Погадай на дальнюю дорогу

– Где Кузьма? – мрачно поинтересовался тот вместо ответа.

Илья смущенно развел руками:

– Убег. Чуть только отворотился...

– Так и знал. Да ладно, ты ни при чем. Он у меня-то сбегал тыщу раз. Теперь раньше Петрова дня не дождемся. Тьфу, холера на мою жизнь!

– Что там случилось-то? – снова кивнул Илья на двор.

Митро неожиданно усмехнулся:

– А... Протолкайся, взгляни. Девки перепляс устроили. Моя Маргитка уже двадцать минут без перерыва выкомыривает.

– Двадцать?! – поразился Илья, хорошо знавший, что такое пляска даже в течение пяти минут.

– Даже больше уже. А спор был – на полчаса. И, кажется, еще не повторилась ни разу.

Илья присвистнул и с удвоенной силой раздвинул локтями толпу.

Двор был полон цыган. У крыльца стайкой сбились молодые парни и девчонки, на ступеньках сидели те, кто постарше. На столе под огромной старой вишней дымился самовар, и вокруг него сидели цыганки с кружками чая. Среди них Илья увидел и Настю. Посреди двора лежала огромная деревянная крышка от бочки, и на этой крышке растрепанная, тяжело дышащая, но все-таки улыбающаяся Маргитка отплясывала «венгерку». Увидев Илью, она улыбнулась еще шире, блеснув зубами, – как ни в чем не бывало. На ней было то же малиновое ситцевое платье, косы почти расплелись, прыгая по спине и груди, и черные курчавые волосы вставали над головой плясуньи буйным нимбом. Серьги-полумесяцы метались из стороны в сторону, каблучки выбивали мерный четкий ритм «венгерки». Чуть поодаль стояли девчонки-танцовщицы, переговариваясь восхищенно и завистливо. Аккомпанировал Маргитке Яшка, который едва касался гитарных струн, лишь задавая ритм. Рядом с ним на крыльце сидела Дашка. Илья еще не успел подойти, а дочь уже подняла голову и протянула руку:

– Отец?

Он сел рядом.

– Что это у вас делается?

Дашка рассказала. Началось все с того, что «лютая врагиня» Маргитки Катька Трофимова похвасталась, что на крестинах у цыган из Таганки плясала десять минут без перерыва. Маргитка тут же заявила, что десять минут – это сущая ерунда и она сама берется проплясать, не останавливаясь и не повторяясь, полчаса. Тут же кликнули Яшку с гитарой, притащили из-за дома крышку от бочки, позвали свидетелей, чтобы все было честно, – и перепляс начался. Попробовать свои силы захотели и другие плясуньи, но через пять-семь минут все до одной, включая Катьку, сошли с круга. Осталась Маргитка, которая плясала как заведенная и даже не думала останавливаться. Уже весь Большой дом высыпал во двор, уже старые цыганки отвлеклись от чаепития, уже цыгане помоложе охрипли от восторженных воплей, уже Катька разревелась от досады, а Маргитка все плясала и плясала.

– И ни разу не повторилась, – улыбаясь, закончила Дашка. – Я слушала, у нее все чечетки новые.

«Трак!» – вдруг раздался треск. Маргитка охнула, качнулась. Ее лицо стало озадаченным.

– Все! – торжествующе выпалила Катька, нагнувшись и хватая отлетевший в сторону каблук Маргитки.

Яшка опустил гитару.

– Играй, черт!!! – завопила Маргитка. Продолжая приплясывать, сбросила туфлю, на ходу расстегнула и скинула вторую – и пошла выбивать по гулко гудящей крышке босиком. – Еще! Еще! Еще!

Молодые цыгане заорали от восторга. Илья вполголоса спросил у подошедшего Митро:

– Слушай, что это она сейчас пляшет? Это уже не «венгерка»...

– Это она у своей котлярской родни нахваталась. Ловко выделывает, да? А я-то всю жизнь думал, что котляры плясать не умеют.

Илья промолчал, потому что и сам так думал. Ему приходилось видеть таборные пляски болгар: это было похоже на обычное топтание и притопывание на месте и рядом не могло стоять с плясками русских цыган, с городскими «полькой» и «венгеркой». А Маргитка... Откуда она только взяла эти переплетенные руки, это припадание согнутым локтем почти к земле, это покачивание на скрещенных ступнях? Прав Митро, по-котлярски – а красиво.

Неизвестно, чем бы закончилась эта пляска на спор, если бы во втором этаже не распахнулось окно и оттуда не выставилась бы борода Якова Васильева.

