Поединок со смертью

– Преступность, говоришь, растёт?

– Преступность растёт всюду, не только у нас. Телевизор-то смотрим, хоть и врут там всё, – сказали в толпе.

– Единственное развлечение.

– Зачем? Но проблема есть, это верно. Теперь молодым некуда вечером податься, вот и собираются по закоулкам, выпить от скуки, перепихнуться… Чем ещё займёшься, когда делать нечего? Говорят, в церковь идите. В церкви цельные сутки стоять не будешь.

Пассажир в плаще протяжно вздохнул и, почему-то посмотрев на меня, сказал:

– Православие не может быть государственной религией, этот Левиафан нежизнен.

– Вы… вы… против… Православия? – спросила я, истолковав его взгляд как приглашение к разговору, в то же время несколько удивляясь его рассуждениям.

– Зачем так категорично, – с явным оживлением на лице сказал он, – но мысль именно такая, как я и сказал.

– Православие не спасёт державу, если будет официальной религией? – уточнила я (он кивнул). – Но почему же?

– Вся логика Православия враждебна самой идее державности. А Россия должна и не может не быть державой.

– Интересно… А какую же роль вы отводите тогда Православию? – спросила я, а мордыш, очевидно, получив решительную отставку, размышлял, куда теперь направиться.

Мужчину в плаще, он уже отчётливо понимал это, улучить в качестве пассажира такси никак не получится.

А тот, зябко кутаясь в плащ, снова посмотрел на меня, внимательно и серьёзно, потом сказал, несколько понизив бархатный приятный голос:

– Духовная пропаганда, вот чем нужно заниматься. Везде и повсюду. Но прежде – духовное возрождение самой церкви, конечно. Понадобятся новые духовные лидеры. Развращённые корыстолюбием и подным соглашательством с преступной властью люди не должны проповедовать с амвона.

– Тем более, сидеть в телевизоре. – с энтузиазмом поддакнул вновь вернувшийся мордыш.

Мужчина в плаще посмотрел на него и ничего не сказал, потом снова повернулся ко мне.

– Верное примечание, – очень тихо сказал он, тряхнув стянутыми в пучок волосами.

– Это всё? – спросила я тоже очень тихо.

Он посмотрел вдаль, глубоким всевидящим взором, как обычно смотрят на сложный, но вполне конкретный предмет, и сказал:

– Нет, конечно. Ещё и полное, лучше системное, излечение от двух известных бед…

– Вы про дураков и дороги? – спросила я не без усмешки: этими навязшими в зубах тезисами, украденными у Гоголя, «дураками» на «дорогах», как раз чаще всего и пользовались эти самые дураки и большие путаники.

Однако мужчина в плаще сказал совсем другое:

– Нет, я не то имею в виду. Увы, самые страшные болезни, это не дураки на дорогах, а слепое упорство и слепое же легкомыслие.

– Как интересно.

– Да, именно. Упорствуем в ошибках прошлого, и упорствуем в легкомысленном разрушении лучшего, что ещё каким-то чудом сохраняется в общественной жизни от «проклятого» прошлого. И всё это повторяется с невероятной последовательностью на каждом новом повороте истории…

– С этим трудно не согласиться.

Тут к нам, возникнув из темноты, как фантом, ловко перепрыгивая через рельсы, пприблизилась очень полная, однако довольно молодая ещё женщина в спортивной куртке и, бегло глянув по сторонам и на секунду задержав взгляд на мне, что-то тихо сказала пассажиру в плаще, затем она снова поспешно скакнула через рельсы.

Он, сразу посветлев лицом, нетерпеливо вздохнул, кивнул мне и двинулся за ней вслед.

– Извините, и мне… мне тоже можно? – крикнула я и, не дождавшись ответа, в отсутствие выбора, поспешила за ними.

– Такси возьмёшь? – резво спросил подскочивший ко мне мордыш, стремительно теряющий последнюю возможность залучить, хотя бы в моём лице, пассажира – если не «за полтыщи», то пусть уже за четыреста, торопливо устремляясь за мной, как за своей последней надеждой.

