Поэзия мифа и проза истории
Шрифт:
Во-вторых, Форрер вычитал в документах дворцового архива Хаттусы еще одно легко узнаваемое название — Аххиява. Так называлось некое могущественное государство, находившееся в довольно сложных то мирных, то враждебных отношениях с Хеттским царством. Несмотря на то что интересы обоих государств довольно тесно между собой переплетались и упоминания об Аххияве встречаются в хеттских источниках неоднократно, до сих пор ученым не удалось установить точное местоположение этого влиятельного соседа Хеттской державы. Существует несколько различных вариантов решения этой сложной проблемы. Сам Форрер поместил Аххияву на южном побережье Малой Азии, в области, которая в более поздние времена называлась Памфилией. Высказывались, однако, и другие предположения. Одни считали наиболее подходящим местом для Аххиявы один из трех больших островов, примыкающих к Малой Азии с юга: Родос, Кипр или Крит, другие называли западное побережье той же Малой Азии с городом Милетом, третьи — район Троады на северо-западе полуострова. Самая же смелая (но не самая правдоподобная) из этих догадок заключалась в том, что под Аххиявой хетты подразумевали то ли всю балканскую Грецию, то ли какую-то ее часть, например Пелопоннес. Почему эта проблема привлекла к себе столь пристальное внимание ученых-историков и лингвистов и вызвала бурную, никак не затихающую дискуссию? Ответ напрашивается сам собой. В названии государства Аххиява довольно легко угадывается слово, родственное одному из трех гомеровских названий греков «ахайой» или, еще точнее, «ахайвой», то есть «ахейцы» («Аххиява», очевидно, может считаться производным от имени народа, означая «Страна ахейцев»). Если это действительно так, а большинство ученых, специально занимавшихся этой проблемой, убеждены в том, что иначе и быть не может, то открытие Форрера имеет огромную историческую значимость. Ведь ему удалось найти самые древние из всех известных в науке упоминаний о греках в восточных источниках, причем из этих
От ответа на этот вопрос прямо и непосредственно зависят наши представления о политической обстановке, которая сложилась в Малой Азии и Эгейском бассейне в конце эпохи бронзы, то есть как раз в то время, когда, согласно наиболее правдоподобным догадкам современных историков, должна была происходить реальная, а не придуманная Гомером Троянская война. Едва ли нужно объяснять, как интересно было бы взглянуть на это событие глазами его современников, к тому же находившихся на азиатской, а не на европейской стороне Эгеиды, отделявшей Грецию от Троады. К сожалению, никаких прямых свидетельств об осаде и взятии греками Трои или Илиона до сих пор в хеттских архивных документах найти не удалось, хотя правители Хеттского царства, несомненно, должны были быть хорошо осведомлены об этих происшествиях, поскольку они весьма близко затрагивали также и их политические интересы (как мы уже видели, в поле зрения хеттской дипломатии находилась даже не одна, а целых две Трои: Вилуса и Труиса, а царь одного из этих городов, Алаксандус из Вилусы, был союзником и вассалом хеттского царя). Лишь в одном тексте из Хаттусы, представляющем собой письмо от неизвестного хеттского царя к опять-таки неизвестному царю государства Аххиява [24] (имена обоих царей, очевидно, были начертаны в табличке, содержащей начало этого пространного документа, но она-то как раз и не сохранилась) в весьма неясных выражениях упоминается какой-то конфликт между хеттами и Аххиявой из-за Вилусы. Было бы, конечно, весьма заманчиво попытаться тем или иным способом сблизить это событие с той войной греков с троянцами, о которой повествуется в гомеровской «Илиаде» (хронологически они не так уж сильно удалены друг от друга, если принять предложенную Блегеном датировку гибели Трои VIIa где-то в середине XIII века), но этому мешают, по крайней мере, три обстоятельства. Во-первых, конфликт, о котором идет речь в только что упомянутом письме хеттского царя, был, судя по всему, улажен мирным путем. До разрушения Вилусы дело на этот раз как будто не дошло. Во-вторых, Гомеру, по-видимому, ничего не было известно о Хеттской державе — одном из двух главных участников конфликта. Наконец, в-третьих, если государство Аххиява находилось не в Европе, а в Азии или где-то вблизи от нее — на одном из островов Эгейского или Средиземного моря (а к этому мнению склоняется сейчас большинство ученых), — то получается опять-таки слишком большое расхождение между показаниями хеттского источника и греческой мифологической традиции.
24
Этот документ известен в науке как «письмо Тавагалавы». Тавагалава — имя родственника царя Аххиявы, упоминаемого в письме.
