Поединок. Выпуск 9
Шрифт:
— Это — Волга? Я много читал о Волге у ваших прекрасных писателей.
— Все восхищаются: Волга, Волга, но безусловно — ничего особенного, — говорила дама с заячьим воротником, — я по ней третий раз езжу. После заграничной вам покажется гадко. Грязь и невежество.
Муж дамы с заячьим воротником, профессор Родионов (средних лет, средней наружности, весь, кроме глаз, усталый), внес шутливый оттенок в женины слова:
— Собака, ты все-таки не думай, что за границей повсюду одни кисельные берега…
— Какие
— Ах, собака, ну опять…
— Может надоесть в самом деле, — всю дорогу выставляешь какой-то дурой…
— Ну, ладно…
Видимо, царапанье между дамой и профессором было затяжное. Негр сказал, глядя в бархатную темноту па огоньки бакенов, на мирные звезды:
— Я буду счастлив полюбить этот край…
Четвертый спутник лениво:
— За карманами присматривайте.
Один глаз у него был закрыт, другой — снулый, худощавое лицо как на фотографии для трамвайной книжки. Он пошел за ключами. Негр переспросил:
— Не понял, — о чем товарищ Гусев?
Дама с раздражением:
— Знаете, мистер Хопкинсон, не то что здесь карманы береги, а каждый день — едет, скажем, пассажир — так его с извозчика даже стаскивают. Весь народ на этой Волге закоренелые бандиты…
Профессор с унылым отчаянием:
— Ну, что это, Шурочка…
— И тут готов спорить?
— Никогда не поверю, миссис Шура, вы ужасная шутничка… — Хопкинсон не договорил: глаза его, как притянутые, встретились с пристальным взглядом миссис Ребус. Улыбка сползла с толстых губ.
Шура завертела любопытным носиком:
— На кого уставились? (Увидела, тоненько хихикнула.) Вот и правда, говорят, — на негров особенно действуют наши блондинки…
— Шура, замолчи, ради бога.
— Оставь меня, Валерьян.
— Это дама — не русская, — с тревогой проговорил негр, поставил к ногам профессора чемодан и, будто преодолевая какой-то постыдный для него страх, пошел к миссис Ребус. Приподнял шляпу.
— Боюсь быть навязчивым… Но мне показалось…
Эсфирь Ребус освободила подбородок из воротника пальто и улыбнулась влажным ртом, пленительно:
— Вы ошиблись, мы не знакомы.
— Простите, простите. — Он пятился, смущенный, низко поклонился ей, вернулся к своим. Лакированное лицо взволнованно:
— Я ошибся, эта дама англичанка… Но мы не знакомы… (Снял шляпу, вытер лоб.) Я немножко испугался… Это нехорошее чувство — страх… Он передается нам с кровью черных матерей…
— Слушайте, испугались этой гражданки? Чего ради?
— Она мне напомнила… Ее взгляд мне напомнил то, что бы я хотел забыть здесь, именно здесь, в России…
— Расскажите. Что-нибудь эротическое?
— Собака, пойдем на пароход в самом деле…
— Оставь меня…
— Женщинам не отказывают, миссис Шура… Но слушать на ночь рассказы негра…
— Именно — на ночь…
— Вы будете
плохо спать.— Наплевать, слушайте… Все равно — у меня хроническая бессонница.
— Это у тебя-то? — сказал профессор.
— Мистер Хопкинсон, сознайтесь — у вас какая-то тайна…
Не ответив, негр опять повернул белки глаз в сторону миссис Ребус. Лицо ее до самых бровей ушло в широкий воротник, ножка потоптывала. Притягивающие глаза не отрывались от Хопкинсона. Шура прошептала громко:
— Уставилась как щука…
Когда Гусев, вернувшись с ключами, заслонил спиною миссис Ребус, она оторвалась от стены и прошла мимо Хопкинсона так близко, что его ноздри втянули запах духов. Почти коснувшись его локтем и будто обезвреживая странный блеск глаз, она освободила из воротника подбородок, показала нежнейшую в свете улыбку:
— На пароходе будем болтать по-английски, я очень рада. Ожидается прекрасная погода. Покойной ночи.
Она ушла на пароход. Хопкинсон не смог ничего ответить. Родионов сказал раздумчиво:
— Странная штука — рот, губы, вообще. Глазами солгать нельзя. Женщины лгут улыбкой.
— Шикарная дамочка, — прошипела Шура, — туфли, чулки на ней видели? а сукно на пальте? Вся модная, тысяч на десять контрабанды.
— Чего хочет от меня эта дама? — с ужасным волнением спросил Хопкинсон. — Что ей от меня нужно?
Спутники не ответили. Только Гусев — скучливо:
— Берегите карман, товарищи.
Двинулись к пароходным сходням. В это время на спине голого по пояс грузчика проплыли новенькие, с пестрыми наклейками, чемоданы. Позади шагали два иностранца — бритые, седые, румяные, серые шляпы (цвета крысиного живота), пальто — на руке, карманы коричнево-лиловых пиджаков оттопырены от журналов и газет.
Тот из них, кто был пониже, — налитой как яблочко, — говорил:
— Уверяю вас, — они сели в экипаж вслед за нами.
Другой, тот, что повыше, — с запавшими глазами:
— Я верю вам, мистер Лимм, но я своими глазами видел, как мистер Скайльс менял деньги в буфете, а мистер Смайльс пил нарзан.
— Выходит, что один из нас ошибается, мистер Педоти.
— Несомненно, мистер Лимм.
— Я готов держать пари, что Скайльс и Смайльс через три минуты будут здесь. Идет?
— Я не большой любитель держать пари, мистер Лимм. Но — идет.
— Десять шиллингов.
— Вам не гарантирована покойная старость, мистер Лимм. Отвечаю.
— Вынимайте ваши часы.
Лимм и Педоти полезли в жилетные карманы за часами. Ни у того, ни у другого часов не оказалось.
— Мои часы? — растерянно спросил Лимм.
— И мои — тоже, — сказал Педоти.
— Куда бы они могли деваться?
— Я только что вынимал их.
Оба произнесли протяжно: «о-о-о»…
Около озабоченных иностранцев уже стоял Гусев. Оба глаза открыты. Сказал сурово: