Поединок. Выпуск 14

Спотыкаясь о корни, ударяясь коленями о стволы бурелома, натыкаясь на торчащие со всех сторон ветви деревьев, Ласкин шел так быстро, как только позволяло дыхание. Шел, выставив руки вперед, в черное пространство леса. Указкой служил только хруст валежника под ногами старика. Ласкин закусил губы, чтобы не выдать своего отчаяния криком. Он терял самообладание.

И вдруг шаги проводника оборвались. Ласкин шагнул еще раз, другой и в испуге остановился.

— Что случилось? — зашептал он было, но старик прервал его:

— Тсс... Человек!

Напрягши слух, Ласкин понял: навстречу шли двое. Они делали несколько шагов, останавливались и снова немного продвигались.

— Чудно, Ивашка, будто слыхали кого-то, а будто и нет никого. А?

Ответил детский голос:

— Я тоже слыхал — человек.

— Может, ослышались, а?

— Не должно быть, тятя.

— Не должно быть, не должно быть. Говорил тебе: без Шарика ночью не ходить. Он бы сказал, ослышались ай нет.

Невидимый Ласкину мальчик рассмеялся:

— Шарик бы накрыл... Помнишь, как он весной нарушителю штаны порвал.

— Черта ты ему теперь порвешь...

— Да, темно, — серьезно согласился мальчик.

Разговаривая, они приближались к тому месту, где стоял, прильнув к стволу, Ласкин. В нескольких шагах от него взрослый чиркнул спичкой и стал закуривать. Ласкин увидел непокрытую голову с шапкой курчавых черных волос. Такой же курчавой бородой было обрамлено коричневое от загара лицо с горбатым крепким носом.

«Цыган», — подумал Ласкин.

Спичка погасла. Остался только красный светляк цигарки. Он проплыл мимо обмершего Ласкина на высоте, позволяющей определить большой рост человека. Хруст шагов долго отдавался в ушах Ласкина.

Давно уже стало тихо, когда он решился шепнуть!

— Дед!

Ответа не было.

— Слышь, дед!..

Тихо.

Ласкин двинулся к тому месту, где, по его расчету, стоял проводник.

— Дедушка, голубчик...

Он с трудом удерживался, чтобы не крикнуть в голос.

Проводника не было.

Шаря по лесу, Ласкин натыкался на деревья. Обессилев больше от страха, чем от бесполезной ходьбы, он опустился на землю. Его мысли были так спутанны и отрывисты, что их нельзя было связать в логическую цепь.

Он долго сидел, уткнув голову в колени. Первым осознанным желанием было просидеть так до утра. Он отогнал эту мысль: дождаться утра здесь, вблизи границы, — значило наверняка попасть в руки пограничников. Но совершить переход сейчас же, не имея представления о местности, тоже было немыслимо. Ласкин решил, что лучше всего отойти как можно дальше от границы. Уходя в глубь страны, он будет удаляться от пограничных постов. Ему удастся найти какой-нибудь колхоз или заимку, где можно будет переночевать у крестьян и попытаться организовать переход при их помощи. Может быть, за деньги удастся найти проводника.

Эти мысли прервал далекий лай. Собака брехала в той стороне, где, по расчетам Ласкина, должен был быть «тыл». Он встал и пошел на брех.

Все так же черна была чаща, все так же неприветливо толкали его в грудь сучья, все так же больно хлестала по лицу колючая хвоя. Но оттого что где-то вдали время от времени раздавался лай, Ласкину стало легче. Он уже не чувствовал себя таким одиноким. Он пробирался к воображаемой деревне. Однако по мере того как шел, уверенность начинала его покидать. Он брел уже долго, а чаща не становилась проходимей. Лес был все таким же суровым, необитаемым. Ласкину начинало казаться, что собака уходит от него, заманивая его в глубину таежных дебрей. Совсем неожиданно оказался он вдруг на опушке. В просвете темнели контуры постройки. Это не была деревня — всего лишь одна крыша. Вероятно, небольшая заимка или дом лесника. «Тем лучше», — подумал Ласкин и вышел на поляну. За изгородью заливалась собака.

Ласкин стукнул в ворота. Мелькнул в окошке свет, и послышался дробный топоток босых ног. Детский голос окликнул:

— Кто там?

Ласкин старался подделаться под крестьянский говор:

— Мне бы хозяина.

— Тятенька, вас! — крикнул тот же голосок и тихонько добавил: — Чужой.

Калитка распахнулась. В свете поднятого фонаря Ласкин увидел давешнего человека с цыганской бородой.

Невольно подчиняясь приглашению цыгана, он шагнул во двор и тут же спохватился: за ним отчетливо стукнула щеколда. Хозяин стоял, опираясь спиной на калитку. Колючие цыганские глаза без стеснения ощупывали гостя.

— Проходи! — и так же повелительно цыган указал на дверь.

Мальчик с фонарем пошел впереди. Ласкин следовал за ним, чувствуя на затылке колючий взгляд хозяина.

При тусклом свете «летучей мыши» Ласкин разглядывал горницу. Лавки и часть пола были заняты спящими. «Готов!» — кольнула было мысль, но тут же он разобрал, что это были дети. Из-под большого лоскутного одеяла одна за другой высовывались головенки с курчавыми, черными как смоль вихрами; черные пуговицы глаз любопытно ощупывали гостя.

Это были погодки и близнецы, дети хозяина — охотника и лесоруба Корнея Артемьевича Чужих, отнюдь не цыгана, а коренного и потомственного сибиряка. Ребята поменьше сползали с лавок. Старшие — лет от восьми до двенадцати — звучно почесывали коленки шершавыми подошвами ног. Они один за другим входили в круг, освещенный фонарем. Мальчик лет двенадцати, тот, что открыл с Корнеем ворота, важно стоял за Ласкиным, точно тот был его добычей.

— Садись! — все так же угрюмо бросил Корней. — Откуда и куда?

Ласкин молчал.

— Откуда и куда идешь? Кто таков будешь? — переспросил Корней.

— Я — писатель.

— Писатель?

— Ну да... из газеты.

Дети зашевелились. Тесня друг друга, они стягивали круг около Ласкина.

— Гляди, писатель, вона штука! — слышался шепот.

— Вот интересно-то!

— Тихо, вы! — цыкнул отец. — Как фамилия? — Тон его стал мягче. — Ласкин? Извиняюсь, не слыхал. Да у нас тут мало книг бывает. Ласкина, извините, не читал.

— Я приехал сюда, чтобы написать книгу про Дальний Восток, про таежную жизнь на границе, про охотников, про пограничные уссурийские колхозы. Я думаю...

— Так... так... — перебил Корней. — А сейчас куда же шли?

— К Синему Утесу.

— К Синему Утесу? Вот как!

— В городе мне сказали, что там расположена одна из наиболее интересных пограничных застав. Я хотел побывать на ней, познакомиться с людьми,

— А пропуск? — голос Корнея снова стал жестким, неприветливым.

— Пропуск? Он у моего проводника. Мне, видите ли, дали проводника, а мы в темноте потеряли друг друга.

Корней обернулся к старшему сыну:

— Вот оно, Ванятка, видел?! Их-то мы и спугнули давеча. Какой же у тебя был проводник, что он тебя потерял? Плохой проводник был.