. Мы с тобой как будто ровесники. В самом деле, спросил он удивленно, и расправил плечи. Ну конечно, кто на нас смотрит, наверняка думает: эти двое просто созданы друг для друга, и никому не придет в голову, мол, начальник и секретарша, врач и медсестра, профессор и студентка или старый король и невеста его сына. Вообще не понимаю, что тут сравнивать, при чем тут различия в возрасте…

Опять мне по душе твой ответ, сказал младший сын бедняка землепашца, и еще раз повторил: твое счастье, что не назвала меня старым дедушкой. Я думала, он наконец уберет в ножны свою грозную саблю, но нет, он все размахивал ею, сверкающая сталь сыпала искры, так что я иной раз закрывалась рукой, когда пучок лучей попадал мне в глаза. Он был герой, а герой не может убрать оружие куда подальше. Если нет дракона, острой саблей своей он рассекает воздух, уничтожая дистанцию между нами. Он подходил все ближе и ближе, ни быстро, ни медленно, в самом хорошем темпе, и наконец в прах рассыпались последние метры. Я же чувствовала, что очень уже жду его, не знаю даже, сколько времени жду. Я словно всегда его ждала, с тех пор как вообще стала чего-то ждать; мне казалось, будто я жду его вечно. Потому что само время словно бы появилось лишь тогда, когда я начала ждать.

Конечно, и раньше случалось, что кто-нибудь ради меня готов был отправиться на подвиги: раздавался стук в ворота, и привратник, само собой, открывал. Что надо, спрашивал он. Подвиг совершить ради принцессы, слышалось из-за ворот. Привратник, выглянув, сразу видел, чего претендент стоит, но пропускал. Ступай, говорил он, ступай, рыцарь, хоть ты и сам не ведаешь, за что берешься, но — ступай, а я и ворота не стану закрывать, знаю, ты через пару минут убежишь без памяти, а там — ищи ветра в поле. Именно так все и происходило. Очень уж никчемные рыцари мне попадались, маменькины сынки, а не рыцари. Саблю купят на деньги отца, перед отъездом посидят на коленях у матери, чтобы сил набраться. Перед тем как выхватить саблю из ножен, пожуют испеченную бабушкой погачу [1] , а то, вместо погачи, вытащат из рюкзака пирожное с кремом: по дороге на подвиг заскочили в кондитерскую. До того были они никудышными, что не то что с драконом, а с воспоминанием о драконе не смогли бы сразиться.

1

Популярный у венгров вид выпечки, нечто вроде подсоленного коржика (происходит от итальянского focaccia — лепешка). Погачу брали в дорогу, как у нас — сухари. (Здесь и далее примеч. переводчика.)

Да ты же никто, сказала я одному, когда он начал было расстегивать на мне платье, потому что я как раз тоже наклонилась к нему — и вдруг почуяла на нем запах материной стирки. Мамочка тебя умывала, мамочка кормила, как ты сможешь, такой, победить дракона. Смогу,

сказал он, смогу, и я почти поверила ему — так я хотела того, чего хотел и он. Смогу, сказал он, смогу, и продолжал расстегивать пуговицы. Платье готово было упасть с меня, уже показались темные полукружья вокруг сосков — и тут дракон, который до этого тихо лежал на ковре, как послушный домашний пес, вдруг взял и разинул свою огромную пасть. Языки пламени пронеслись по комнате, у рыцаря душа ушла в пятки и там, в пятках, затаилась, дрожа. Он же меня обожжет, он же, скотина, стены все закоптит, и меня тоже, коли на меня попадет, кричал он, забившись в угол, ведь это же опасно для жизни! Твоя задача в том и была, чтобы его усмирить, ты, пародия на рыцаря. Пошел вон, сказала я ему, убирайся, откуда пришел, в детскую сказку, где тебя кормят и поят, где мамочка вечером укладывает тебя в постельку и поправляет на тебе одеяло. Куда тебе с драконом сражаться. И с чего ты взял, что достоин меня получить? И бросился он бежать, благо ворота были еще открыты, и привратник хохотал, глядя ему вслед, дескать, этому не с драконами сражаться, а в соревнованиях по бегу участвовать, эвон как летит, аж пятки сверкают.

На четвертый раз, да, на четвертый раз пришел настоящий витязь. На третий раз, сказал ты, потому что такого числа, четыре, в сказке не бывает. Ладно, на третий раз, сказала я, пускай так, всякие мелкие попытки не будем считать, да я про них уже и забыла, а если я их не помню, то их, собственно говоря, и не было. Но они же были, сказал ты, хмурясь, и немного скривил губы. Ты что, ты меня попрекаешь, сказала я удивленно, в сказке герой не должен быть мелочным и ревнивым, будто мы совсем не в сказке, а в самой обычной повседневной жизни. Ладно, ладно, я не в том смысле… просто мне в самом деле неприятно, что они были. Что поделаешь, с каждым случается, продолжала я, вот я же не поминаю всяких твоих, как их там звали, Илушки, Юлишки, не поминаю годы, которые ты прожил со злыми ведьмами. И вообще, заранее ведь не различишь, какой окажется попытка: мелкой, мимолетной или, наоборот, значительной. По крайней мере, я так думала, что не различишь, а на самом-то деле все видно, просто в первые моменты не до того, чтобы вглядываться. Всегда ведь хочется думать, что попытка, эта или та, — попытка серьезная, хотя каждый раз можно довольно точно знать, что этот или тот рыцарь лишь по определенным причинам получил возможность ко мне подойти. Например, из-за какой-то обиды, которую я не смогла простить, или потому что кто-то порвал со мной неожиданно. Словом, в такую вот ситуацию, в такую обиду как раз и попал кто-то из них. Или потому что уж очень давно не было у меня никого, так что вся самоуверенность моя сошла на нет, и тут, конечно, как нельзя кстати появился этот мужчина, который, пускай на время, поставит на место то, что готово непоправимо рухнуть. Вот в таком роде… Мне уже больше тридцати, и не бывает на свете такой принцессы, у которой за столько времени не набралось бы целой армии рыцарей, обивавших ее пороги, — причем в большинстве своем, конечно, рыцари эти так себе. Не понимаю я эту сказочную хренотень насчет драконов и всяких ненастоящих рыцарей, фальшивых витязей, сказал он немного обиженно. Но ведь это же ты начал сказку про младшего сына бедного землепашца. Ну да, я, но это же было логично и понятно, сказал он, а тут у тебя наворочено всякой несуразицы, такую сказку дети вообще не поймут, потому что персонажей в ней целая куча, к тому же все они неприятные. А где положительный герой? Он как раз на подходе, остальные — это все было так, присказка, сказала я, только подготовка к триумфальному появлению настоящего рыцаря.

