Погребенный кинжал
Шрифт:
— Успокойся, — сказал воин. — Ты не умрёшь сегодня…сын мой.
Мортарион попытался заговорить, но слова, которые он пытался произнести, были украдены у него. Украдены так же, как и его давняя мечта победить Некаре. Когда он потерял сознание и погрузился в отчаяние, эти слова прозвучали эхом.
«Я всегда буду тебя ненавидеть»
[Варп; сейчас]
Печаль охватила его.
Жестокий круговорот событий обрушился на Мортариона, когда он шёл по коридорам «Терминус Эст». Пустота в его душе была такой же пыткой, как и зловонный воздух Барбаруса в легких. Тогда он стоял на краю пропасти отчаяния и едва ли отстранился от
Его брат по оружию, Тифон…
«Нет, надо называть вещи своими именами».
«Тифус».
Воин, который когда–то был ему самим близким другом, его союзником, изменился навсегда. Честнее было бы сказать, что вся ложь Первого капитана была раскрыта, и перед примархом предстала его истинная сущность. Неживой монстр Тифус, переродившийся благодаря слиянию с силами варпа. Он теперь был тем, кем ему суждено было стать.
Не желая больше слушать слова этого создания, Жнец оставил его, отчаянно цепляясь за оставшиеся обрывки разума. Неотвратимость происходящего его потрясла. Желал или не желал он того, осознавал или нет, но Мортарион был виноват в том, что привёл своих сыновей в это место и подставил их под коварную власть того, кому Тифус служил всю свою жизнь.
Как и Игнатий Грульгор, до становления Пожирателем Жизни, Калас Тифон теперь навсегда останется бессмертным Тифусом — вестником чумы и разрушений. Подвешенный тёмным колдовством где–то посреди смерти от болезни и новой жизни, он таки являлся воплощением идеала Гвардии Смерти: несокрушимым и вечным. Но какую же он огромную цену заплатил за этот статус.
«И не только он».
Мортарион огляделся, замечая, как неуклюже меняются легионеры. Каждый Гвардеец Смерти, которого он знал, был охвачен агонией отвратительной трансформации. Их тела бунтовали и мутировали в метастазирующих переносчиков чумы. Мерзкие бубоны и реки гноя текли из их распадающейся, перерождающейся плоти, а мясо и кости становились неотличимы от проржавевшего до основания металла или крошащегося керамита. На раздутых лицах росли бутоны из глаз насекомых, трансформировались руки и пальцы. Всё это происходило в зловонном, тумане ядовитых и заразных испарений.
Некоторые из его людей были встревожены и ошеломлены этими переменами, сражаясь с собственными телами в битвах, которые Мортарион мог заметить лишь мельком. Другие просто сошли с ума от боли трансформаций. Их разум окончательно сломался, они утратили связь с реальностью. Хуже всего пришлось тем, кто, как казалось, легко переносил боль. Подобно Тифусу, они просто ждали момента перерождения.
Как долго они находились в этом нереальном мире? Дни? Недели? Месяцы или годы? Течение времени в варпе было таким же изменчивым, как и всё остальное. Если они вырвутся на свободу, то где они окажутся? Когда они будут там? Гвардия Смерти могла вернуться в реальность в какой–нибудь затерянной эпохе далёкого прошлого или вернуться в такое же далёкое будущее, или попросту обнаружить, что прошло всего лишь мгновение. «Если мы вообще сможем выбраться отсюда». Как бы сильно он ни желал иного, примарх шёл по пути своих сыновей. Слишком остро Мортарион ощущал бурлящий конфликт в своих жилах, он чувствовал химерную инфекцию, буквально бушующую и сражавшуюся против его защиты и решимости. Если его тело — крепость, то её осадили враги несравненной силы. Яд в одно мгновение смог захлестнуть его, если бы он позволил. Нигилизм такого исхода был заманчив. Он может просто согласиться и переступить черту. Но это будет точка невозврата. Оставался только один выбор. Он мог принять отчаяние или продолжать бороться. Но…за что?
«Вечность, проведенная в слабости и страданиях». Слова Тифуса давили на него. Он мог видеть только бесконечную битву. Войну жертв, а не победителей.
— Я подвёл своих сыновей, — он озвучил эту мысль, не осознавая факта. Слова Жнеца эхом отразились от отслаивающихся стальных стен посадочного отсека военного корабля.
