Поездом к океану

Потому что это он там бежал.

От его крика она вздрагивала всем телом, сопротивляясь накатывавшей волнами панике.

Нельзя этого. Нельзя.

Руки — прочь. Глаза — раскрыть. Снова подняться к окну. И увидеть, как Кольвен медленно оседает. Как его прибивает к земле страшная сила, которая уже несколько раз дышала ей в лицо, но так и не подчинила себе. А мальчика из Сен-Мор-де-Фоссе — вот, пожалуйста, и подчинила, и опрокинула.

— Жиль, — прошептала Аньес, в безотчетном ужасе наблюдя, как он зажимает ладонями шею, из которой струей хлещет кровь, и как тело его сотрясают конвульсии. Как же так, Жиль?

— Жиль! — вскрикнула она, поднимаясь в полный рост, оказавшись у всех на виду. А потом бросилась к двери, из которой совсем недавно вышел Ксавье. Это мог быть кто угодно, но только не Жиль. Единственный человек на этой войне, на которого Аньес не было наплевать. Так как же вышло, что именно он?

Она выскочила из дому, совсем позабыв, что и зачем здесь делает, что для них она — военнопленная и едва ли может разгуливать по улицам поселения под пулями. Позабыла она и о том, отчего здесь, сейчас все эти люди готовы разодрать друг другу глотки. Она ничего не помнила. Совсем ничего, кроме того, что там, на земле, лежит Жиль Кольвен — который должен был прожигать яркую, бурную молодость в Париже, среди писателей, поэтов, художников и актеров, чтобы его родители гордились им, а Франция — читала его замечательные, поющие сострадание и милосердие книги. Он должен был менять любовниц, как если бы женщины в его жизни совсем ничего не значили, до тех пор, пока уже зрелым, сорокалетним мужчиной не встретил бы девицу, возможно, гораздо моложе, и не пропал бы навсегда, насовсем. С ней он и жил бы эту свою удивительную жизнь, уединившись в родительском доме в предместьях столицы. Возможно, у него были бы дети, и им он запрещал бы читать до поры свою «Вьетнамскую пастораль», которая с годами сделалась бы гимном свободы его страны. И вспоминая на склоне лет собственную индокитайскую авантюру, Жиль обязательно посмеивался бы себе под нос и говорил бы: «Это лучшее время в моей жизни, потому что я был молод и мог делать все, что мне захочется».

Это все про Жиля Кольвена, который должен случиться. Про его будущее, но не про его конец.

В тот миг Аньес еще не думала о том, что вина за его гибель на ней до конца ее дней. И не думала о том, каково это — засыпать и просыпаться с этой виной. Всем, что ею правило, был животный страх перед непоправимым и уже случившимся.

Она словно бы оказалась в аду. Снова. Весь Вьетбак, пылающий под ногами — ад. И не осталось ничего, кроме отрывков реальности, которая ошметками пепла проносилась мимо. Которая автоматной очередью била по живым мишеням. Которая взрывала землю гранатами и калечила тех, кто по ней ходит.

Аньес упала плашмя от такого взрыва, раздавшегося рядом. Успела лишь извернуться, чтобы при падении не удариться животом, опершись на ладони, и основной удар пришелся на колени, руки и лицо. Кое-как перекатилась набок и попыталась подняться. Получилось. Повела головой в сторону, оглядываясь и почти ничего не соображая. Да что там. Она с трудом понимала, как оказалась на этом месте. Потом вспомнила. Кольвен лежал в паре шагов от нее, тогда как над головой свистели пули. Лучше бы в голову угодила хоть одна.

Де Брольи подавила истерический смешок и стала на четвереньки, решившись проползти оставшееся расстояние до Жиля. Через мгновение пальцам вдруг сделалось щекотно, будто бы их касаются травинки, и она непроизвольно опустила вниз глаза. На руки крупными алыми кляксами падала кровь. С ее лица — больше неоткуда. Ладонь дернулась к подбородку. Он лишь слабо ныл, но настоящей боли она не испытывала. А между тем, подбородок был разбит в мясо.

Аньес снова села, зажимая рану рукой. Ей казалось, не заткни ее — вся кровь вытечет. Она быстро и шумно дышала до тех пор, пока силуэты перед глазами не начали окончательно ускользать. Все цвета заливало единственным, черным. Вот сейчас она все слышала. Все понимала. Даже то, что теряет сознание, а это несколько не вовремя. Она изо всех сил старалась удержаться здесь, по эту сторону, цепляясь за все, за что можно зацепиться. Камень на дороге перед самым носом. Бамбуковая рощица за ближайшим домишком. Мельтешащие фигуры.

Кто-то схватил ее под руки и заорал что-то на ухо. Речь была французской, она даже акцент уловила — так говорят в Бордо, где у них с Марселем был дом. А вот что ей сказано, она так и не разобрала. Голова ее запрокинулась. Она совершенно точно уходила, когда кто-то крепко сжал ее затылок, заставляя держаться ровно, и несколько раз хлестанул по щекам.

— Открой глаза, — услышала она. Отчетливо. Громко. Зло. — Открой, мать твою, глаза, Аньес, а не то я тебя придушу. Черт бы тебя подрал, посмотри на меня!

То, что ее глаза закрыты, де Брольи сообразила еще через несколько секунд. Когда она послушно разлепила веки, то по-прежнему ничего не видела, кроме силуэтов. Этот, напротив нее, принадлежал Юберу. И голос тоже принадлежал ему.

Она подалась вперед, обхватила его шею руками и повисла тряпичной куклой вдоль его тела.

— Что с капралом Кольвеном?

— Убит.

— Это точно?

Конечно, точно. Как такое может быть неточно? Она сама все видела.

Аньес перевела дыхание. «Капрал Кольвен» оказалось значительно длиннее «Жиля» и выбило из нее последние силы. Она прикрыла глаза и отвернула голову в сторону. Глаз и не раскрывала, чтобы не видеть этого мира. Фотограф, не желающий видеть мира, — это нечто ужасно неправильное. Потом снова вспомнила. Нужно было еще спросить. Но в тот миг, когда она опять повернулась, дверь негромко стукнула, оставляя ее по эту сторону, а Юбера отделяя с другой.

Что ж, впрочем, тем лучше. Иначе у нее недостанет сил за себя бороться. И за сохранение своего разума в целости. Она подняла ладонь и коснулась пальцами развороченного подбородка. Кровь кое-как остановили, но из раны сочилось. В некотором смысле было бы ужасно забавно оказаться изуродованной — это избавило бы от стольких проблем в лице мужчин. Никого не осталось бы. Совсем. Что тоже к лучшему.

В одиночестве ей лежать пришлось недолго. Всего через несколько минут пригнали врача, следовавшего с отрядом. Говорить с ним она не хотела тоже, делая вид, что при разговоре у нее страшно болит рассечение. С другой стороны, он ее не очень-то и трогал, сразу приступив к делу обеззараживания и шитья — лишь успокаивающе пробубнил себе под нос:

— Не бойся, большого шрама не останется. На подбородке всегда крови много, а рассечение чепуховое. Это только кажется, что сильно разбила. Шов наложим, заживет — еще лучше будешь.

И в чем же она хороша, чтобы быть еще лучше? Но и в этом Аньес не стала удовлетворять своего любопытства. Думала лишь как бы не плакать, — глаза, хоть и закрытые, щипало. Да вибрировало что-то в области горла — так вибрировало, что игнорировать тяжело.

Когда с подбородком было покончено, он взялся осматривать ее, и она не сопротивлялась. Как была тряпичной куклой, так и оставалась ею. Но едва его пальцы неожиданно скользнули по ее животу — он ничего такого не делал, даже не ощупывал особенно — в ее мыслях как-то враз прояснилось, и она инстинктивно, как привыкла за столько времени, прикрылась руками, не пуская дальше.

— Какой срок? — деловито спросил врач. — Четыре месяца? Пять?

— Н-не знаю, — заикаясь, соврала она, заставив себя наконец раскрыть глаза и посмотреть на него. Молодой еще, но совсем не смущенный. Любопытный только.

— Я не бабий доктор, и лекции по репродукции меня не интересовали, — усмехнулся он. — И чего нам с тобой делать? Ты понимаешь, сколько нам пешком вниз спускаться, пока можно будет пересесть в транспорт?

— Понимаю.

— Ходишь-то как? Легко?

— Да. Я дойду. Я правда дойду.

— Вот и пускай баб на войну после этого, — хохотнул вконец развеселившийся врач, которому, похоже, все шуточки. — От мужика такого фокуса не дождешься, мужик исправно воюет.

— Столько людей из-за меня… — едва шевеля губами, прошептала Аньес.

— У них приказ. Чувствуешь себя как?

— Не знаю.

— Вот же черт… Не сиделось тебе дома.

Врач проворчал что-то еще и вышел из помещения. Потом вернулся с флягой питьевой воды.

— На вот… Запей.

Сунул ей какой-то порошок под нос, заставив его проглотить, потом поднес к губам горлышко фляжки. Холодная жидкость, проливаясь из уголков рта по щекам и шее, стала поперек горла, Аньес с некоторым усилием проталкивала ее в себя и мечтала о том, чтобы это все поскорее закончилось. Отключиться бы. И спать. Будто бы не спала целую вечность. Как долго ей вообще дадут тут лежать?