Пограничные зори

— Ну, будешь еще бегать за нами? — спросил предводитель банды Белый Перс. И приказал поставить парня на колени, лицом к роднику.

— Нет, — тут же передумал Белый Перс. — Не станем поганить воду его кровью. Отволоките этого барса к камням. — И Белый Перс рассмеялся Мереду в лицо.

Он рванулся, хотел вскочить, но двое рыжебородых навалились ему на плечи.

Дважды Белый Перс прицеливался из маузера. И дважды опускал его. Прицелился в третий раз. Но один из бандитов отозвал предводителя, и из-за камней до Мереда донесся внятный шепот:

— Ты хочешь, чтобы все девять его братьев объявили нам кровную месть? Напугал — и хватит. Оставь. При случае рассчитаемся.

— Ну вот что, — сказал Белый Перс. — Сокол мух не ловит. Стой здесь, пока мы не скроемся. А будешь кричать, пулю получишь — И он вдавил ствол маузера а лоб Мереда. — Стой — и ни с места!

И только когда бандиты отдалились, Меред заметил свою винтовку в траве. Он схватил оружие, и один из них, там, вдалеке, упал на колени. Четверо, отстреливаясь, подхватили раненого и скрылись за камнями.

С тех пор прошло много времени. И вот в Геок-Тепе снова ночью стреляли в медную дощечку на памятнике погибшим казакам. Меред был уверен, что Белый Перс засел где-то поблизости, выжидая.

Перед рассветом к костру у Большого камня прискакал пограничник. Он сообщил, что на ближайшем разъезде бандиты украли у путевого обходчика дочь. Прием был прежний — отвлечь главные силы заставы и совершить налет на стада.

В горах отряд неожиданно натолкнулся на заплаканную девочку. Не говоря ни слова, она передала несколько патронов от маузера. Белый Перс пытался запугать Мереда напоминаниями о встрече у родника.

Меред долго рассматривал патроны, думал, а когда отряд двинулся по указанному девочкой направлению, снова смотрел на тяжелые патроны маузера. И тень ложилась на лицо Мереда: он понимал, что где-то здесь таится хитрость. Но какая? Вначале шли следы трех коней. А дальше проводник насчитывал лишь четыре отпечатка. Конь начал кружить, словно сбился с пути. И вот за двумя первыми кругами, в стороне от направления, принятого пограничниками, Меред увидел еще теплый навоз. И огненно полоснула гнедой круп плетеная камча. Меред понял, что Белый Перс решил скрыться у старых чинар.

Двое суток в поселке никто не видел Мереда. Братья несколько раз ездили на заставу, но и там ничего не знали о проводнике. Он вернулся на третьи сутки в изодранном халате, с седлом на плечах и огромной ссадиной у левого глаза. На заставе он, стерев рукавом пот со лба, подошел к молодому начальнику и тихо сказал:

— Там, у старых чинар, сокол поймал двух мух.

Валентин Рыбин СИНИЕ ГОРЫ Из поэмы

Много солнца, много света, в знойном мареве земля. И шуршит сухое лето по горам и по полям. Из винтовки по мишеням бьет Маньков на славу — старшине на утешенье и бойцам заставы. Отстреляется, привстанет — парню дышится легко. Что ни выстрел — попаданье, а бывало — в «молоко». Скачет конь — рябит в глазах. Сабли взмах — летит лоза. Парень рубит ловко. Быстрота, сноровка! Жарко, служба нелегка. Но настанет вечер — и Маньков у турника расправляет плечи. Разотрет в ладонях мел: — Сделать, что ли, склепку? Смех — мол, каши мало ел. — Я хлебал похлебку. . . . . . . . . . . Снова шутки средь бойцов: — Не теряйся, Вова!.. Пишет парень письмецо старику Манькову. Полсела в письме его и для всех приветы. Жив, мол. Кормят ничего, только жарко летом. * * * Над речкою устало поникли ветви тала. Ночами стонет филин, оплакивает лето. И зяблик: «Цви-ли, цви-ли?» — как будто ждет ответа. Тишина… Скрипит перо, в кабинете лампа светит. Заседает в кабинете комсомольское бюро. И глядит с портрета Ленин… Рыжкин встал — серьезный вид; вслух читает заявленье. У стола Маньков стоит. «Все свои… А вдруг не примут?» То уверенность, то страх. Посмотрел в окошко. «Климат непонятный на горах». Прокатился над двором по горам сердитый гром. Чудеса творит природа — гром в такое время года! Гром, а дождик мельче проса, стекла плачут от дождя… По уставу три вопроса, год рождения вождя… Вот Маньков в казарму входит, парня — чуть не на ура. — Значит, принят? — Принят вроде. — Улыбнулся — С плеч гора. Серых туч густая лава, ночь ноябрьская слепа. Верст за десять от заставы безымянная тропа. Ветер злой свистит на склоне, над тропой кусты дрожат, у подножья дрогнут кони, за скалой бойцы лежат. Чу, с куста вспорхнула птица. Не видать во тьме ни зги. Легкий шорох у границы, вороватые шаги. Ближе, ближе шорох слышен, — Слышь, идут?.. Маньков застыл, шепчет Камину: — Потише. Пусть идут, заманим в тыл. Камин встал. — Их много вроде. — Весь трясется, сам не свой — Брось дурачиться, Володя. — И надсадно крикнул: — Стой! Вспыхнул мрак смертельным светом, конь сорвался — стук подков. И — темно. — Володя, где ты? Слышь, Володя?.. Нет ответа. За кустом притих Маньков. Страшен враг? Конечно, страшен. Ждет боец, глядит на склон. Подступает к горлу кашель. И откуда взялся он? «Непонятен этот климат. То прохладно, то жара…» Трое их. Проходят мимо. Ну, давай, Маньков. Пора! Не спеша винтовку вскинул, скорострельною стрельбой двух свалил — ударил в спину: третий бросился в низину. — Брешешь, справлюсь я с тобой! Прыгнул вслед: — Постой, «дружище»!.. Повалил в гнилой листве и тяжелый кулачище припечатал к голове. — Так-то вот, — вздохнул сердито, — подлецам шутить с огнем. Снял ремень, связал бандита и откашлялся на нем. «Ну с чего бы кашель этот? Фу ты, черт! Секрет открыл: ведь с потемок до рассвета я ни разу не курил». Серых туч густая лава, стук копыт в сырой траве. Скачет чуть не вся застава с Семихаткой во главе. Мчатся ветром — к гривам плечи, по горам коней гоня. Камин всадникам навстречу — без винтовки, без ремня. Кони встали, кони в мыле, кони дышат тяжело. — Где Маньков?! — Его убили… Семихатка сплюнул зло. Мчатся дальше. В серых тучах «безымянная» вдали. Прискакали. Возле кручи залегли и поползли. Семихатка брови хмурит: у скалы — как будто дым. Пригляделся. — Кто-то курит. Не стрелять. Возьмем живьем. Встал Маньков. «Да это ж наши!» Сердце прыгнуло в груди. Закричал, рукою машет: — Эй, ребята, подходи! После боя пришел в столовку, съел тарелку борща и каши. — Ловко ты их отделал, Вовка! — похвалил его повар Пашин. — Зря судачили, что не годен… Вот, глядишь, и выдадут орден. Человека узнаешь разве сразу — чем он живет и дышит? А ведь ты всесторонне развит, из тебя бы и повар вышел.

