Похищение лебедя

— Вы были женаты?

— Нет.

— Почему нет?

— О, много зубрил, а потом не встретил подходящего человека.

Она скрестила обтянутые джинсами ноги.

— А влюблялись?

— Несколько раз.

— Недавно?

— Нет. — Я поразмыслил. — Может быть, да. Почти да.

Она подняла брови так высоко, что они скрылись под короткой челкой.

— Решайтесь.

— Стараюсь, — сказал я как можно сдержанней.

Это было все равно, что вести беседу с дикой ланью, которая в любой момент может испугаться и умчаться прочь. Я вытянул руку вдоль спинки скамьи, не коснувшись ее, и оглядывал парк, сплетение гравийных дорожек, валуны, зеленые холмы под благородными деревьями, людей, прогуливающихся и катающихся на роликах мимо нас. Поцелуй застал меня врасплох, сначала я понял только, что лицо ее совсем близко. Она была нежной и неуверенной. Я медленно откинулся назад, обнял ее виски ладонями и ответил на поцелуй, тоже нежно, стараясь не напугать. Сердце у меня колотилось. Мое старое сердце.

Я знал, что через минуту она отстранится, потом приникнет ко мне и начнет беззвучно всхлипывать, что я буду обнимать ее, пока она не выплачется, что мы скоро распрощаемся более страстным поцелуем и порознь вернемся домой, и она скажет что-нибудь вроде: «Прости, Эндрю, я еще не готова». Но на моей стороне было профессиональное терпение, и я уже кое-что о ней знал: она любит на целый день выезжать в Виргинию на этюды, так же как и я; ей нужно часто есть; она любит чувствовать, что решение в ее власти. «Мадам, — беззвучно обратился я к ней, — я вижу, что ваше сердце разбито. Позвольте мне исцелить его».

Глава 82 1879

Она не может избавиться от мыслей о собственном теле. Конечно, ей следовало бы немного подумать об Оливье, который пережил так много интересного. Вместо этого она рассматривает комариный укус на правом запястье, почесывает его, бесхитростно показывает ему, когда они вдвоем работают на берегу. Они вместе смотрят на белое предплечье, обнажившееся под закатанным рукавом льняного халата. Ее запястье с крошечной красной точкой, длинная ладонь, кольца на пальцах — они видятся ей такими же, как, наверное, ему — желанными. Они работают на берегу, каждый за своим мольбертом. Она уже отложила кисти, но Оливье еще держит в руке тонкую кисть, смоченную темно-синей краской.

Они стоят, глядя на изгиб ее запястья, а потом она медленно поднимает руку, подносит к его лицу. Когда рука так близко, что уже нельзя ошибиться в ее намерениях, он прижимается губами к коже. Она вздрагивает: больше от вида, чем от ощущения. Она мягко отнимает руку, и взгляды их встречаются. Она не находит подходящих слов. Его лицо под белыми волосами покраснело — от чувств или от морского ветра. Смущен ли он? Такой вопрос можно задать в интимную минуту, которой она пока не позволяет себе вообразить.

Глава 83 МАРЛОУ

На следующей неделе я ради опыта провел в комнате Роберта, в молчании, целый час: я принес с собой блокнот и сидел с ним в кресле, зарисовывая его, работающего над портретом Беатрис де Клерваль. Мне хотелось сказать ему, что я знаю, кто она, но меня, как обычно, удерживала осторожность. В конце концов прежде чем поступить так, я мог бы узнать больше — о ней или о нем. После первого недовольного взгляда, отметившего мое присутствие, и второго, гневного, показавшего, что он заметил, кого я рисую, Роберт меня игнорировал, но в комнату пробралось легкое чувство товарищества, если мне это не почудилось. Слышно было только шуршание наших карандашей, а оно навевало мир.

Я редко отрываю столько времени от работы, и бегство в рисование посреди рабочего дня создало ощущение гармонии, какое я редко испытывал в Голденгрув. Лицо Роберта в профиль было очень интересным, а тот факт, что он не выказывал гнева и не отворачивался, не старался помешать мне, порадовал и удивил меня. Возможно, он углубился в себя и ему было просто все равно, но я чувствовал, что он действительно проявляет ко мне терпимость. Закончив набросок, я спрятал карандаш в карман куртки и, вырвав лист из блокнота, молча положил его в ногах кровати. Вовсе неплохо, подумал я, хотя мне, конечно, далеко до яркой выразительности его портретов. Он не поднял глаз, когда я выходил, но, заглянув пару дней спустя, я увидел, что он поместил мой подарок в свою галерею, хотя и не на почетное место.

В тот вечер, словно узнав откуда-то о проведенном с Робертом часе, позвонила Мэри.

— Я хочу тебя попросить.

— О чем угодно. Имеешь полное право.

— Я хочу прочесть письма Беатрис де Клерваль.

Я колебался не больше секунды.

— Конечно. Я сделаю для тебя копию переводов, которые уже получил, и остальные, когда получу.

— Спасибо.

— Как ты?

— Отлично, — сказала она. — Работаю. То есть пишу, семестр-то кончился.

— Не хочешь съездить в Виргинию на этюды в эти выходные? На один день? Погода ожидается весенняя, я сам собирался. Могу заодно взять для тебя письма.

Она чуть помедлила.

— Да. Пожалуй, с удовольствием.

— Я уже хотел тебе звонить. Ты не появлялась.

— Да, знаю. Извини.

Голос действительно был виноватый.

— Все в порядке. Представляю себе, как трудно тебе пришлось в последний год.

— Представляешь как профессионал?

Я невольно вздохнул.

— Нет, как твой друг.

— Спасибо, — сказала она, и в ее голосе мне послышались слезы. — Друг мне не помешает.

— Вообще-то мне тоже.

Шесть месяцев назад я бы такого никому не сказал и знал это.

— В субботу или в воскресенье?

— Договоримся пока на субботу, но посмотрим по погоде.

— Эндрю?

Голос был ласковым, и в нем слышалась улыбка.

— Что?

— Ничего. Спасибо.

— Это тебе спасибо, — скромно возразил я. — Рад, что ты согласилась.

В субботу на ней был толстый красный жакет, волосы подобраны и заколоты двумя шпильками, и мы почти весь день работали рядом. Потом мы устроили пикник под неожиданно жарким солнцем и разговаривали. Ее лицо разрумянилось, и когда я склонился над одеялом, чтобы поцеловать ее, она обхватила меня за шею и притянула к себе. На этот раз слез не было, хотя мы только целовались. Мы поужинали в пригородном ресторане, и я подвез ее к дому в замусоренном квартале на северо-востоке. Она спрятала в сумочку копии писем. Она не пригласила меня подняться, но вернулась от входной двери и поцеловала еще раз, прежде чем войти внутрь.