– Спасибо, у меня денег столько нет, – решительно сказала я, перепрыгивая через рельсы – вдали пронзительно светили огни приближающегося поезда.

– А вам тоже ночлег? – спросила, не поворачивая головы, но всё же замедляя шаг, женщина.

– Хотелось бы… – сказала я просительно, вполне понимая, что ночь под открытым небом или в зале ожидания этой унылой станции однозначно грозит немалыми приключениями.

Оглядев меня, она, искоса взглянув на мужчину в плаще, сказала после небольшого раздумья:

– Пойдём, ладно.

– Далеко идти?

– Да к себе возьму, если одна и только до утра.

– Одна, конечно. В пять уйду, – торопливо сказала я, не смея верить своему счастью.

– Тогда ладно.

Определив постояльца, она сказала мне «пойдём» и быстро зашагала по едва видной тропинке. Мы молча шли по кромешно тёмным улицам – фонарей нигде не было. Также молча мы вошли во дворик дома. Здесь, на окраине городка, потом шумно, со странным охающим звуком захлопнулась дверь, лязгнул засов, туго входя в проржавленное гнездо, взвизгнули дверные петли. С весёлой энергией, слившейся воедино с наслаждением от тепла и света уютного домашнего очага, я умылась и переоделась в длинную майку и шорты.

Наконец-то! Да, мы в тепле и светле, и надёжно защищены от внешнего мира. Что ещё нужно в ночную пору несчастному путнику? В небольшом деревянном доме было тихо и спокойно. Глухой стук в боковое окно был единственных тугим комком звука, который вдруг как-то озорно и почти нагло упал в сонное марево спящей окраины и разрушил на время эту глубокую мирную тишину. Однако он, этот странный стук, больше не повторился. Но неурочный звук как будто испугал хозяйку, бледность мгновенно разлилась по щекам, шея и грудь пошли крупными красными пятнами. Её внезапное волнение передалось и мне, будто нам дали понять, что в этом безмолвии дома мы не совсем одни, и этот утлый остров свободы, видно, тоже не очень надёжен. Неприятное ощущение, что кто-то может попытаться войти сюда без приглашения, всё сильнее овладевало мною. Густое неколебимое спокойствие сохраняли лишь часы-ходики кукушка и шишкинские медведи на циферблате – их еле слышное тиканье словно окружало нас стеной тайны. Хозяйка, голосом, вдруг утратившим всякое выражение, пробормотала себе под нос: «Я так и знала, опять он здесь бродит…», подошла к окну и резким движением поплотнее сдвинула занавески. В ночном мраке улицы прозвучал чей-то негромкий смешок, глухо хлопнула дверца машины. Я спросила:

– Ты… ты чего-то боишься?

– С какой стати бояться? – сказала она, пожимая плечами – её голос звучал нарочито сердито, но, похоже, это была всего лишь боль от беспомощности. Сама же она, очень может быть, только и думает о том, как бы выкроить часок для встречи. Или… ей этого мало? И она просто устала биться головой о стенку, притворяясь счастливой?

Я была для неё сейчас не просто человеком, который пришёл к ней на случайный ночлег и что-то там заплатит. Возможно, сотню рублей. Но и та, кому она легко может доверить свои сомнения, поделиться настроением, как обычно делятся душевной смутой со случайным попутчиком в поезде дальнего следования, на завтра совершенно забывая о нём…

– Прости, – сказала я в смущении. – Я просто так, не подумав, ляпнула.

Она посмотрела на меня внимательно, потом сказала, отведя глаза внутрь себя и – почти шёпотом:

– Это как бы ты идёшь по мосту, а мост вдруг под тобой прогибается, вот-вот проломится. И такой ужас от этого в сердце, что даже и смерть не такая уже страшная кажется. Но ты всё равно идёшь дальше, идёшь, идёшь… и говоришь, что это всё ерунда… И только бы дойти, и всё в жизни тогда уже совсем другое будет… Но когда дошла уже, вдруг понимаешь, что первая реакция всегда правильная. И ничего менять в этом смысле вообще не надо было бы…