Поглупевший от любви

Только когда Джози, сникнув, наконец замолчала, Генриетта точно поняла, что делать. Она выпьет содержимое синего пузырька, потому что Джози и Аннабел нуждаются в ней. Потому что она любит их. У нее долг перед детьми, и она не может позволить себе думать о своем ребенке. Просто не может. Для этого малыша она ничего не в силах сделать.

Смерть родами не даст младенцу возможности выжить. Никак не даст. Никак. Возможно, если она повторит это тысячу раз, сумеет себя убедить.

— Пора вернуться в детскую, — велела она Джози, закончив расчесывать ее волосы. Нижняя губка девочки задрожала.

— Я не хочу.

— Аннабел без тебя скучает.

— А мне все равно!

К этому времени Генриетта научилась распознавать все зловещие признаки. И действительно, уже через две минуты Джози рыдала так громко, что ее, вероятно, было слышно через две улицы. Зато припев никогда не менялся:

— Я бедная си…

Трагический всхлип, вырвавшийся из груди, заглушил остальное, но Генриетта и без того знала ее монолог наизусть. Внезапно ее затопила волна раздражения. Наклонившись, она подхватила Джози и плюхнула на кровать. С нее довольно!

— Джозефина Дарби! — воскликнула она, подбоченясь. — Замолчи и слушай меня!

Но Джози никогда не обращала внимания на подобные приказы, ни раньше, ни теперь, и поэтому завопила еще громче.

— Я — твоя мама.

Джози продолжала завывать.

— Я твоя мать! — взвизгнула Генриетта.

Глаза Джози сделались круглыми, как мраморные шарики. Она мигом замолчала.

— Разве ты не заметила, Джози? — продолжала разъяренная Генриетта. — У тебя есть мать — это я.

Джози хлопнула глазами и уставилась на нее. Генриетта встала на колени перед девочкой и откинула с ее лба влажные волосы.

— Я люблю тебя, Джозефина Дарби. И намереваюсь быть твоей матерью, хочешь ты того или нет.

Худенькое личико Джози казалось застывшим. Генриетта взяла ее за руку и повела к двери.

— Я — твоя мать, а Саймон — отец. Можешь не называть меня мамой. Но я сама считаю себя таковой.

Джози ничего не ответила, и Генриетта заставила себя довести ее до детской.

Стоило им подняться на третий этаж, как до Генриетты донесся запах расплавленного сыра. Джози неожиданно вырвала руку и метнулась в детскую.

— Аннабел! — взвизгнула она, принимаясь бегать по комнате. — Я была внизу, и Генриетта меня искупала.

Девочка вела себя так, словно этого разговора вообще не было.

Генриетта постояла в дверях. Чего она ожидала? Что Джози ни с того ни с сего станет звать ее мамой и все будет прекрасно?

— Надеюсь, я не слишком ее задержала, Милли, — устало сказала она няне. — Мы прекрасно провели время.

— Вот и хорошо, — кивнула Милли. — Мисс Джозефина вечно пытается ускользнуть и добраться до вашей комнаты. В один прекрасный день это должно было случиться.

— Неужели?

— О да, — снисходительно обронила Милли. — Носится вокруг меня, так что голова кругом идет, и все твердит: «Хочу к маме. Хочу видеть маму!» И так каждый день.

Наконец она умудрилась вцепиться в кончик пояса на платье Джози и притянуть ее к себе.

— А теперь, юная леди, садитесь и покажите вашей маме, что я учу вас приличным манерам.

Улыбка, расцветавшая в сердце Генриетты, была так велика, что в ее теле для нее не хватило места.

— Девочки, я иду принять ванну, — сообщила она. — Слушайтесь Милли.

Джози, сидевшая на табуретке перед маленьким столом, старательно изображая воспитанную молодую леди, поспешно вскинула голову.

— Ты придешь поцеловать нас на ночь?

— Как всегда! — пообещала Генриетта.

— И сказку расскажешь?

— Конечно.

Генриетта вернулась к себе и, позвонив горничной, велела приготовить ванну. Теперь, когда Саймон был ее мужем, купание вызывало совершенно иные ощущения. Он целовал ее локти и твердил, что обожает ее плечи. Она не могла провести мочалкой по груди, не вспомнив о нем.

Генриетта всегда гордилась своим здравомыслием и способностью мыслить логично. И умела смотреть в самую суть проблемы. Но в чем же суть проблемы? Должно быть, чехол оказался испорченным? И значит, она и Дарби больше не смогут лечь в одну постель? Или она должна выпить содержимое бутылочки, ничего ему не сказав? Это казалось ей нечестным, мало того, бесполезным. Если чехол не защитил ее, значит, та же самая проблема возникнет в следующем месяце и в следующем… И так будет продолжаться, пока она не сойдет с ума.

Впрочем, Дарби может завести любовницу. Это возвращает их к первоначальному плану, по которому она будет матерью его сестрам, а он волен жить собственной жизнью, и в этой жизни найдется место любовнице или любовницам.

Но при мысли о Дарби в объятиях другой женщины тошнота подкатывала к горлу.

И все же целомудренная жизнь не для Дарби. Он не тот мужчина, который может жить без женщины. Да еще и возненавидит ее.

Сердце сжалось такой мучительной болью, что Генриетта на миг прикрыла глаза.

Он должен завести любовницу. Обязан. В этом случае она по крайней мере сможет видеться с ним, жить с ним в одном доме. И этих жалких крошек будет достаточно, чтобы она продолжала хоть как-то существовать. Если он возненавидит ее… Тогда лучше умереть. При этой мысли воздух в комнате разом исчез, и она стала задыхаться.

Впрочем, даже хорошо, что она обнаружила повреждение чехла именно сейчас, когда ее должны были ввести в общество. Сезон еще только начался, но Дарби объяснил, что в Лондон съехалось множество народа и почти все будут сегодня вечером на балу у герцогини Сэвингтон.

Но теперь Дарби, вероятно, потребует, чтобы она осталась дома. Жена, вне всякого сомнения, помешает поискам любовницы. Учитывая то, что он приходил к ней ночь за ночью, а иногда и дважды за ночь (тут она густо покраснела), мачеха была права. Дарби — человек неукротимых желаний. И вполне может иметь двух любовниц.

Несколько минут Генриетта терзала себя, воображая, как изящные женские ручки пробегают по гладкой груди Дарби, касаются…

Но тут она решительно запретила себе думать о подобных вещах.