Итак, мы поступили бы, пожалуй, слишком неосторожно, если хотя бы на минуту допустили, что за вроде бы знакомыми именами и географическими названиями, прочитанными в хеттских клинописных текстах из Богазкеоя, скрываются те самые лица и места, которые фигурируют и в греческих эпических сказаниях о походе на Трою. И все же какая-то связь между этими двумя столь сильно различающимися между собой видами источников, скорее всего, существует. Как явствует из документов богазкеойского (хаттусского) архива, и хетты, и ахейцы были хорошо осведомлены о находившемся где-то, вероятно в северо-западной части Малой Азии, небольшом княжестве или царстве Вилуса, которое по крайней мере в одном случае упоминается вместе с другим, наверно, соседним, царством Труиса, и, похоже, в равной степени были заинтересованы в установлении своего контроля над этим районом.
Если хеттам это на какое-то время удалось, то об ахейском протекторате над Вилусой и Труисой нам ничего не известно, хотя попытки подчинения, а может быть, даже прямого захвата этих двух царств с ахейской стороны, видимо, все же предпринимались и, как следует из одного уже упомянутого документа, привели к прямому конфликту с Хеттским государством, хотя его и удалось своевременно уладить. Можно, таким образом, предполагать, что события, о которых идет речь у Гомера и в хеттских источниках, в конкретной исторической действительности (конечно, если считать и то, и другое историей) происходили как бы в двух разных плоскостях. Но по крайней мере в одной точке они пересекаются. Претензии ахейских владык на Вилусу [25] , где бы ни находились сами эти владыки — в Европе или Азии, — и каковы бы ни были результаты этих претензий, уже сами по себе могли в один прекрасный момент стать завязкой фабулы героического эпоса. И дальше эта фабула могла развиваться по своим собственным законам, ничего общего не имеющим с законами, действующими в истории.
25
Вилуса, или Труиса, или обе они вместе, возможно, и в самом деле были захвачены и разрушены ахейцами, и нельзя считать совершенно исключенным, что свидетельством этого события как раз и являются руины древней цитадели — то ли Трои VI, то ли Трои VIIa, открытые на Гиссарлыке.
Кому-то из ахейских сказителей-аэдов пришла в голову «счастливая мысль», что борьба за обладание Вилусой была «спровоцирована» самими богами, которые нарочно подстроили похищение Елены Парисом, чтобы учинить кровавую бойню, в которой участвовало множество племен и их предводителей, обитавших на двух противоположных берегах Эгейского моря. Кто-то другой «сцепил» с этим сюжетом другую популярную историю — об обиженном витязе, разгневанном на своих соотечественников и, чтобы насытить свой гнев, уклоняющемся от участия в бою. Третий ввел в эту же цепочку мифов еще одно важное звено — рассказ об удивительном деревянном коне, с помощью которого ахейцы наконец проникли в осажденный город и предали его огню и мечу. За то время, пока формировался сюжет бессмертного эпоса, возникали бесчисленные его варианты и ответвления, железный век успел сменить бронзовый, блестящая эпоха микенских дворцов и цитаделей уступила место унылой череде темных веков. За эти несколько столетий греки наверняка успели забыть подлинный исторический Илион — Вилусу — так же, как начисто забыли оставившее гораздо более заметный след в истории Малой Азии и при мыкающих к ней районов великое Хеттское царство. Поэтому, когда в IX или VIII веке до н. э. греческие мореплаватели вновь после длительного перерыва появились на берегах Троады, они едва ли располагали какими-нибудь достоверными сведениями о древнейшем прошлом этого района. Скорее всего, ничего определенного они не знали и о древнем заброшенном городище, расположенном в нескольких километрах от морского побережья. Однако легенды и мифы, бытовавшие среди местного населения (теперь это были племена фригийцев, перебравшиеся в Азию из Европы, с территории Фракии), могли в каких-то деталях напомнить им их собственные героические предания о походе на Трою. Вполне возможно, что в этих легендах фигурировало древнее название или названия разрушенной цитадели, напоминающие греческие «Илион», или «Троя», или оба эти названия вместе. Таким образом, две версии эпической традиции, в течение ряда столетий развивавшиеся совершенно независимо друг от друга в разной этнической и языковой среде, в конце концов, как говорится, нашли друг друга и, соединившись, стали главной сюжетной основой дошедшего до нас цикла мифов о Троянской войне, в число которых вошел и миф о «гневе Ахилла», на котором строится сюжет гомеровской «Илиады».
Основное содержание троянского цикла, если приглядеться к нему внимательнее, представляет собой необыкновенно сложную и пеструю мозаику, в которой разнородные и разновременные исторические факты беспорядочно перемешаны со столь же разнородными мотивами фольклорного происхождения. Может быть, когда-нибудь и найдется исследователь, которому удастся разложить это хаотическое смешение исторической реальности с поэтическим вымыслом на его составные элементы, четко разграничив при этом историю и миф. Но для этого, несомненно, понадобятся новые источники. Возможно, это будут новые хеттские клинописные тексты, или египетские исторические хроники, или даже пока еще неизвестные нам документы из микенских дворцовых архивов.