Руководствуясь только своим инстинктом, Мортарион вернулся к пришвартованному «Бледному сердцу».
Его шаттл, приготовленный к бою, к великой войне, теперь напоминал обломки, извлеченные из какого–то тёмного болота. Корабль разлагался, как и всё остальное, находящееся в тисках этого гнилого пространства Имматериума.За ржавой люлькой дока, где висел скрипучий космический каркас «Бледного сердца», виднелся главный люк, отгораживающий внутренности корабля от космоса.
Тяжелые затворки прогнулись под их собственным весом и открылись, позволив частичкам искаженного сияния снаружи наполнить покои лихорадочным светом. В любой другой ситуации Мортарион ждал бы, что отсек подвергнется взрывной декомпрессии, но это был варп. И он понял — ничто в этом месте не следует законам вселенной, где он был рождён.
Дикое сияние эмпирей манило его. Где–то в том пространстве, как он считал, находился источник его мучений. Там–то и собрались силы, осквернившие его легион. Там был конечный пункт его назначения.
Мортарион откинул капюшон назад, обнажая своё бледное лицо и глядя всему безумию в глаза. Он собрал силы, чтобы сделать шаг вперед и противостоять истине.
Его ботинки звенели странным эхом, когда он приближался. Корпус «Терминус Эст» был далеко от него по всем меркам, металл перемещался и изменялся, разрастаясь. Другие корабли флота застыли вокруг «Бледного сердца», как потускневшие украшения, привязанные к безумному небу дикой, необузданной силой. Переливающиеся цвета, сотканные из иллюзий невообразимых горизонтов, складывались в бесконечность. Но одна константа всё–таки была.
Мортарион увидел набросок того, что могло бы быть ликом бога — три сверкающих глаза в запретном орнаменте. Он внезапно осознал, что ждал этого момента целую вечность.
Мрачный незваный Жнец, полный отчаяния, принявшего человеческую форму. Его плащ был таким же тёмным и пустым, как космос между звезд. Война в крови примарха кипела, сжигая его изнутри.
И тут его ненависть и страдание, каждая последняя частичка ярости и меланхолии приняли форму одного единственного требования, которое он проревел в варп. Это был крик чистейшего разочарования. Копьё, брошенное навстречу жестокой судьбе и всем, кто когда–либо снисходил до того, чтобы называть себя его «отцом».
— Чего ты хочешь от меня?
Ответ прилетел далёким жужжащим тембром, но его звучание было ему всё же знакомо:
— Одного неповиновения недостаточно.
Сердце Мортариона сжалось в грудной клетке. Он вспомнил, как впервые поверил в свою смерть на разрушенных скалах Барбаруса и как появилось то глубокое отчаяние. В тот день он потерпел неудачу и предал своё обещание, данное его родным, да и всему миру. Он пал в то время, когда другой шагнул вперёд и забрал ту славу, что по праву принадлежала Мортариону. Стыд, который он ощущал, никогда не потускнеет.
Тогда незавершенное предложение таким и оставалось, но теперь он произнёс его до конца, и истина, с которой Жнец не хотел сталкиваться, стала простой аксиомой.
— Чтобы победить смерть, ты должен стать ею… Чтобы вытерпеть всё это, ты должен подчиниться. Если ты хочешь освобождения от агонии, то ты должен отдать свою душу взамен.
— Я помню…
«Правда ли? Есть ли хоть что–нибудь настоящее в этом месте?»
Две части духа Мортариона сражались друг с другом: разложение против неповиновения, подчинение против мятежа, его будущее сражалось с прошлым.
Огромная ужасная фигура приблизилась к нему, обретая чёткость. Её форма постоянно менялась — это была громадная колония существ, корчащихся вирусных токсинов, обретших объем и сингулярность. Он потянулся к нему огромной прокаженной лапой с тремя когтями, широко раскрытыми, чтобы Мортарион их увидел. На его мёртвой коже был символ триады, повторяющийся во фрактальном изобилии снова и снова; точно такой же, как скопление фурункулов и нарывов — реакция примарха на химерный вирус.
— Мой Чемпион. Я дам тебе всё, о чём ты только попросишь, — прозвучал голос, — Твоё собственное владение, которое будет подчиняться только твоей воле. Ты станешь тем, кем всегда хотел быть. Всё, что нужно, это принять Метку. Прими её и присягни мне на верность.