– Сдурели, черти?! Маргитка, хватит, слышишь? Собьешь ноги, безголовая, завтра в ресторане шагу ступить не сможешь! Авэла, ^[24]я сказал!

Маргитка остановилась. Схватившись за грудь, едва дыша, хрипло спросила:

– Есть полчаса? Кто следил?

– Полчаса и полминуты даже! – смущенно сказал Гришка, повернув к свету серебряные часы.

Маргитка быстро подошла, вырвала часы у него из рук, всмотрелась в стрелки, не замечая жадного взгляда парня. Торжествующе вскрикнув, повернулась к Катьке:

– Ну, брильянтовая моя?

– На! – дрожащим от слез и ненависти голосом сказала та, вынимая из ушей золотые серьги с аметистами. – Подавись!

Маргитка выхватила у нее серьги, разглядела, небрежно подбросила на ладони:

– Камешки-то треснутые... Сама носи! – И, кинув серьги чуть не в лицо Катьке, быстрым шагом пошла за дом, в темноту.

Оглядевшись, Илья увидел, что и во дворе уже совсем стемнело. Керосинка на столе освещала медный бок самовара и лица цыганок. Над лампой тучей вились мотыльки. Настя пыталась отогнать их, но они все летели и летели на желтый огонек. Когда Илья подошел к столу, жена повернула к нему улыбающееся лицо:

– Ты тоже смотрел? Ну что за девочка! Никогда в жизни я такого не видала!

Сидящая рядом Илона гордо улыбалась.

– Присядешь с нами, морэ? Хочешь пряников?

Илья отказался. Сел на сырое от росы бревно рядом со столом, запрокинул голову, глядя в засыпанное звездами небо. Из-за черных ветвей яблонь поднимался молодой месяц. В Большом доме зажглись окна, в одном из них заиграла гитара, низкий голос запел «Ай, доля мири...», и Илья узнал Дашку. Заволновался было: «С кем это она там?» – но, посмотрев на спокойно сидящую и прихлебывающую чай Настю, успокоился. Достал трубку, раскурил ее от лампы, начал следить за тем, как постепенно пустеет двор. Матери загнали домой детей, молодежь собралась наверху, в комнате, где пела Дашка. Цыганки допили чай и, собрав посуду, тоже ушли в дом. Настя, поднимая пустой самовар, спросила:

– Ты идешь?

– Ступай, я скоро, – откликнулся Илья.

Ему не хотелось идти в душный дом, где полно народу. Кивнув, Настя ушла, и во дворе никого не осталось. Илья облегченно вздохнул; тут же лег прямо в мокрую траву, закинул руки за голову. Небо, казалось, приблизилось, заискрилось в вырезе яблоневых ветвей прямо над головой. Из соседнего сада купцов Щукиных тянуло запахом душистого табака и мяты. Где-то совсем рядом протопал еж, шмыгнула тенью кошка. Соловей в кустах смородины заливался во всю мочь. Несмотря на росу, было тепло, земля еще не остыла от дневного жара. Лежа в траве, Илья уже начал было подремывать, когда услышал вдруг тихое, чуть слышное:

– Морэ...

Он поднял голову, осмотрелся. Темнота. Никого.

– Илья...

Он встал. Двор был пуст, в доме горело лишь одно окно. На траве лежали голубые полосы лунного света.

– Кто зовет? – недоумевающе спросил он.

У темной стены дома шевельнулась чья-то тень.

– Илья... Сюда.

Он пожал плечами и пошел на голос.

Возле угла дома, полускрытая кустами сирени, чернела вкопанная в землю бочка для дождевой воды. Водяная поверхность блестела в свете месяца. Тонкая фигурка склонилась над ней. Илья подошел вплотную. Удивленно спросил:

– Это ты?

– Я. – Маргитка повернулась к нему. Распущенные волосы падали ей на глаза, из-за спутанных прядей в лунном свете ярко блестели белки.

– Чего ты, девочка?

– Ничего. Дай руку.

Он машинально протянул ладонь. Маргитка ухватилась за нее и, прежде чем Илья успел что-то сообразить, задрала юбку выше колен и опустила одну босую ногу в бочку с водой.

– Ой, хорошо-о-о... Ноги горят, как по углям плясала. Вовремя Яков Васильич нас разогнал, а то через минуту бы кровь пошла. – И она разбила отражение месяца, заболтав ногой, смутно белеющей в воде. Стоя рядом, Илья не отрываясь смотрел на эту обнаженную девичью ногу. По спине поползли горячие мурашки. – Стой... Теперь вторую. – Маргитка крепче сжала его руку, вытянула ступню из бочки, от чего юбка задралась до бедра, начала поднимать другую ногу.