Пока же нам остается лишь еще раз напомнить читателю об одной удивительной способности, которой обладает коллективная память устного народного предания, то есть тот единственный источник исторической информации, на который только и могли опираться Гомер и другие авторы Троянского цикла. Все дело в том, что реальные исторические события, попавшие в орбиту притяжения фольклорной традиции, сплошь и рядом как бы спрессовываются в одно грандиозное по своим масштабам и числу участников, но в действительности нигде и никогда не происходившее
событие. Весьма вероятно, что именно таким событием-символом, событием-итогом, подводящим черту под длинным рядом более или менее однотипных, но происходивших В разное время и в разных местах исторических эпизодов, как раз и была Троянская война.«НЕГДЕ В ТРИДЕВЯТОМ ЦАРСТВЕ, В ТРИДЕСЯТОМ ГОСУДАРСТВЕ…»
Мифическая география
Море цивилизовало греков.
Начиная с древнейших времен вся жизнь греческого народа была тесно связана с морем. Подобно обитателям Британских островов и Скандинавии в Северной Европе, сиро-финикийского побережья в Восточном Средиземноморье, Японии и Индонезии в Восточной и Юго-Восточной Азии, Полинезии в Океании, греки были прирожденными мореплавателями. В этом нет ничего удивительного. Можно сказать, что море плескалось у самого порога их домов.
Многие греческие города были расположены непосредственно на морском побережье, другие — на небольшом удалении от него. Вообще во всей Греции довольно трудно найти место, которое отстояло бы от моря на расстоянии более ста километров. Даже с плоскогорий суровой малолюдной Аркадии, занимающей глубинные районы полуострова Пелопоннес и не имеющей никакого выхода к морю, его темно-синюю гладь можно различить на горизонте в ясные солнечные дни. Необыкновенная изрезанность береговой полосы, обилие глубоко вдающихся в сушу заливов и бухт, наконец, множество больших и малых островов, которые тянутся длинной цепью от западного европейского берега Эгейского моря к его восточному, азиатскому побережью, — все это превращало этот водный бассейн в идеальную «школу» для начинающих мореплавателей даже при крайне несовершенных средствах судоходства. Судя по всему, уже предшественники греков — минойцы и не оставившее нам своего имени древнейшее население Кикладских островов [26] (большой архипелаг, занимающий центральную часть Эгейского моря) были искусными мореходами, которые не только избороздили вдоль и поперек все пространство Эгейского бассейна, но и совершали далекие плавания, выходя за его пределы как в юго-восточном направлении — в сторону Кипра, Финикии и Египта, так и в западном — к берегам Сицилии и Италии. Об этом свидетельствуют многочисленные изображения весельных и парусных судов в эгейском искусстве III–II тысячелетий до н. э. Греки уже вскоре после своего первого появления на Балканах (согласно принятой большинством ученых датировке это произошло примерно на рубеже III–II тысячелетий) стали активно использовать все те преимущества, которые открывало перед ними само географическое положение их нового отечества, занимаясь рыболовством, морской торговлей и пиратством, которое в те времена было неизменным спутником мореплавания. По-видимому, еще в хронологических рамках микенской эпохи (до конца II тысячелетия до н. э.) они хорошо освоили морские пути» ведущие на восток — к берегам Малой Азии, Кипра, Финикии и Египта, проникали также и в Западное Средиземноморье — в Италию и Сицилию — и, таким образом, как бы переняли эстафету у своих предшественников — минойцев и кикладцев. В послемикенское время — в период великого переселения греческих племен греки прочно обосновались на малоазиатском побережье Эгеиды, заселив там целый ряд вновь основанных городов-колоний. После этого Эгейское море надолго превратилось во «внутреннее греческое озеро», как его нередко называют. С VIII века до н. э., очевидно в результате охватившего Грецию «демографического взрыва» и резко обострившейся в связи с этим нехватки земли, начинается стремительное расселение греческой народности по берегам Средиземного моря и других связанных с ним водных бассейнов — Адриатики, Мраморного, Черного и Азовского морей. Эта так называемая Великая колонизация оказала огромное влияние на все дальнейшее развитие греческого общества и его культуры. Греческие колонии, во множестве разбросанные по всему Средиземноморью и Причерноморью, не могли существовать без более или менее регулярных экономических и культурных контактов со своими метрополиями, то есть с теми городами в самой Греции, жители которых принимали особенно активное участие в колонизации того или иного района. В те времена такие контакты могли осуществляться только морем на кораблях.
26
Возможно, это были далекие предки карийцев, обитавших в I тысячелетии до н. э, в прибрежных районах юго-западной части Малой Азии.
