Похищение огня. Книга 2

В 1863 году умерла престарелая Генриетта Маркс, и Карл поехал в Трир на похороны матери. Стояли холодные декабрьские дни. Город утонул в снегу. Маркс был болен карбункулезом и с трудом двигался из-за не зажившей еще раны. Тем не менее он, вопреки уговорам родных, ежедневно выходил из дома и писал об этом в письмах к Женни:

«Каждый день хожу на поклонение святым местам — старому домику Вестфаленов (на Римской улице): этот домик влечет меня больше, чем все римские древности, потому что он напоминает мне счастливое время юности, он таил когда-то мое самое драгоценное сокровище. Кроме того, со всех сторон, изо дня в день, меня спрашивают, куда девалась первая красавица Трира и царица балов. Чертовски приятно мужу сознавать, что жена его в воображении целого города продолжает жить, как зачарованная принцесса».

На обратном пути из Трира в Лондон Карл заехал в Зальтбоммель к дяде и вынужден был задержаться там на два месяца ввиду резкого обострения болезни. Только в конце февраля очутился он наконец снова дома.

Получив небольшое наследство, Маркс решил переменить квартиру, где столько раз находился под угрозой долговой тюрьмы и пережил много горя.

Дом № 4 Модена-вилла, Мэйтленд-парк, Хаверсток-хилл, был большой, вместительный, удобный и примыкал к тенистому парку. Рабочая комната Карла помещалась во втором этаже. В широкое окно врывался чистый воздух, напоенный ароматом деревьев и трав. Вдоль стен стояли шкафы, полные книг. До самого потолка лежали на них свертки газет, рукописей и стопки тетрадей в черных клеенчатых переплетах. На камине Карл поставил в рамках под стеклом портреты дорогих ему людей: жены, дочерей, Энгельса и Вольфа. Посреди комнаты стояли простой небольшой стол и деревянное кресло. Напротив окна был кожаный диван. С тех пор как Карл вот уже более года не переставал болеть, он вынужден был в течение дня ложиться, чтобы дать отдых истомленному телу и глазам.

В комнате повсюду лежали табак, трубки, сигары и десятки спичечных коробок.

— Мои книги не вернули мне даже тех денег, которые я прокурил, работая над ними, — посмеивался Маркс.

Ни одна вещь в его комнате не стояла без определенного назначения. Книги в шкафах он расставил отнюдь не в соответствии с их форматом. Брошюра прижималась к тяжелому объемистому фолианту, если это определялось ее содержанием, маленькая книжка подпирала большую.

— Они мои рабы и служат мне так, как я этого хочу.

Память Карла постоянно приходила ему на помощь, когда он искал ту или иную выписку в своих тетрадях или нужную страницу в книге. Он не напрасно изощрял ее всячески с самых юных лет, выучивая, как это делал Гегель, наизусть стихи на незнакомом ему языке. Читая книгу, Карл, чтобы вернуться к чему-либо снова, загибал углы страниц, покрывал поля карандашными пометками и подчеркивал строчки. Его вопросительные и восклицательные знаки бывали красноречивее всяких слов.

В большом светлом кабинете мужа Женни покрыла пол недорогим зеленым ковром, и вскоре на нем от дверей до окна пролегла полоса, узкая, как лесная тропка. Это Карл, который, подобно Аристотелю, часто, прежде чем присесть к рабочему столу, в ходьбе обретал искомые мысли, вытоптал ее, двигаясь по комнате. И, как на Графтон-террас, из соседней гостиной, где стоял теперь хороший рояль, часто в рабочую комнату Карла доносился нежный голос поющей Лауры. Отец широко открывал дверь и слушал. Особенно большое удовольствие доставляли ему песни на слова поэта Бёрнса, которого он очень любил.

Мельник, пыльный мельник Мелет нашу рожь. Он истратил шиллинг, Заработал грош. Пыльный, пыльный он насквозь, Пыльный он и белый, Целоваться с ним пришлось — Вся я поседела! Мельник, пыльный мельник, Белый от муки. Носит белый мельник Пыльные мешки. Достает из кошелька Мельник деньги белые, Я для мельника-дружка Все, что хочешь, сделаю.

Женни-младшей исполнилось уже двадцать лет; более хрупкая, чем Лаура, она была очень хороша собой. Обе старшие дочери Маркса вступали в жизнь цельными, широкообразованными, самоотверженными людьми. Как и их отец и мать, они были чужды эгоизма и всякой фальши, в чем бы она ни проявлялась. Смысл жизни обе девушки видели в духовном совершенстве, в борьбе за счастье наибольшего числа людей. Вырастая в атмосфере большой любви родителей друг к другу, с детства вплетая в речь мысли и строки Шекспира, Данте, Шелли, Гейне, зачитываясь Бальзаком и Диккенсом, юные девушки мечтали о том времени, когда и в их жизнь войдет таинственное и вечное чувство. Любовь представлялась им, как всем чистым и высоко парящим душам, потрясением, подобным удару молнии, превращающей зыбкий песок в прозрачное стекло.

