Пограничная река. (Тетралогия)

За пару километров пути к поселку он успел сказать много важных и правильных слов. В голове Олега задержалось не более десятой их части, у Добрыни, похоже, дела обстояли аналогично.

Да, жизнь меняется, и они не должны отставать от изменений, а вести их за собой, направляя в нужную сторону. Не ошибается тот, кто ничего не делает — за свои ошибки они сегодня частично расплатились. Цена оказалась высокой: кровь — самая дорогая валюта.

Завтра будет серьезный разговор. Завтра будет «разбор полетов». Все завтра.

А сегодня им не до «стратегического планирования» — сегодня они просто возвращаются домой.

Олег, пробившись через ликующую толпу встречающих, потопал прямиком к своей избе. За спиной возмущенно орал Добрыня — возбужденные люди начали подкидывать его на руках. Уронят ведь, идиоты — этого борова не всякий стул выдерживает. Да пусть хоть ребра помнут, Олега это уже не касается.

Увидев, что за пленкой окна мерцает огонек, усмехнулся. Дверь открыл, приподняв, без скрипа, с порога тихо поинтересовался:

— Родная, ты не спишь?

— А как ты думаешь? — вопросом на вопрос ответила су-прута.

— Ночью порядочные женщины спать должны.

— Ага, под боком у порядочного мужа.

— Признаю свою вину. Пилить больно будешь?

— В принципе надо бы — ты ведь опять разгулялся не на шутку… Я даже не буду спрашивать, кто это так гремел. Наверняка твоих рук дело. Чего встал на пороге, я покушать приготовила, знала ведь, что ты сейчас появишься. Как же меня достали эти твои вечные приключения…

Олег, прикрыв дверь, снял с плеча автомат, повесил на деревянный колышек, вбитый меж бревен, шагнул навстречу поднимающейся супруге, заключил ее в объятия:

— Ну здравствуй, милая! Я вернулся домой.

* * *

Толпа ликующего народа разделила отряд на группки, а затем и вовсе растворила в себе. Андрей, продираясь через нее, вынужден был обниматься с какими-то совершенно незнакомыми мужчинами, кому-то жал руки, пару раз его целовали перевозбужденные женщины, а один раз ему пришлось выпить глиняный стаканчик с вулканической лавой (желудок решил, что это была именно она). Похоже, остро^ витяне не слишком скромничают — если чему-то радуются, то будут веселиться, пока не порвут все баяны.

В какой-то момент Андрей оказался один. Толпа осталась позади, у ворот, а перед ним темнели безлюдные улочки поселка. Деревянные избы, сделанные будто под копирку, тянулись ровными рядами, теряясь во мраке. Куда идти дальше, он не представлял — рядом с ним не было ни одного знакомого бойца.

Хотя нет, кое-кто есть.

К Андрею подошла Рита, остановилась, спокойно поинтересовалась:

— Вам небось Добрыня сказал в гостином дворе до завтра ночевать, а там разберется?

— Нуда.

— В мою избушку никого не поселили — Добрыня сказал, что верил в мое возвращение, и даже прибирать туда девочек посылал иногда. В общем, если не боишься переночевать под одной крышей с женщиной, то я тебя приглашаю.

— Какая ты строгая сегодня, — улыбнулся Андрей. — Мы же вроде почти как муж и жена по вашим понятиям.

— Ну церковь наш брак еще не благословляла.

— Меня это не смущает.

Меня тоже. В поселке баня еще не остыла, ты можешь помыться. Я дам тебе свои шорты и рубашку — тебе, конечно, не очень впору, но до завтра получше одежды не найти. Так что если хочешь лечь спать чистым, придется тебе потаскать женские тряпки.

— И это тоже меня не смущает, — заверил Андрей. — Хотя, если ты будешь настаивать на юбке, у меня могут возникнуть возражения.

— А куда ты денешься. Ну что, пошли?

Замка на двери не было — простой деревянный засов, правда, опечатанный. Сорвав восковую печать, Рита шагнула в дом, поднесла принесенный фитиль к свечке. При тусклом освещении Андрей оглядел скудное убранство избушки. Скудное по меркам Земли — для пленника, два года прожившего в сарае, это почти дворец. Скромно и уютно. Ему понравилось.

Неловко снял с плеча тяжелый мушкет, поставил его сбоку от двери, прислонил к стене. Топорик положил рядом. На деревянный гвоздь повесил подсумок с пулями и патронами и пороховницу. Все — другого имущества у него, по сути, нет; лохмотья не в счет.

Хотя нет, кое-что свое у него все же есть.

На ладони тускло блеснула бронзовая четырехгранная пирамидка. Бесполезная вещица, найденная при попытке промыть пробу. Но зато это его личная вещь. И неважно, что она старая — в лохмотья от времени не превратилась, даже следов коррозии нет. Кто знает, может, через много-много лет за нее какой-нибудь коллекционер готов будет отдать состояние как за уникальный предмет культа древнего бога или эксклюзивное грузило, используемое античными царями для ловли форели.

Не будет войн с хайтами и рабства, не будет больше яркой жизни на лезвии ножа. В небесах вместо «скатов» начнут летать самолеты, и пассажиры, сидя в удобных креслах, будут заказывать холодный томатный сок. А пирамидка будет все так же поблескивать бронзой, озадачивая исследователей странным символом на своей грани.

* * *

Сильная рука вытащила Гнатова из воды, вздернула, ставя на ноги. Колени подогнулись, но упасть ему не дали — удерживали вертикально, сжав воротник.

После чудовищного взрыва, уничтожившего галеру, Гната отбросило далеко от корабля. Его спасло то, что сидел он при этом на носу, а рвануло на корме. Оглушенный, израненный, деморализованный до истерического состояния, изо всех сил пытался удерживаться на плаву целую вечность, пока течение не вынесло его к какому-то островку. Сил выбраться на берег уже не осталось — увязая в иле, он с плачем полз к суше, пока его не ухватили за загривок.

Вот и конец — уж лучше бы он утонул. А теперь суд и публичное повешение. А может, что-нибудь похуже придумают, вроде того же четвертования.

Почему пленители молчат? Или он оглох вообще? Правое ухо вроде бы точно оглохло, а левым он различает кваканье лягушек — значит, и голоса слышать должен.

Найдя в себе силы, повернулся, уставился в круглое лицо, поросшее мягкой шерстью. Куда-то сквозь Гнатова в бесконечность уставились огромные глаза.

— Удур? Это ты? — облегченно прохрипел Гнатов.

— Да, я Удур.

— Как же ты меня напугал! Спасибо, что помог выбраться-я едва не утонул в этой грязи. Удур, ты меня можешь спрятать?