Неудивительно, что рассказы о морских походах и обычно сопутствующих им опасностях и приключениях уже в очень раннее время стали одним из самых популярных жанров в греческой литературе, куда сюжеты такого рода могли проникнуть только из устного народного творчества, и прежде всего из мифологии. Отважными мореплавателями были многие герои греческих мифов [27] . Но наибольшая популярность выпала на долю аргонавтов — участников знаменитого плавания за золотым руном — и Одиссея — одного из главных героев Троянской войны, после ее окончания долго скитавшегося по морям, прежде чем боги наконец разрешили ему вернуться на его родной остров Итаку. Оба мифологических сюжета уже очень рано привлекли к себе внимание греческих поэтов и стали основой больших эпических поэм. Из этих произведений сохранилась, однако, только приписываемая Гомеру «Одиссея». Древнейший эпос о походе аргонавтов, первоначально существовавший, как об этом свидетельствуют поздние античные авторы, в нескольких различных вариантах, до нас, к сожалению, не дошел. Кроме нескольких прозаических пересказов мифа мы располагаем теперь довольно большой, но хронологически очень далеко отстоящей от своего первоисточника поэмой «Аргонавтика», написанной жившим в III веке до н. э., то есть уже в эпоху эллинизма, поэтом Аполлонием Родосским. Как произведение гораздо более раннего времени, в основной своей части тесно связанное с древнейшей мифологической традицией, гомеровская «Одиссея», несомненно, намного интереснее для современного исследователя, чем довольно скучная, бессвязная и к тому же слишком перегруженная ученой эрудицией «Аргонавтика» [28] . Целесообразно поэтому начать разговор о географических представлениях, положенных в основу этих двух популярных мифов, именно с приключений Одиссея.
27
Даже такой, казалось бы, сугубо «сухопутный» герой, как Геракл, и тот совершил довольно рискованное плавание через Океан, но не на корабле, а в особом сосуде, подаренном ему солнечным богом Гелиосом, Это путешествие Геракла обычно связывают с одним из совершенных им двенадцати подвигов — похищением чудесных коров великана Гериона, жившего далеко на западе, на острове Эрифея.
28
Между прочим, автор этой поэмы занимал весьма важный пост заведующего знаменитой Александрийской библиотекой.
ГДЕ ПЛАВАЛ ОДИССЕЙ?
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,
Многих людей, города посетил и обычаи видел,
Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь
Жизни своей и возврате в отчизну сопутников…
От своей «старшей сестры» «Илиады» вторая гомеровская поэма «Одиссея» отличается, в частности, обилием авантюрных и фантастических, сказочных мотивов. Правда, в своей основной части эта фантастика сконцентрирована лишь в нескольких песнях поэмы — с IX по XII, содержащих пространный рассказ Одиссея о выпавших на его долю бедствиях и приключениях. Это, разумеется, не означает, что все остальные двадцать песен «Одиссеи», в которых таких сказочных элементов заключено на первый взгляд намного меньше, представляют собой какое-то подобие реалистического романа. В действительности, как это показали специальные исследования, основная фабула второй поэмы Гомера построена по законам устного народного творчества и представляет собой одну из разновидностей весьма популярного в мировом фольклоре эпического и сказочного сюжета, известного в науке под условным наименованием «Муж на свадьбе своей жены». Ученым-фольклористам во множестве вариантов известна трогательная история о том, как герой после многолетнего отсутствия, никем не узнанный (чаще всего в обличье старого нищего бродяги), возвращается в свой родной дом в тот самый момент, когда враги, разграбившие его имущество и притесняющие его близких и слуг, уже принуждают его покинутую, беззащитную жену вступить в новый брак с одним из них. Чтобы помешать новому злодеянию, герой внезапно раскрывает свое инкогнито, нередко уже в самом разгаре свадебного пиршества, и иногда в одиночку, иногда с помощью нескольких верных слуг или друзей учиняет жестокую расправу над своими обидчиками. Эта наиболее традиционная и, по-видимому, известная в своих основных чертах задолго до Гомера часть фабулы «Одиссеи» начинает раскручиваться и достигает своего логического завершения лишь во второй половине поэмы (песни с XIII по XXIV). Здесь можно найти немало полезной для историка информации, проливающей свет на быт и нравы греков гомеровского времени (XI–VIII века до н. э.). Однако никто сейчас как будто уже не склонен искать в поэтическом рассказе о столкновении скитальца Одиссея с надменными женихами, преследующими своими домогательствами его супругу Пенелопу, отголоски подлинных исторических событий, некогда происходивших на острове Итака. Последним, кто пытался это сделать, был, по-видимому, Г. Шлиман, который начал археологическое обследование Итаки еще до своих прославленных раскопок в Трое и Микенах, но вскоре, очевидно, понял полную бесперспективность затеянного им предприятия, так как ничего похожего на руины «дворца Одиссея» ему в пределах острова найти не удалось.