Похищение

– Руководствуясь статьей шестьсот девятой, я подвергаю сомнению надежность свидетеля ввиду имевшего место ранее судебного преследования. И если подойти к вопросу с формальной точки зрения, Ваша честь, Бетани Мэтьюс, будучи двухмесячным зародышем, присутствовала-таки при совершении правонарушения.

– Мистер Тэлкотт, надеюсь, вы не рассчитываете начать здесь дебаты о правах нерожденных детей? – сурово интересуется Ноубл. – Протест принят. Дамы и господа присяжные заседатели, прошу вас не принимать к сведению все, что вы только что услышали.

Но от всякого камня, брошенного в воду, расходятся круги. И продолжают расходиться, когда камень ушел на дно. Бывали ли еще случаи, когда мама водила машину в нетрезвом виде и брала меня с собой? Не всегда же ее ловила полиция…

– Миссис Васкез, – продолжает Эрик, – однажды, когда вы были с дочерью дома вдвоем, ее ужалил скорпион, не так ли?

– Да.

– Вы не могли бы рассказать нам, как это произошло?

– Ей было года три. Она полезла рукой в почтовый ящик, а там сидел скорпион.

– Вы попросили трехлетнюю дочь забрать почту?

– Я не просила, она сама решила это сделать.

– Возможно, вы не просили ее, потому что лежали без сознания, перебрав с выпивкой.

– Я, если честно, не помню…

– Да? Тогда позвольте освежить вам память. Мне можно подойти к свидетелю? – Он отдает маме папку с пометкой «Улика А, обвиняемый». – Вы узнаете этот документ, миссис Васкез?

– Это медицинская карточка из больницы Скоттсдейла. Эрик указывает вниз страницы.

– Вы не могли бы прочесть это предложение вслух? Для присяжных.

Она кусает губы.

– Мать явилась в состоянии алкогольного опьянения.

– Эти записи ведут люди с медицинским образованием, – напоминает Эрик. – Как вам кажется, они вправе определять, кто пьян, а кто нет?

– В тот вечер никто у меня анализов не брал, – отвечает мама. – Они должны были лечить Бетани, и все.

– Большая удача – учитывая, что, когда ее доставили в больницу, она уже не дышала.

– Ее организм очень резко среагировал на яд.

– Настолько «резко», что она провела четыре с половиной часа в реанимации?

– Да.

– Настолько «резко», что ей понадобилась трахеотомия, чтобы возобновить дыхательный процесс?

– Да.

– Настолько «резко», что три следующих дня она провела в больничной палате, причем врачи постоянно говорили вам, что она может и не выжить?

Голова мамы опускается все ниже.

– Да.

– Вы пили в тот вечер, когда Делил должна была вернуться от отца?

– Да.

– В котором часу вы начали?

– Не помню.

– Вы уже тогда жили с Виктором?

– Да, но его дома не было. Он, по-моему, был на работе.

– И во сколько вы его ожидали домой?

– Это было очень давно…

– Но вы хотя бы помните, до или после вашей дочери он должен был вернуться?

– После. Он работал во вторую смену.

– Вы продолжали пить после полудня, до самого вечера?

– Я… думаю, да.

– Вы лишились чувств?

– Мистер Тэлкотт, – сухо говорит моя мать, – я понимаю, каков ваш расчет. И я первая признаю, что была далеко не святой. Но вот вы… вы можете не кривя душой сказать, что ни разу в жизни не совершали ошибок?

Эрик заметно напрягается.

– Миссис Васкез, вопросы здесь задаю я.

– Да, я, наверное, не была идеальной матерью, но я любила свою дочь. Наверное, я вела себя безответственно, но я училась на своих ошибках. Нельзя было наказывать меня двадцативосьмилетней разлукой. Этого никто не заслуживает.

Эрик поворачивается так стремительно, что мама вжимается в спинку кресла.

– Вы хотите поговорить о том, кто чего заслуживает? А вы знаете, каково это, когда ты возвращаешься из школы и не знаешь, что увидишь за дверью собственного дома? Каково это, когда приходится прятать приглашения на школьные мероприятия, чтобы твоя мать не явилась туда пьяной и не опозорила тебя при всех? Каково это – быть единственным третьеклассником, который умеет стирать белье и покупать продукты, потому что никто другой за меня это не сделает?

В зале воцаряется напряженная тишина. Судья Ноубл хмурится.

– Господин адвокат…

– За нее, – исправляется Эрик, заливаясь краской, и садится на свое место. – У меня все.

– Я в полном порядке, – заверяет меня Эрик несколько минут спустя, когда судья объявляет перерыв. – Я просто забылся на мгновение. – Дрожащей рукой он поднимает пластиковый стаканчик, и вода проливается ему на рубашку и галстук. – Это даже может сыграть в нашу пользу.

Я не знаю, что ответить. Меня бьет дрожь. Я представляла, чего можно ожидать от свидетельских показаний, но понятия не имела, какие воспоминания они пробудят.

– Я принесу салфеток, – выдавливаю я и удаляюсь в туалет.

У раковины я разражаюсь слезами.

Наклонившись, я брызгаю в лицо холодной водой, пока не намокает воротник блузки.

– Возьми, – говорит мне кто-то и протягивает бумажное полотенце.

Рядом со мной стоит мама.

– Мне очень жаль, что ты должна все это выслушивать, – тихо говорит она. – Мне жаль, что я должна это говорить.

Я прижимаю полотенце к лицу, чтобы она не заметила моих слез. Порывшись в сумочке, она достает маленькую коробочку и снимает с нее крышку.

– Возьми. Поможет.

Я скептически рассматриваю таблетки, припоминая ее ведьмовской арсенал.

– Это тайленол, – успокаивает она меня.

Я глотаю лекарство и вытираю губы ладонью.

– Куда ты ездила? – спрашиваю я.

Она непонимающе смотрит на меня.

– Когда?

– Ты однажды бросила нас. Уехала примерно на неделю.

Мама прислоняется к стене.

– Ты была совсем маленькой… Даже не верится, что ты это помнишь.

– Ага. Всякое бывает. У тебя был запой? Или ты лечилась?

Она вздыхает.

Твой отец поставил мне ультиматум.

Мне тогда не сказали, куда она исчезла. Я боялась, что провинилась перед ней, боялась, что она уехала из-за меня. В ту неделю я проявляла особую осторожность: собирала, доиграв, все игрушки, смотрела в обе стороны, когда переходила дорогу, чистила зубы ровно две минуты.