Похищенная

— О’кей, конечно, в компании мне будет веселее. Да и глупо, наверное, бегать в таком состоянии.

Она улыбнулась и похлопала мою ногу под одеялом.

— Тогда, Мишка Энни, я остаюсь.

Она стащила подушки с другого дивана и принялась устраивать себе постель на полу посреди гостиной. Когда она спросила, где у меня еще одеяла, щеки ее были розовыми от возбуждения, и я подумала: что за черт, с чего бы это? Но угроза провести еще одну ночь без сна в шкафу в прихожей, мучаясь вопросом, почему взломщик ничего не взял, подавила эту мысль.

Этой ночью, после того как мама отослала заехавшего за ней Уэйна домой одного, после того как мы под «Унесенные ветром» съели попкорн, печенье «Мишка Энни» и мороженое, мама тихо отключилась, прижав свое маленькое тело к моей спине и подоткнув колени в выемку под моими коленями. Ее дыхание щекотало мне спину, она закинула на меня руку, а я, глядя на ее маленькую ладонь, касавшуюся моей кожи, вдруг поняла, что это первый раз после моего возвращения с гор, когда я позволила кому-то находиться в таком близком физическом контакте с собой. Я отвернулась в сторону, чтобы она не почувствовала у себя на руке моих слез.

Только подумайте, док: каждый раз, когда я говорю о своей маме что-то плохое, я сразу же чувствую острую необходимость перечислить все ее хорошие качества — моя версия приметы «постучать по древу, чтобы не сглазить». На самом-то деле мама вовсе не плохая, но в этом и состоит проблема. Было бы намного легче, если бы я могла просто ненавидеть ее, потому что после редких моментов проявления ее любви все остальное время мне приходится гораздо труднее.

Сеанс восемнадцатый

— По дороге к вам в офис я проходила мимо щита объявлений, и внимание мое привлек плакат одного концерта. Я начала просматривать эту афишу, — просто чтобы остановиться и отхлебнуть кофе из стаканчика, — когда заметила выглядывающий из-под нее край листовки. Что-то в ней показалось мне знакомым, и я вытащила ее. Черт бы меня подрал, док, это была листовка с моей фотографией — с моим лицом — и надписью «Разыскивается риэлтор». Я стояла, уставившись на этот листок, пока мне на руку не упала капля: я даже не заметила, что плачу.

Возможно, мне следовало бы развесить свои собственные листовки: «По-прежнему в розыске». Это улыбающееся лицо принадлежало той женщине, какой я была раньше, а не той, кем стала теперь. Эту фотографию, должно быть, дал им Люк: он сделал ее наутро после нашего первого проведенного вместе Рождества. Он только что вручил мне великолепную поздравительную открытку, и я улыбалась ему, счастливая до невозможности…

Рука моя тряслась так, будто в ней был кусок льда, а не стаканчик теплого кофе.

Сейчас эта смятая листовка валяется в мусорном баке рядом с вашим офисом, но я до сих пор испытываю горячее желание вернуться и вытащить ее оттуда. Бог знает, что я собираюсь с ней сделать.

Теперь, когда первый шок после увиденной на улице фотографии уже улегся, я действительно хотела бы поговорить о том, что произошло, когда я наконец села и, как вы советовали, составила список всех людей в своей жизни. Да, фройляйн Фрейд, я на самом деле решила запустить на пробу одну из ваших идей. Блин, мне необходимо что-то делать, я не могу просто сидеть и тихо сходить с ума после этого взлома.

В голове у меня постоянно крутится одна и та же страшилка, какой-то самозапугивающий саундтрек примерно такого содержания: «Твоя машина стояла на подъездной аллее, так что взломщик должен был видеть, что вы с Эммой ушли. Сколько времени он следил за домом? Дни, недели, месяцы, а может и до сих пор? А что, если это не взломщик?»

Следующий час после этого я убеждаю себя, что я полная идиотка: копы правы, это просто случайность, какой-то тупой взломщик, распсиховавшийся, когда сработала сигнализация. Но потом шепот в голове возобновляется: «Кто-то и сейчас продолжает за тобой следить. Стоит тебе на секунду расслабиться, и он доберется до тебя. Ты не должна доверять никому».

Как я уже сказала, мне просто нужно что-то делать.

Начав с самых близких мне людей, — Люка, Кристины, мамы, Уэйна, каких-никаких родственников типа Тамары, ее брата Джейсона, тети Вэл и ее мужа Марка, — я оставила напротив каждого имени место для причин, по которым они могли бы желать мне зла, чувствуя себя при этом полной идиоткой, потому что, разумеется, вписать туда мне было нечего.

Далее я двинулась вниз по списку к другим людям, которых я могу чем-то злить, — бывшим клиентам, бывшим сотрудникам, бывшим бой-френдам. Против меня никогда не выдвигали исков через суд, и единственным риэлтором, кто мог бы иметь на меня зуб, был некий засекреченный агент по недвижимости, с которым мы конкурировали в борьбе за один и тот же проект как раз перед моим похищением. И хотя я разбила это неизвестное мне сердце, я никогда не делала ничего такого, за что мне можно было бы так отомстить по прошествии большого промежутка времени. Я выписала даже парочку бывших подружек Люка — одна из них вешалась на него, еще когда мы с ним только начали встречаться, но, черт побери, она уехала в Европу задолго до моего похищения. Я также внесла туда Выродка, а потом напротив его имени написала «мертв».

Я сидела за столом, тупо уставившись на нелепый список с пометками в правом столбике типа «получила заказ, который хотел получить кто-то другой», «продала чей-то дом недостаточно быстро», «не вернула кому-то CD», но когда пробовала представить себе кого-то из этих людей следящим за моим домом или взламывающим дверь, чтобы «добраться» до меня, то только качала головой, сокрушаясь бредовости этих мыслей.

Ну конечно, это был случайный взломщик, вероятно, какой-нибудь малолетний наркоман, который искал что-то, на что можно было купить следующую дозу, и он уже больше никогда сюда не придет, потому что знает, что у меня стоит сигнализация.

Блин, как бы глупо я себя ни чувствовала, составляя этот список, я все же рада, что сделала это. По крайней мере, в ту ночь я хотя бы спокойно спала в своей постели. И ко времени, когда в субботу после обеда Люк приехал ставить мне бухгалтерскую программу, я уже была готова к этому настолько, насколько это вообще возможно.

Стараясь одеться небрежно, но не неряшливо, я порылась в коробке с одеждой от Кристины и нашла там какие-то свободные бежевые штаны с большими накладными карманами и сиренево-голубую футболку. Какая-то часть меня порывалась снова нацепить тренировочный костюм для бега и опять перевернуть в доме все вверх дном, но когда я посмотрела на себя в зеркало, то уже не возражала против того, что там увидела.

Я так и не собралась сходить в парикмахерскую, так что просто вымыла волосы и зачесала их назад. Наконец-то я немного набрала в весе — никогда не думала, что это может быть хорошо! — и лицо мое немного округлилось.

Я колебалась, не сделать ли макияж, — мама принесла мне в больницу целый пакет всякой косметики, — но ни по цвету, ни по названию производителя мне там ничего не понравилось. Как бы там ни было, но, хотя у меня в ушах уже не звучали слова Выродка насчет того, что макияж — это исключительно для шлюх, я все равно не могла заставить себя привлекать столько внимания к собственному лицу. Я остановилась на увлажняющем лосьоне, светло-розовом бальзаме для губ и туши для ресниц. Возможно, я и не выглядела так хорошо, как раньше, но до этого было определенно хуже.