Похищение Европы
Шрифт:
Сам топор выглядел обычно — остро заточенное блестящее лезвие, но топорище было не таким, как принято его делать в российских деревнях. Плоская деревяшка служила крылом, и благодаря этому дальность полета превышала сотню метров.
Белов обратил внимание, что каждый участник метал свой собственный топор; мужчины состязались не только в силе броска, но и в умении правильно сделать топорище.
Рультетегин подошел к столбу и остановился. Он чутко прислушивался к происходящему. Когда очередной соревнующийся раскрутил и метнул топор, Иван Пинович только покачал головой:
—
Белов оглянулся. Он ожидал увидеть на лицах мужчин косые усмешки, но все были серьезны, а больше всех — метатель. Видимо, он и сам понимал, что хорошего броска не получилось.
Саша увидел Тергувье. Павел был сосредоточен — как раз наступила его очередь. Заметив в глазах Саши немой вопрос, Тергувье с улыбкой пояснил:
— Рультетегин обмани нельзя. Ветер свисти прямо в его уши.
Затем он снова стал серьезным, скинул на траву парку и поднял с земли тяжелый топор с длинным изогнутым топорищем. Это орудие напоминало индейский томагавк и австралийский бумеранг одновременно.
Павел взялся за самый конец древка и отставил руку далеко в сторону. Он принялся неторопливо раскручивать метательный снаряд над головой. С каждым оборотом его движения ускорялись; вдруг Тергувье издал короткий вскрик и, как волчок, резко крутанулся на пятках, в завершающей точке дуги подав тело вперед. Пальцы разжались, топор вырвался из рук так стремительно, словно стрела покинула натянутую тетиву лука.
Рультетегин одобрительно кивнул:
— Молодец, Павел! Ты победил, как и в прошлом году. А дедушка Они потерял еще одного оленя.
Мужчины уважительно загудели. Молодым оленеводам не было нужды вбивать колышек и отмерять расстояние; слову Ивана Пиновича доверяли безоговорочно.
— А теперь будем бороться, — посмеиваясь, сказал великан.
Мужчины расступились, и Рультетегин остался в центре образовавшегося круга наедине с Беловым.
— Никто не хочет бороться со мной, мельгитанин. — В голосе Ивана Пиновича сквозила грусть. — Может, хоть ты осмелишься?
Круг был широк — более двадцати метров в диаметре. Внезапно Белов понял, что давно уже не видит Зорина с его приспешниками. Они куда-то подевались, словно почувствовали себя лишними на Празднике лета.
Солнце садилось в серой дымке. На траве крупными каплями выступила вечерняя роса. От земли исходило ощущение силы и покоя. Казалось, оно наполняло саму душу до краев.
Саша почему-то решил, что бороться со слепым — не совсем ловко. «Неприлично», — всплыло в памяти словечко из городского лексикона.
Но оленеводы молчали; они не осуждали Белова, а, наоборот, сочувствовали ему.
— Ну что ж? Давайте поборемся, Иван Пинович, — сказал Александр.
Последние слова потонули в громких криках — мужчины предвкушали предстоящую забаву.
Рультетегин положил посох на землю, поймал за ошейник пса и велел ему сидеть рядом. Затем он снял несколько плоских коробочек, висевших на груди, и распахнул кухлянку.
Белову почудилось, будто из-под одежды великана брызнула россыпь голубоватых искр. Но это длилось лишь одно короткое мгновение. Под кухлянкой оказались ножны,
в которых покоился короткий нож; голубоватое свечение, наткнувшись на свет умирающего дня, тут же погасло.Рультетегин бережно отцепил ножны от пояса и завернул их в кухлянку.
— Не бойся, мельгитанин, — сказал он. — Я буду осторожен. Твои кости еще не готовы к настоящей борьбе.
«Не готовы к настоящей борьбе? Тогда чем, по-твоему, была вся моя предыдущая жизнь?» — возмутился Белов, но вслух не сказал ни слова.
Саша закатал рукава свитера, хрустнул суставами пальцев, предупреждая возможные вывихи, и двинулся на соперника. Он ожидал, что незрячий займет какую-нибудь боевую стойку или хотя бы выставит руки вперед; однако Рультетегин стоял неподвижно, как священный столб.
Белов мысленно проигрывал возможные варианты.
«Захвачу руку и поведу ее на себя. А там, в зависимости от ситуации, сделаю заднюю подсечку или приму его на бедро. Бросать сильно нельзя, придется аккуратно положить его на траву, чтобы…»
Он не успел додумать. Стоило его руке оказаться в пределах досягаемости клешней Ивана Пиновича, как случилось нечто странное.
Пальцы Рультетегина легко, словно играючи, обхватили его запястье; Белов круговым движением, называемым в айкидо «со таи доса», попытался освободиться, но этот номер почему-то не прошел.
Великан не держал его изо всех сил; он послушно позволил Белову разомкнуть захват и провести движение до конца. Потом последовал легкий толчок в грудь именно в тот момент, когда Саша перенес всю тяжесть тела на одну ногу и на долю секунды потерял равновесие, и Белов упал навзничь.
Раздался радостный смех. Белов вскочил на ноги.
— Ты еще не начал бороться, — сказал Рультетегин. — Тебе не дает покоя глупая мысль, что я тебя де вижу. Но я вижу гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Борись!
«Ах так?!» — Саша почувствовал, что начинает заводиться. На этот раз он решил действовать активнее.
«Обозначу атаку в верхнем ярусе, в последний момент уйду в ноги. Обхвачу обеими руками подколенные сгибы, и тогда посмотрим…»
Но стоило ему только сблизиться с Рультетегиным, как словно мягкий, но очень сильный вихрь подхватил его и закружил в быстром водовороте.
Белов даже не успел отметить момент, когда инициатива полностью оказалась на стороне Рультетегина.
Великан по-прежнему не двигался с места; одни только руки, как широкие крылья исполинской птицы, плавно взмывали вверх и так же плавно опадали.
Со стороны казалось, будто высокий человек нежно облекает другого в кокон; словно заботливая мать, пеленает, укутывает и убаюкивает ребенка.
Белов понял, что тут уж не до приличий; он напряг все мышцы, но — странное дело! — его сила неизменно оборачивалась против него самого. Бороться с Рультетегиным было все равно, что пытаться прожечь фонариком дырку в зеркале.
Саша снова потерял равновесие и был вынужден сделать несколько шагов, чтобы не упасть. Однако он не только не сумел восстановить равновесие, но, наоборот, делал все новые и новые шаги, которые становились все быстрее и быстрее.