Поединок на границе
Шрифт:
Бежит по большаку машина, бегут стремительно, обгоняя ее, Катеринины, мысли…
Она и пограничникам помогала. Не каждый мужик в их селе на Львовщине задерживал неизвестных. А Катерине вот удалось.
Чернеет по сторонам большака по-осеннему присмиревшая земля, комковато и неловко улегшаяся на покой. Отшумела, считай, рабочая пора, только картошки немного в поле осталось.
Нынче весной они только начинали сажать картошку или посадили уже… Забыла…
— Оля! Когда мы того дядьку с желтыми волосами задержали?
— Когда картошку сажали в колхозе.
Да, они как раз
Вдруг зло залаял Бобка. «И что, сумасшедший, лает?» Но пес не умолкал, и Катерина вышла во двор прогнать и пса, и того, кто заставляет его лаять на все село. «Снова кто-то шутит надо мной!» Она бесстрашно шагнула в темноту и вдруг услышала:
— Убери того пса, а то он меня искусает.
Теперь уже ясно было, что это не шутники-соседи. Катерина смело пошла на голос. Лицом к лицу с ней стоял мужчина.
— Откуда вы тут взялись? — не чуя себя, спросила Катерина.
— Я заблудился.
«Много вас тут заблудившихся ходит рядом с границей», — подумала она и сказала:
— Раз заблудились, входите в дом.
Незаметно подняв с постели Олю, шепнула: «Беги, знаешь куда!»
«Гость» сел на сундук и заговорил, внимательно оглядывая комнату.
— Шел-шел лесом, вышел на дорогу и дошел до вас… Только теперь узнала Катерина в пришельце своего пана, видно, не с добрыми намерениями появился он тут, раз пробирался лесом…
А в это время частила по полю Оля, обутая на босу ногу в большие стоптанные сапоги. Голенища больно шлепали ее по икрам, обувка мешала бежать, но ее заботило только одно: как быстрее связаться с пограничниками. Побежать в сельсовет в соседнее село, разбудить сторожа, позвонить на заставу — пройдет минут сорок. Кто знает, что может случиться за это время дома…
Оля вглядывалась в темноту, надеясь увидеть пограничников. Она несколько раз спотыкалась о груды слежавшегося сена, падала и, торопливо вставая, снова бежала. Страха перед темнотой не было, она думала только о том, как быстрее сообщить пограничникам о чужом человеке, что сидит в их хате.
Вот справа от нее сверкнул мягкий луч. Еще!
«Наряд!» Ноги уже не слушались Олю, сердце гулко колотилось. Она сбросила сапоги и все прибавляла и прибавляла ходу, будто бежала не по колкой, скованной ночным морозцем земле, а по городскому, нагретому за день асфальту. «Только бы не упустить наряд!»
Запыхавшись, она уже не могла ничего сказать, кроме отдельных, перебитых частым дыханием слов. Испугавшись, что пограничники не услышат ее, она задержала дыхание, глубоко вздохнула и, ей показалось — громко, свистнула.
— Кто там?
— У нас в доме чужой!
Больше всего на свете хотелось ей сейчас отдышаться от этого сумасшедшего бега, но младший сержант Еремин и рядовой Шиманский сказали, что уже бегут по следам нарушителя в село. Ей предложили остаться, отдохнуть, но она не согласилась.
Они до сих пор удивляются: «Какая дивчина! Мы в теплых куртках, сапогах, она в легком платьице, босиком… Дочь пограничника — ничего не скажешь!»
…Недолга дорога в Салаши, а уложилась в ней вся немудреная Катеринина
судьба. И уже врываются в ее воспоминания звуки оркестра, уже слышит она смех, шум праздничной толпы у сельского клуба. И все никак не верится ей, что все это веселье в ее и Олину честь.— Екатерина Павловна, Оля, заходите в клуб, поднимайтесь в президиум, — пригласил их полковник из отряда.
У Катерины екнуло сердце — «в президиум», она и слово-то такое не часто слышит. Поглядела на Олю, та тоже красная, будто только что побанилась, а идти надо. Народ ждет…
Открыли митинг, сыграли «Гимн». Все торжественно, как в революционные праздники. У Катерины от волнения повлажнели глаза, но она сдержала слезы, она вообще редко плакала, а сейчас — мыслимо ли… Полковник читал приказ о награждении ее и Оли медалями за содействие в поимке шпиона. Она стояла на сцене и счастливо улыбалась. Конечно, в ее жизни еще не было такого дня…
Оркестр играл туш, в зале аплодировали.
Обветренные, потрескавшиеся в поле руки Катерины держали наградное удостоверение, а на груди скромно поблескивала медаль.
Она тайком, чтобы, избави бог, заметил кто, поглядывала на нее и думала: «А что, каждый день надо носить награду или только по праздникам?..»
Анатолий Марченко
«КЛЮЧИ» НИКОЛАЯ АНИЧКИНА
Председатель колхоза медленно шел по полю, горбя и без того сутулую спину. Солнце накалило стерню, и чудилось, что она вспыхнет горячим огнем.
Председатель остановился возле колхозников, отдыхавших у скирды. Она отбрасывала на земли легкую, узкую полоску едва прохладной тени.
— Уборочка на все сто, факт, — явно подражая шолоховскому Семену Давыдову, сказал председатель.
Он по-хозяйски дотошно отмерил десять шагов вперед, десять в сторону.
— Сотка, — хмуро пояснил председатель и, нагнувшись, стал собирать колоски.
Колхозники следили за ним. Председатель, цепко обхватив пальцами увесистый пучок ершистых колосьев, пересчитал их.
— А теперь помножим на всю площадь, — сказал он и назвал такую цифру, что кто-то удивленно присвистнул.
— Вот так, — подытожил председатель. — Государству мы все, что положено, сдадим. А это, — он кивнул на колоски, — считайте, утекло из вашего кармана.
К вечеру поле «вылизали» так, что даже воробьям нечего было склюнуть…
Хорошо помнит этот эпизод капитан Николай Аничкин, в прошлом колхозник.
Не было здесь крика, призывных речей, не было уговаривания или угроз.
Была простая человеческая агитация фактами, рожденными самой жизнью. Агитация, которой противопоказана беспредметная говорильня и политическая трескотня.
Застава стояла на окраине курортного городка. Летом городок оживал. Пляж становился похожим на птичий базар. Запоздавшие курортники долго выискивали место, где можно было бы «приземлиться». В двух ресторанах, соперничая между собой, надрывались джазы. На крутобоких волнах то и дело взлетали белоснежные паруса прогулочных яхт.
— Аничкину путевка в санаторий не требуется, — подтрунивали шутники, — двенадцать месяцев в году на курорте.