Поджигатели. Цепь предательств
Шрифт:
«Славе предшествуют труд и пот!» Гаусс усмехнулся: «Наивные времена! В наши дни славе сопутствует риск получить пулю в затылок…»
Генерал сердито выключил свет. Полководцы послушно исчезли. Сразу хоп – и нет никого. Направо кругом! Если бы его так же слушались в жизни! Но жизнь – не то. Вот она течет там, за окнами, – темная и не всегда понятная.
Даже его родная Маргаретенштрассе казалась таинственной в этой мокрой черноте. А ведь здесь прошла почти вся жизнь Гаусса. Он помнил еще те времена, когда улицу перегораживала большая вилла с парком, там, где теперь проходит Викториаштрассе. Это были милые, тихие
Но вот снесли дом в конце Маргаретенштрассе, и она сделалась сквозной. Старые дома стали ломать один за другим. На их месте вырастали новые. Архитекторы изощрялись в их украшении. Церковь Святого Матфея перестала быть гордостью квартала. В новые дома приходили чужие, непонятные люди. Это не были крупные чиновники или помещики, приезжавшие на зиму из своих имений, чтобы побывать при дворе. Промышленники средней руки и коммерсанты явились, как равные. Среди них многие разбогатели во время мировой войны. Только в ту часть улицы, что прилегает к Маттеикирхштрассе, шиберы не решались некоторое время совать нос. Но вот и на скрещении этих улиц появились новые люди.
Великолепная вилла Ульштейна стала резиденцией Рема. Он облюбовал этот дом, похожий на старинный французский замок, под штаб-квартиру своей коричневой шайки. Наступили шумные времена. День и ночь сновали автомобили. Ярко горели фонари, освещая подъезд и сад с бронзой Функа и Шиллинга. О том, что творилось в роскошных залах и глубоких подвалах виллы, осторожно шептался Берлин…
Преломляя свет далеких, еще не видимых Гауссу автомобильных фар, дождевые капли крупными светящимися бусинками скатывались по черному стеклу. Одна за другой, поодиночке и целыми рядами, появлялись они из-за рамы.
«Словно солдаты в ночной атаке, выталкиваемые из своих окопов и бесследно исчезающие в траншеях врага», – пришло в голову Гауссу.
У дома остановилась машина. Из-за руля вылез коренастый человек. В подъезде вспыхнул свет. Генерал узнал брата Августа.
Тот вошел, немного прихрамывая.
– До сих пор не могу привыкнуть к твоему штатскому костюму, – сказал генерал, заботливо усаживая гостя.
– Прежде всего прикажи-ка дать чего-нибудь… – Август прищелкнул пальцами и предупредил: – Только не твоей лечебной бурды!
– Прошлые привычки уживаются с твоим саном?
– Профессия священника – примирять непримиримое.
– Я хотел с тобою посоветоваться…
– В наше время священник не такой уж надежный советчик, – насмешливо ответил Август. – Речь идет о церкви?
– Нет, о войне. Теперь уже ясно: мы сможем начать войну.
В глазах священника загорелся веселый огонек.
– Ого!
– Да, наконец-то!
– Немцы оторвут вам голову…
Генерал отмахнулся обеими руками и, видимо, не на шутку рассердившись, крикнул:
– Не говори пустяков!
– Ты же сам хотел посоветоваться.
– Не думаю, чтобы такова была точка зрения церкви. Она всегда благословляла оружие тех, кто сражался за наше дело.
– Тут ты, конечно, не прав. Церковь
во многих случаях благословляла оружие обеих сторон!– Раньше ты не был циником, – с удивлением произнес генерал.
– Это только трезвый взгляд на политику. – Август потянулся к бутылке. – Позволишь?
– Наливай сам, – скороговоркой бросил генерал и раздраженно продолжал: – Что дает тебе основание думать, будто мы не сможем повести немцев на войну?
Август расхохотался:
– Ты же не дал мне договорить! Я хотел сказать, что немцы поддержат вас во всякой войне…
– Вот, вот!
– Кроме войны с коммунистами.
– А о какой другой цели стоит говорить?.. Именно потому, что эта цель является главной и определяющей все остальные, мы и обязаны относиться к достижению ее с величайшей бережностью. Мы недаром едим свой довольно черствый хлеб, – с усмешкой сказал генерал. – Мы начнем с Австрии. Это будет сделано чисто и быстро: трик-трак!
– Ты воображаешь, будто никто не догадывается, как это будет выглядеть? Перебросками поездов вы создадите иллюзию движения миллионной армии, которой нет!
– Для проведения аншлюса нам не нужны такие силы.
– Что вы будете делать, если не удастся взорвать Австрию изнутри?
– Воевать!
– Зачем ты говоришь это мне, Вернер?
– Потому, что это так.
– Я же не французский или английский дипломат, чтобы дать себя уверить, будто вы способны воевать хотя бы с Австрией!
– Ты не имеешь представления об истинном положении.
Август посмотрел на брата сквозь стекло рюмки.
– Напрасно ты так думаешь, Вернер. Мы знаем…
– Кто это «мы»?
– Люди… в черных пиджаках, заменяющих теперь сутаны.
– И что же, что вы там знаете такого?
– Все.
– Сильно сказано, Август. Время церкви прошло! Ее акции стоят слишком низко.
– Ты заблуждаешься, Вернер. Просто удивительно, до чего вы все ограниченны!
– Ограниченны мы или нет – реальная сила у нас, – и, вытянув руку, генерал сжал кулак. Синие вены склеротика надулись под белой нездоровой кожей.
Август рассмеялся.
– Вот, вот! Вы сами не замечаете того, что кулак этот состарился. А другие замечают. В том числе и церковь!
– Битвы выигрываются пушками, а не кропилами!
– Кто же предлагает вам: «Откажитесь от огнеметов и идите на русских с распятием»?.. Но мы говорим: прежде чем пускать в ход огнеметчиков, используйте умных людей. В таком вот пиджаке можно даже прикинуться коммунистом. – Август пристально посмотрел в глаза брату: – Если вы этого не поймете вовремя, то будете биты.
– Ни одного из вас большевики не подпустят к себе и на пушечный выстрел.
Лицо Августа стало необыкновенно серьезным.
– Нужно проникнуть к ним. Иначе… – Август выразительным жестом провел себе по горлу.
– Э, нет! – протестующе воскликнул генерал. – Уж это-то преувеличено.
– Нужно наконец взглянуть правде в глаза, Вернер.
– В чем она, эта твоя правда?
– В том, что мы одряхлели.
– Меня-то ты рано хоронишь, себя – тем более.
– Я говорю о нашем сословии, может быть, даже больше, чем о сословии, – о тех, кто всегда управлял немецким народом, обо всех нас. Ваша, военных, беда в том, что у вас нет никого, кто мог бы трезво проанализировать современное положение до конца, во всей его сложности.