Ата Каушутов ОХОТА Из романа «Внук Мергена»

Солнце сдвинулось за гору, вершину которой укрывали облака. Ранние сумерки быстро сгущались, и охотникам с тяжелой ношей на плечах приходилось пробираться ощупью. Своего полуторапудового джейрана старик нес медленно, но довольно бодро. Молодой его спутник часто дышал, отфыркивался и пыхтел, мелко семеня ногами, хотя туша на его торбу весила не больше, чем у старика. Молодым спутником был Чушегез. Ему ли равняться с таким испытанным ходоком, как дедушка Мерген. Он не только не жаловался на усталость, а еще и развлекал счетовода. Чушегез изнемог от усталости, но не подавал виду.

— Ну, а как же ты потом с барсом? — спрашивал он.

— Потом один и остается тебе выход: надейся на себя, — продолжал старик давно начатое повествование. — Приклад сюда, под мышку, вот так укрепил, сделал надежный упор, а ствол ему в пасть наставил. Раненый, в смертных муках, глаза красные… ну и принялся грызть железо. Скрежет такой — веришь ли, мороз по коже. А момента упустить нельзя: бью ножом, поворачиваю его. Валится бедняга, а железо изо рта не выпускает Ослабел… Глянул я: пуля попала ему в низ живота, в самое причинное место, что называется. А у меня и заряды кончились. Видишь, как нож иной раз спасает.

Поднялись охотники на пригорок, сняли с плеч ношу. Дед потянулся, расправил затекшую поясницу. Решили устроить привал повыше этого места, поесть там и заночевать. Счетовод, видно, здорово умаялся, вспотел весь, привал ему нужен. И как только он разгрузился, вдохнул холодного воздуха — зашелся кашлем. Кашлял долго не мог успокоиться. Старик глядел на него и слегка головой покачивал, а ведь просится, еще и с обидой: возьми да возьми на охоту, других берешь, а меня за человека не считаешь. Вот и взял.

Один короткий день бродили они в горах, у границы, двух рогалей убили вначале там, пониже. Спрятали надежно, а этих двух здесь, их нести приходится. А теперь и самого охотника впору грузить на плечи.

— Смолоду начинаете курить, а потом душитесь. И все-то вам не под силу, — журил Клыч Мерген счетовода, не перестававшего кашлять. — Через такую горку в твоих годах идти бы и за труд не считать, а для тебя — точно стена отвесная. Пойдем, однако, там отдохнем.

Взобрались выше, отыскали где поудобнее — выемку под крутой скалой. Нашелся поблизости хворост, развели огонь. Без огня серые скалы и густой вал темноты в ущелье было хорошо видно, а запылал костер — стало все вокруг черным-черно. Чушегез начал проявлять беспокойство. Помогая резать мясо и жарить шашлык, он иногда ощупывал взглядом темноту и ничего там не различал. Только над головой в бархатном небе белели крупные звезды.

Старик знал, что Чушегез побаивается, и, чтобы отвлечь его от дурных мыслей, рассказывал всякую всячину. Иные истории у него отдавали фантастикой. Чушегез слушал их с особым интересом, хотя они и нагоняли еще больше страха.

— Так вот, про ту встречу, днем еще ты донимал меня, — рассказывал Мерген. — Иду как сегодня, темно, месяца нет. И вдруг сталкиваюсь вплотную с чем-то громадным, черным. Со мной овчарка; так она как взвоет и все позади меня норовит держаться. Я бога призвал и, конечно, выстрелил, а это самое, черное, как закричит, едва не оглушило меня совсем. В ушах чуть не полопалось.