Карл и Женни внимательно и бережно наблюдали за своими прелестными, ставшими взрослыми дочерьми. А Ленхен, чей меткий и лаконический язык не раз удивлял всех, кто ее знал, какого заметила:

— Люди говорят: с малыми детками горе, с подросшими вдвое. А про наших девочек я скажу: чем они старше, тем радости нам больше.

Возле дома Женнихен устроила прекрасную оранжерею. Таким же страстным цветоводом, как и она, был Фридрих Энгельс. Нередко Женнихен посылала ему семена особо редких растений и давала советы, как следует их выращивать. Каждое утро спешила она в свой застекленный чудесный сад, волнуясь и радуясь. И всегда находила что-либо новое. То наконец расцвели долгожданные розовые азалии, то желтые вьющиеся розы, то лиловый гелиотроп. Женнихен склонялась над чашечкой цветка, и ей казалось, что она слышит его дыхание. Она всегда была очень мечтательна и вдохновенно сочиняла сказки.

Однажды Женни-старшая, побывав в оранжерее, вернулась оттуда и сказала мужу с нескрываемым восхищением:

— Девочка создала висячие сады Семирамиды. Это, право, поразительно, Чарли. Туманы и слякоть бессильны перед чарами Женнихен. У нее все в цвету.

Художественное чутье помогло Женнихен на удивительных отвесных клумбах рассадить растения так, что они образовали сложную гамму оттенков от палевого до алого.

— Итак, теперь в нашем доме две Флоры. У тебя появилась сильная, серьезная конкурентка. До сих пор ты одна была богиней цветоводства, — пошутил Карл.

1864 год был омрачен для Маркса и Энгельса смертью их любимого друга Вильгельма Вольфа. Люпус умер, не достигнув и пятидесяти пяти лет, от кровоизлияния в мозг. Более месяца до этого страдал он бессонницей и тяжелейшими головными болями. Врачи не знали, чем ему помочь, и путались в определении болезни. Именно тогда, когда решено было, что Вольф болен почками, он потерял сознание, и обнаружилась их ошибка. Энгельс не отходил от ложа больного и сообщил об опасном положении Карлу, который тотчас же приехал в Манчестер. Кончина Люпуса повергла обоих его друзей в глубокую печаль. Карл произнес на могиле Вольфа речь, вылившуюся из любящего сердца. Вместе с Фридрихом он задумал написать биографию покойного и решил посвятить его памяти самое значительное из своих произведений. Когда удрученный Карл вернулся в Лондон, он узнал, что Вольф завещал ему все свое небольшое, скопленное тяжелым трудом состояние.

Маркс смог без помех отдаться работе. Книга «Капитал», над которой он работал вот уже двадцать лет, поглотила всю его душу и время. Он считал, что завершение этого главного труда всей его жизни наиболее важно именно для рабочих, нежели что-либо другое им совершенное. Все написанное прежде казалось ему всего только мелочью. Однако до окончания всей работы было еще далеко. Безжалостная придирчивость и нечеловеческая добросовестность непрерывно толкали ого к новым исследованиям, аналитическим проверкам, размышлениям. Увещевания Фридриха работать, не возводя столько барьеров и препятствий на своем творческом пути, не возымели никакого действия. Маркс был верен себе. Рукопись росла неимоверно и была далека от намеченной цели. То одна, то другая ее часть подвергались коренной переделке. Работоспособность Карла достигала баснословных размеров. Чтобы написать одно какое-либо теоретическое положение, он перечитывал десятки, а то и сотни книг, отчетов и углублялся в длиннейшие статистические справочники и таблицы. Цифры были для него нередко полны особого магического смысла, и за их простой изгородью он открывал картины целой эпохи в жизни людей или народа во всей неприглядности и значительности. Маркс творил. Эти периоды всегда были для его души как оазисы в пустыне.

Многолетняя убийственная каждодневная война с нищетой временно кончилась. Но ничто ужо не могло вернуть ему потерянного, некогда могучего, здоровья. Сопротивляемость организма была утрачена. Помимо хронической мучительной болезни печени, он часто простуживался и вынужден был лежать в постели. Даже в жаркие летние дни 1864 года его снова как-то свалила изнурительная инфлюэнца. Но и во время болезни, вопреки указаниям врача и просьбам родных, он не переставал читать. Что только не привлекало его пытливый умственный взор! Несмотря на головную боль, озноб, потерю обоняния и вкуса, он зачитывался книгами по фи-8иологии, учением о тканях и клетках, а также анатомией мозговой и нервной системы. Он решил тогда же серьезно заняться этими предметами, начать посещать лекции и анатомический театр. Энгельс в этих вопросах значительно опередил его и к этому времени уже глубоко и разносторонне изучил естествознание.