Похищение Европы
Шрифт:
Ефим с удовольствием отщелкал еще несколько кадров.
– А может, – вдруг осенило его, – если вы так редко встречаетесь, эротическое что-нибудь снять?
– А можно? – засмущалась Маша.
– Легко! – поклялся Береславский. – Снимай купальник.
Фотосессия длилась еще не менее получаса и была на редкость плодотворной: в кармашке кофра ожидали проявления уже четыре катушки.
– Может, эти, последние, лучше мужу не посылать? – вдруг спросила Маша, ласково обнимая Ефима теплыми мягкими руками.
– Да, лучше, наверное, не посылать, – ответил слегка запыхавшийся Ефим, – Точно
Береславский даже расстроился: и почему все приятное – обязательно не вполне законное? Кроме того, он еще побаивался грохнуться с чрезмерно узкой морской койки.
Ну а в остальном его жизнь в данный момент времени была просто восхитительной…
6. Двадцать восемь лет два месяца и шесть дней до отхода теплохода «Океанская звезда»
Сиреневый бульвар, Москва
Хорошо в конце мая побалдеть на Сиреневом бульваре! Учеба – позади, экзамены еще не завтра. Да и бульвар назван так не зря: белые, синие, фиолетовые гроздья распустившейся сирени распространяют повсюду резкий волнующий запах. Он и на взрослых действует мощно, будя самые сокровенные воспоминания. Что же говорить о лицах препубертатного возраста?
На зеленой скамейке сидели два как раз таких лица: уже и пацанами не назовешь, и юношами еще рано.
Один, плотный и какой-то уравновешенный, сидел как все нормальные люди, то есть задницей на зеленом деревянном сиденье. Второй угнездился непосредственно на спинке скамейки, легко и естественно удерживая равновесие зацепленными за планку пальцами ног. Прямая спина и высоко поднятая голова делали его похожим на соколенка.
– Я тебя не понимаю, Блоха, – говорил плотный. – С твоими отметками тебя не то что в наш девятый – тебя в «три четверки» возьмут! Третье место на московской олимпиаде! Совсем ты сдурел, Сашка!
Однако его приятель Александр Болховитинов, очень любивший математику и подававший в этом плане немалые надежды, вовсе не стремился в физико-математическую школу номер 444, одну из лучших не только в их районе, но и во всей стране.
– В «три четверки» пусть Вилька ходит, – задумчиво ответил он. – Каждому свое. А мне хочется простора.
– Мама-то как будет переживать! – как-то по-бабьи заохал первый. – Ее бы пожалел.
– Мою маму жалеть не надо, – с затаенной гордостью произнес Сашка. – Она того не заслуживает. – Сашкина мама была завучем их школы, но любая собака в микрорайоне знала, что своему единственному сыну эта веселая и независимая женщина в школьных делах никогда и ни в чем – помимо официальных отношений – не содействовала. У нее были свои – давно уже не модные – представления о принципиальности, которые, кстати, полностью совпадали с жизненными принципами не по годам самостоятельного сына.
Папы в этой неполной, из двух человек, семье, занимавшей большую комнату в четырехкомнатной коммуналке, не имелось – он погиб в какой-то морской научной экспедиции: Сашка был еще совсем крохотным. Но Светлану Васильевну порой в дрожь бросало, когда она доставала старые фото: настолько похожи были старший и младший Болховитиновы. Не только статью, мускулистыми, развитыми спортом телами, цветом волос или разрезом глаз. В Сашке уже сегодня просвечивало то, чем в свое время Сашкин отец пленил его маму – какое-то гордое благородство, «необщее
выражение лица», столь непопулярное – и порой даже опасное – в стране, полвека культивирующей коллективизм.В отличие от друга у Кольки Агуреева – по-дворовому Огурца – отец был, и Колька с ужасом думал о ситуации, когда его семья вдруг осталась бы без бати. Колькин батя был по-настоящему ответственным человеком. Сам приехал из нищей – да что там нищей, голодной! – рязанской деревни, сам зацепился сначала за ПТУ, потом за свой прокопченный цех на старом московском заводе.
(«Как ты выбирал профессию?» – спросил его классе в пятом сынок: ему задали сочинение на соответствующую тему. «По наличию койко-места», – не задумываясь ответил папа. А потом сам же помог недоумевающему сыну написать, что его папу с детства необычайно тянуло к обработке черных и цветных металлов методом точения.)
Сам – без блатов и без родительских денег (просто смешно говорить про деньги батиных родителей: от своего работодателя они получали «палки»-трудодни, иногда обеспеченные какой-никакой едой, а иногда – только «спасибом» Родины) – получил на заводе квартиру, вкалывая как черт и ни разу не отказавшись ни от командировок, ни от сверхурочных. «Всего шестнадцать лет прожил в общежитии», – с серьезным видом шутил батя. А может, и не шутил: многие его одногруппники по ПТУ до сих пор маялись в общагах или, не выдержав, уехали обратно, благо на селе хоть от голода пухнуть перестали.
Короче, Огурец своего батю уважал.
Может, только в одном они и не сходились: Колька очень хотел братика или, на худой конец, сестренку, а батя твердо заявил, что, кроме Кольки, им с матерью больше никого не нужно. Сказал открытым текстом: не намерен, мол, плодить голытьбу.
«Мы с мамкой – лимитчики, – частенько повторял он сыну. – Ими были, ими и помрем. Ты – другое дело. Ты – москвич. А в Москве без денег не проживешь, здесь огорода нет. И без крыши над головой тоже. Разве тебе не нравится отдельная комната?» Отдельная комната в пятиэтажной «хрущевке» очень нравилась и Николаю, и двум его лучшим друзьям – Сашке Болховитинову и Равильке Нисаметдинову, – у которых такой роскоши отродясь не водилось. Так что хоть и жалко было Кольке до слез очередного неродившегося братана или сеструху (родители искренне считали, что он верит, будто его маманя раз, а то и два в год ходит лечить желудок. Как будто он не понимает, что лечат женщины в гинекологическом отделении), но к советам своего мудрого бати сын прислушивался очень внимательно.
– В общем, я тоже ухожу из школы, – объявил Огурец.
– Куда? – заинтересовался Сашка. Он всегда искренне интересовался успехами и неудачами друзей. Видно, к дружбе тоже бывает дар, и этим даром Болховитинов, безусловно, обладал.
– В Суворовское, – польщенный вниманием друга, объяснил Николай. – А потом – в училище, артиллерийское. Батя говорит, погоны всегда прокормят. И пенсия в сорок пять.
– А ты уже о пенсии задумался? – заржал Блоха. – Слушай, а почему не ракетное? – вдруг заинтересовался он. – Пушки ж вроде устарели?
– Вот все и рвутся в ракетчики, поэтому там конкурс больше, – раскрыл нехитрый секрет Агуреев.
– А в Суворовское конкурса нет?
– Есть, – вздохнул Колька. – Еще какой. Ты, кстати, знаешь последний анекдот? – Агуреев поднабрался за время хождения в военкомат. – Почему сын полковника не может стать генералом?
– Почему? – спросил Болховитинов.
– Потому что у генерала есть свой сын! – заржал Колька.
– Но твой-то батя не генерал! – почему-то разозлился Блоха.