Он пришел на четвертый раз, то есть на третий. Дракона уже не было: мне исполнилось тридцать, когда я последнего прогнала. Не надо меня стеречь, сказала я, и он, бедняга, жалобно взвыл в сердечной камере, потому что он там был заперт. Последнего — ну или того же самого в последний раз, потому что не уверена я, что речь идет не об одном и том же драконе, который всегда найдет способ пробраться в сердце обратно, как и отец — один, тот, который в детстве кажется витязем и защитником, потом — надежной опорой, а в конце — всего лишь надзирателем, который придирчиво изучает приходящих и уходящих из квартиры. Ты только распугиваешь мне всех, сказала я последнему, и он досадливо дохнул пламенем. Если я не буду тебя охранять, ты в два счета себя потеряешь, если я не буду тебя охранять, ты станешь добычей первого же рыцаря, которого занесет в эти края, и даже не заметишь, что он тебя недостоин. А если я не уберу защитные укрепления, сказала я ему, никто не проникнет в мое сердце, если я не прогоню тебя оттуда, никто не сможет обжить пустые помещения. Я — защита и жизнь, сказал он. Нет, сказала я, ты — только защита, а к жизни ты как раз и не подпускаешь меня. Хочешь, чтобы от тебя ничего не осталось? Хочешь первому незнакомцу швырнуть то, что ты есть? Хочу, сказала я. Плоть мы удовлетворяли и до сих пор, пока я был с тобой, сказал он, так чего ты еще хочешь? Плоть — это не все, ответила я, мне нужно больше, уходи и оставь городские ворота открытыми, оставь открытыми палаты моего дворца. Тогда дракон помрачнел, вот, всегда так, сказал он, я хочу как лучше, а в конце мне же приходится убраться. Ладно-ладно, наплачешься еще ты без меня. Будешь еще умолять, мол, драконушка, вернись, пожалуйста, но будет поздно, я уже буду за тридевять земель. Тогда ты поймешь, какую роковую ошибку совершила, расторгнув заключенный со мной контракт о защите. Многоглавый и многолапый, он еще потоптался немного, вдруг я передумаю, потом взмахнул крыльями и улетел, чтобы стать стражем сердец других девиц, таких, которые еще заслуживают охрану, у которых еще есть деньги и, не в последнюю очередь, запас времени на то, чтобы их охраняли.

Меня учили, что каждый рыцарь — объект торга: если надо, мы с ним торгуемся. Если необходимо, чтобы сделка была заключена, она и будет заключена. Дареному рыцарю в зубы не смотрят, говорили мне, каков есть, таков есть, просто он тот, который в нужное время оказался в нужном месте. Вот мы с ним и торгуемся, ведь здесь оказался именно этот рыцарь, с кем же еще торговаться, если не с ним. В жизни каждой принцессы появляется какой-нибудь рыцарь, причем точно в тот момент, когда должен появиться. Если же он — не само совершенство, — а, полно, кто в нашем мире совершенство. Отец твой — тоже нельзя сказать, что совершенство, а все же трое детей у нас родились, сказала мать принцессы, и как-никак прожила я с ним жизнь. Ну да, он был король, но вообще-то не ахти что. Не было у него ауры, и воздух вокруг него не фосфоресцировал, сидел он на троне в облаке вони, из-за газов, вырывавшихся из его тела: от жирной пищи уже в молодости у него испортилось пищеварение, но я и с этим смирилась. Постепенно забыла даже, что такое настоящий чистый воздух, а когда случалось попасть на экскурсию, на природу, я чуть легкие себе не отхаркивала, до того кашель мучил от свежего воздуха, богатого кислородом. Совсем от настоящего воздуха отвыкла. Дедушка твой тоже не был таким уж… Каким, спросила я. Совершенством, сказала бабушка, а все ж таки… Но теперь я, слава богу, одна. Выпало на старости несколько спокойных лет, не надо больше прыгать вокруг того старого блудливого кота. И во дворце свободней стало, как его нет. И на кровати удобней одной-то. Ох, мама, не стоило бы про папу так говорить, тем более после его смерти, сказала мать. Ладно, знаю, сказала бабушка, тебе он отец, но что я могу поделать, мне-то он мужем был… И в этом утверждении единственный позитив — то, что был.

Поделиться с друзьями: