Поэзия Блока

V

Блок – поэт русский.

Самосознание русского – в соединении природной стихии с сознанием запада; в трагедии оно крепнет: предполагая стихийное расширение подсознания до групповой души Руси, переживает оно расширение это как провал в подсознание, потому что самосознание русского предполагает рост личности и чеканку сознания; самосознание русского начинает рождаться в трагедии разрывания себя пополам меж стихийным востоком и умственным западом; его рост в преодоленье разрыва. Мы конкретны в стихийном; абстрактны в сознании; самосознание наше в духовной конкретности.

Может быть, Хомяков, Данилевский, Аксаков и русские – в подсознании; в идеологии – нет; идеология их искусственна: она – вытяжка из конкретно возникших западноевропейских идей – вытяжка для России; в идеологии западника более конкретны русские; славянофилы суть западники в дурном смысле слова. Славянофильская абстракция Тютчева перепортила Тютчеву ряд стихов: в нем художник с мыслителем только смешаны, а не слиты: русского самосознания нет в поэзии Тютчева.

Первоначальный рост музы Блока есть безмерное расширение стихий: разлив русских вод; их весеннее таянье; наоборот, духовное начало поэзии осознает Блок абстрактно; не Небесная Мудрость стоит перед нами: стоит перед нами София Александрии (и даже: упадочной Византии), окруженная «храмами», «красною позолотой», лампадками, даже русскими «теремами». Здесь сознание Блока абстрактно: оно складывает ему византийский «style russe» [17] , оживляемый не огнем небесной стихии (потому что стихия огня выше воздуха и воды; и она пламеносный эфир, образующий, по Лукрецию, пылающие стены вселенной) [18] , – нет: абстрактное сознание Блока разогревается им не эфирным огнем живой мысли, а огнями болотных страстей: оживление византийского Лика у Блока не сверху, а снизу; оживление его в хлыстовстве, в сектантстве.

17

русский стиль (фр.).

18

Образ из космогонической поэмы Лукреция Кара «О природе вещей» (кн. I, ст. 73).

VI

Славянофилы – сектанты России. Начало поэзии Блока в непроизвольном славянофильстве; необычайный разлив русских вод, превышающий своим ярким порывом порывы славянофильства, ломает в поэзии Блока византийско-хлыстовский «style russe», обнаруживая довизантийскую бездну России, ту древнюю бездну, в которой ломается в нас представление русский в многообразии голосов; эти «попики», «чертенята» второго этапа поэзии суть не русские, а Радимичи, Вятичи, Кривичи; Блок в стихиях древнее славянофилов: Кривич он; и его Прекрасная Дама какая-то Кривичская дева, переряженная в пестрый наряд, состоящий из современных заплат, наскоро наброшенных Блоком на византийское рубище; в таком виде она перед нами какая-то ряженая; литургия Небесному Лику кончается в Блоке славянскими святками на болоте; и Блок бежит в город: становится западником; в славянофилах отсутствует осознанье до дна темной древности корней русской жизни; нет трагедии, нет конкретной муки сознания, заставляющего воистину русского видеть в западном росте личности совершенно конкретную опору сознания в борьбе со стихиями.

Славянофильский лик Музы разоблачен в Блоке Блоком: не София он, не Россия, а древняя, темная Русь, т. е. сонное марево:

Что же маячишь ты, сонное марево? [19]

Вместо сонного марева видит он другой лик России:

Там чернеют фабричные трубы; Там заводские стонут гудки [20] .

Лик Кривичской красавицы разбоен для Блока, и он восклицает:

19

«Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..» (1910).

20

«Новая Америка» («Праздник радостный, праздник великий…», 1913).

Какому хочешь чародею Отдай разбойную красу.

Эта разбойная Русь, где

Чудь начудила да Меря намерила Гатей, дорог да столбов верстовых [21] ,

должна трагически просветиться, очиститься, чтобы групповое, стихийное, древнее в ней начало возвысилось до соединения с Небом (вне-национальным) и стало Душою России, огромной России, в которой мы ныне живем. И Блок верит, что отдание разбойной красы иному началу приведет к просветлению:

21

«Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..».

Не пропадешь, не сгинешь ты —

в этой вере в грядущее правая вера в Россию, соединенная с западнической критикой ее темных низин.

VII

Блок двояко трагичен в смешении России и Руси, в смешении личной страсти с служением родине. Осознание это ломает поэзию Блока; вместо России увидел он Мерю да Чудь; вместо Невесты – цыганку («А монисто бренчало, цыганка плясала и визжала заре о любви») [22] ; осознание это ужасно для Блока («Так вонзай же, мой ангел вчерашний, в сердце – острый французский каблук») [23] ; и трагедия трезвости вырывает признание:

22

«В ресторане» («Никогда не забуду (он был, или не был…», 1910).

23

«Унижение» («В черных сучьях дерев обнаженных…», 1911).

И не ведаем сил мы своих, И, как дети, играя с огнем, Обжигаем себя и других [24] .

Признание это чуждо славянофильству: славянофильство играет с огнем.

Молчите, проклятые книги. Я вас не писал никогда! [25] —

ставит Блок свою последнюю точку на «славянофильском» периоде; тем не менее он с Россией:

24

«Есть игра: осторожно войти…».

25

«Друзьям» («Друг другу мы тайно враждебны…», 1908).

Наша русская дорога, Наши русские туманы. Наши шелесты в овсе [26] .

Осознание темных страстей превращает разлив древних вод в замерзающее болото и в снежную маску, но тайный жар стихов Блока остался:

Их тайный жар тебе поможет жить [27] .

В чем же жар, когда все замерзло для Блока: воздух, воды, земля? В огне неба, в Лукрециевых «пламенных стенах вселенной»: в сознании русского, что судьбой его родины должна быть судьба лишь небесная, не земная, языческая. Трагедия перенесения Лика России из прошлого в искомое будущее просветляет разбойное в нем начало, почти убивает:

26

«Последнее напутствие» («Боль проходит понемногу…», 1914).

27

«О, нет! Не расколдуешь сердца ты…» (1913).

Под насыпью во рву некошеном Лежит и смотрит, как живая [28] .

Не умерла она, судьба родины, судьба женщины русской (для Блока до сей поры родина олицетворяется с им любимым и женственным ликом):

Убралась она фатой из пыли И ждала Иного Жениха [29] .

Не царевича в парчовом кафтане она ожидает: Христа. «Царевич» – славянофильская тенденция Блока – мог ее только смять:

28

«На железной дороге» (1910).

29

Неточная цитата из стихотворения «За гробом» («Божья матерь Утоли мои печали…», 1909). У Блока: «от пыли».

Ты сомнешь меня в полном цвету Белогрудым, усталым конем [30] .

Явление грядущего, искомого Лика встает перед Блоком теперь не из сусально-прекрасных пейзажей, а из зарева «страшных лет» русской жизни.

Но узнаю тебя, начало Высоких и мятежных дней! [31] —

пишет он за четыре года до наступления этих лет.

30

«Мой любимый, мой князь, мой жених…» (1904).

31

«На поле Куликовом» («5. Опять над полем Куликовым…», 1908).