Поэт и замарашка

Между тем Соня Посиделкина закончила перевязку, поднялась с колен, и Махоркин моментально отвел глаза; все то время, что она занималась раной Красовского, он пристально вглядывался в то место за ее ушком, где невесомая прядь еле касалась шеи, и малознакомое томление переливалось в нем, как в песочных часах, сначала от последнего позвонка к темени, а после от темени до последнего позвонка.

– Видимо, такова уж судьба деятельного христианина, - сказал Красовский.
– Ты к людям с любовью, а они норовят тебя задавить.

– Кстати, о любви, - припомнил Махоркин.
– Вы, Соня, давеча что-то говорили на этот счет?..

– Я говорила, что, по-моему, ничего так не отвечает понятию о счастье человеческом, как любовь.

– Золотая мысль...
– тихо, вдумчиво сказал Вася и принялся накручивать на указательный палец локон своих волос.

– Но вообще тут заключается какая-то огромная тайна, да еще в такой нечеловеческой степени тайна, что на ее поверхности мы только видим архипелаг вопросов, на которые невозможно найти ответ. Например: если любовь есть идеальное состояние человека, то почему ради нее он способен на самое дикое преступление? Или наоборот: если любовь есть род ненормальности, то почему она так прекрасна в проявлениях внешних и изнутри?

– Это еще ладно, - сказал Махоркин.
– А вот как вам понравится такая гипотеза, господа?! Раз человеку доступно это неземное блаженство, то есть качественно иное бытие, не идущее ни в какое сравнение с ежедневностью, которое мы обозначаем словом "любовь", то не таится ли тут некое обещание и залог?! Ведь это же как бы предчувствие рая, это предвкушение того вечного и бессмысленного счастья, которое ждет за гробом каждого, кто в земной жизни сподобился полюбить!..

– Даже если бы я был агностиком, - сказал Вася Красовский, - но при головном мозге в рабочем состоянии, я бы уже потому согласился с этой гипотезой, что на свете нет ничего такого, чего вообще не могло бы быть. Включая машину времени, ангелов, хиромантию, летающие тарелки и спиритизм.

– Вот именно!
– сказала Соня.
– Сами говорят, что мир состоит из таких мелких штуковин, которые можно только вычислить, а увидать нельзя, и еще хотят, чтобы мы не верили в спиритизм...

– Действительно, - согласился Махоркин.
– В известном смысле кварк это такая же небылица, как человек из будущего или остановивший солнце Иисус Навин.
– С этими словами, Николай вдруг как-то потух; может быть, ему внезапно пришло на ум, что Красовский неизбежно останется ночевать.

Тем временем Посиделкина бросила ковырять оловянной вилкой землю в цветочных горшках из-под горошка и перешла к квадрату No 6, который включал в себя годовую подшивку журнала "Юность" за семьдесят пятый год, скатанный матрас и холщовый мешок неизвестно с чем. Она аккуратно пролистала огромный том, не пропустив ни одной страницы, прощупала матрас и принялась разбирать мешок. В нем оказались: красная папка с газетными вырезками, рубашка от мины незначительного калибра, пара толстых резиновых перчаток, сломанный будильник, пачка фотографий, перетянутая резинкой (на них были запечатлены все больше группы каких-то неубедительных мужиков), кепка из букле с лаковым козырьком, старинная бутылка из-под шустовского конька с журавлем на затычке, алюминиевая миска, окаменелость, изображающая моллюска, опорки из яловых сапог, банка с болтами и банка с гайками, разводной ключ, противогаз, ватник без рукавов и детский калейдоскоп.

Все то время, что Соня разбирала мешок, голоса приятелей доносились до нее неотчетливо, глухо, как бу-бу-бу. Уже Николай побывал на кухне и вернулся со своим гигантским заварным чайником, батоном под мышкой и разделочной доской, на которой была толсто нарезана вареная колбаса, когда Соня завязала мешок бечевкой, вытерла руки о носовой платок, села за стол и стала разливать чай. Вдруг она сказала:

– Если любовь - предчувствие рая, то будущее принадлежит женщине.

– Почему?
– хором спросили Василий и Николай.

– Во-первых, потому, что будущее видится людям как земной рай. Во-вторых, потому, что из мужской любви получаются перелеты через Атлантику, а из женской - порядок и тишина.

И то верно: судя по тому, что вот уже третье тысячелетие как наше отъявленное государство не знает ни порядка, ни тишины, а между тем русская семья, как правило, благоустроена, причем почти исключительно усилиями их сестры, остается уповать, что рано или поздно женщина приберет-таки к рукам наш сумасшедший дом.

И даже больше не на что уповать. Была у нас русская идея (кроме идеи, мы ничего не можем предложить миру) - всемирность по Достоевскому, за которую нам якобы свыше простится все. Эта идея не прошла, и феномен вылился в "охоту к перемене мест", распространенную до такой степени, что нет ни одной дыры на земном шаре, где бы вы не встретили русака. Потом явилась еще одна идея, впервые сформулированная, кажется, Чаадаевым: русский народ обречен поставить такой общественно-хозяйственный эксперимент, от которого содрогнется подлунный мир; мир, действительно, содрогнулся, но экспериментаторы продержались чуть дольше, чем империя Александра Македонского, и мы остались, по Пушкину, у разбитого корыта, то есть от чего ушли, к тому, как это ни поразительно, и пришли. Еще и третья была у нас идея, маловразумительная, заключающаяся в том, что поскольку русский человек необыкновенен, именно - насквозь эстетичен, возвышен, сострадателен и склонен к общению по душам, постольку от него нужно как раз чего-нибудь необыкновенного ожидать. Однако стоило русаку только окунуться в живую рыночную стихию, как с него сразу смыло всю необыкновенность и он превратился в того пошлого обывателя, который господствует в Европе со времен Пальмерстона, если не греко-персидских войн.

На очереди четвертая русская идея. Вытекает она из того, что страна наша по всем показателям ужасная и все в ней несостоятельно, чего ни коснись, но русские женщины до того прекрасны, что решительно непонятно: как такое может быть, чтобы круглогодично цвели эти благоухающие орхидеи среди осин? И с какой стати, за что не дельным англичанам, не изящным французам, а нам, резко-континентальным олухам, выпала подобная благодать?.. Во всяком случае, это неспроста, тут кроется какой-то намек, обещание, и, может быть, нам еще один урок предстоит преподать миру, доверившись женскому началу, которое, чем черт не шутит, упорядочит и взбодрит эту угасающую страну.

Раздался стук в дверь. Махоркин сказал:

– Да-да...

И в комнату ступил Леонид Леонидович Непомуков, который полностью загородил своей громадной фигурой дверной проем. Он прошел к столу, сел, закинул ногу на ногу и завел:

– Когда, наконец, кончится это безобразие?! Одни обирают до последнего рубля, другие наводняют квартиру преферансистами - я имею в виду нашего Бегунка, - которые орут как резаные и мешают предаваться положительному труду. А я ведь не ерундой какой-нибудь занимаюсь, я освещаю для вашего же потомства фантасмагорический ход фантасмагорических событий, которые выпали на первые числа текущего октября... Кстати сказать, завтра мне понадобится напарник. Вы бы, Николай, не согласились сделать мне компанию - прогуляться до Дома парламента и вокруг?

– А что такое?
– справился Николай.

– Нужно будет завтра побывать в эпицентре событий, а они развернутся у Дома парламента и вокруг. Вдвоем надежнее, спокойнее и вообще.

– Вы бы лучше обратились к Бегунку, он человек военный и всегда выручит, если что.

– Кажется, прапорщик с приятелями завтра собирается грабить банк.

Вдруг Соня сказала:

– У меня плохое предчувствие. Поэтому завтра из этой квартиры никто не выйдет.

– Как это?..
– хором спросили Николай с Василием.

– А вот так!

8

В десятом часу вечера Непомуков вернулся в свою комнату, сел за письменный стол, взял перо в руки и стал писать. Он опять как-то скрючился над столешницей, так что голова его приходилась чуть ли не под мышкой, и то таращил глаза, то прикусывал язык, то делал губы трубочкой - и сопел. Опять из-под пера у него выходили такие каракули, словно писать он вовсе разучился или научился что-нибудь с неделю тому назад.

"На исходе дня 4 октября, - выводил он, - сотрудники Останкинского телецентра переместились на улицу Ямского поля, откуда тогда велись передачи второго, российского канала. Однако и этот пункт не представлялся властям благонадежным, и в полночь, когда в городе был введен комендантский час, женщинам было приказано покинуть телестудию на улице Ямского поля, что и было исполнено уже в начале дня 5 октября. Мера оказалась не лишней, так как в три часа ночи телестудия была обстреляна из окон белых "Жигулей" 5-й модели.