Похищенный саркофаг

– Не беспокойтесь, - сказал Ницан.
– Заключенный между нами контракт позволяет мне присутствовать при опознании. Поедем туда вместе...
– он озадаченно покрутил головой.
– Лиллу, надо же! Жаль, что у вашего секретаря не было оберега - вроде вашего...

Заняты своими мыслями Шульги непонимающе посмотрел на Ницана.

– Я говорю вот об этом, - детектив указал на один из его браслетов. Браслет был сплетен из двух толстых золотых проволок, между которыми сверкали рубин и смарагд.

– Да, верно...
– рассеянно произнес Пилесер Шульги.
– Цадок не был традиционалистом...

* * *

Опознание прошло так, как того и ожидал Ницан. Иными словами - чисто формально. Полицейские не сомневались в личности человека, ставшего жертвой нападения дьяволицы. Сам детектив, впрочем, тоже полагал, что, скорее всего, именно останки Цадока были найдены в доках. Последнее слово оставалось за Пилесером Шульги. Клиент Ницана, по одному ему известным особенностям - то ли строению рук, то ли ног - подтвердил в присутствии мага-эксперта и следователя Шамаша: да, на столе в прозекторской лаборатории полицейского управления ему предъявили донельзя обезображенное тело именно бывшего секретаря компании.

При этом, правда, Пилесер Шульги был чрезвычайно бледен и сверх необходимого на стол не смотрел. Действительно, то, что обычно оставляет после своей игры лиллу, предназначено для людей с крепкими нервами и богатым опытом. Поскольку ни тем, ни другим миллионер очевидно не обладал, к концу опознания его бледность приобрела зеленоватый оттенок. Выйдя на улицу с помощью частного детектива, он долго глотал свежий воздух и мужественно боролся с тошнотой. Тошнота победила. Голем-водитель, выполнявший заодно функции лакея и оранника, тщательно почистил своего господина, после чего бережно отнес на руках в золотистый лимузин. Ницан некоторое время решал: садиться ли и ему в "рахаб" клиента или отправляться восвояси. Но тут Пилесер Шульги слабым голосом позвал детектива. Ницан сел рядом с миллионером, машина тронулась.

Некоторое время они ехали молча. Потом Ницан сказал:

– Жаль, что нельзя было провести посмертное дознание. С жертвами лиллу некромагия не срабатывает.

– Да...
– замороженным голосом произнес Шульги.
– Очень жаль... Но что он мог бы нам сказать?

– Например, каковы были мотивы, толкнувшие его на это преступление, ответил детектив.
– Или имена сообщников.

– Вы думаете, у него были сообщники?

Ницан неопределенно пожал плечами.

– Один наверняка, - сказал он.
– Я не успел вам рассказать, господин Шульги. Госпожа Ингурсаг показывала мне портрет своего сына. Зуэн и Цадок - не один и тот же человек, они совершенно непохожи друг на друга... Ницан вспомнил стертые неброские черты погибшего секретаря Шульги и волевое мрачноватое лицо Зуэна.

– Прошло много лет, он мог измениться, - заметил Пилесер Шульги, рассеянно глядя сквозь стекло автомобиля на мелькавшие постройки центра.

Детектив покачал головой.

– Я попробовал экстраполировать черты его лица. Ничего общего. Так что, если позволите, я все-таки продолжу расследование. Должны же мы узнать все до конца. Связь между Зуэном и Цадоком, очевидно, существует доказательством тому билет из Ир-Лагаша. Но какова она, эта связь? И где в данный момент находится Зуэн?

Машина остановилась у "Дома Шульги". Ницан выбрался наружу, подождал, пока выйдет миллионер. Прежде, чем направиться к ступеням, Пилесер Шульги сказал:

– Я не уверен, что по-прежнему желаю продолжения вашего расследования. Честно говоря, я немного устал от всего этого. Улики, обнаруженные вами в комнате Цадока, прямо указывают на него, как на убийцу. Разве не так?

Ницан нехотя согласился с этим доводом.

– Думаю, я передам их в полицию сегодня же, - Шульги озабоченно посмотрел на часы.
– Нет, по всей видимости, уже завтра. Что же до отсутствия схожести между Зуэном и Цадоком, то ведь это, в конце концов, не более, чем гипотеза - я имею в виду участие Зуэна в убийстве. Опятьтаки, пусть полицейские свяжутся со своими коллегами в Ир-Лагаше, те отыщут Зуэна, допросят его, - он покачал головой.
– Нет, господин Бар-Аба, у меня пропало желание ждать результатов от вашего расследования... видимо, почувствовав, что последние слова прозвучали почти оскорбительно, он поспешно добавил: - Разумеется, я отдаю должное вашим способностям и тому, что удалось высянить вам. В конце концов, именно вы указали на насильственный характер смерти моего отца.

– Скажите, - спросил вдруг Ницан, по-прежнему глядя в сторону, - а почему ваш отец перед самой смертью изменил завещание? Я слышал, что поначалу вы должны были получить равную долю с вашим кузеном. Разве не так?

Пилесер нахмурился.

– Отец не имел обыкновения делиться со мной своими планами, - ответил он.
– Во всяком случае, он сделал это не по моей инициативе, уверяю вас. Просто накануне смерти вызвал адвоката и изменил завещание. Без объяснений - так, во всяком случае, рассказал адвокат. Я бы вполне удолетворился половинным пакетом. К тому же Этана отнюдь не худший компаньон...
– миллионер замолчал, видимо, ожидая нового вопроса. Но Ницан ничего не спрашивал, и тогда Пилесер Шульги сказал: - Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя обделенным, - он вернулся к машине, извлек из миниатюрного сейфа, встроенного в спинку переднего сидения, небольшой продолговатый сверток.
– Это вам, - сказал он.
– Оплата за уже совершенное и компенсация в связи с прекращением следствия.

Детектив неохотно взял пакет, оказавшийся достаточно увесистым, пару раз подкинул его на руке.

– Вы все еще не убеждены в моей правоте?
– спросил Пилесере Шульги. Но разве все, за исключением некоторых деталей, не ясно? Разве дальше полиция не разберется с делом сама?

Ницан кивнул.

– Наверное, разберется, - ответил он.
– Наверное, я просто устал за последнее время. Всего хорошего, господин Шульги, - он медленно побрел домой. Пилесер Шульги его не останавливал.

Придя домой, Ницан дал волю скверному настроению. Для начала он в очередной раз заключил протестующего Умника в гексаграмму. После чего принялся в полном одиночестве накачиваться пальмовой водкой - на этот раз не фантомной из бесконечных запасов рапаита, а самой что ни на есть настоящей, купленной в ближайшей лавке. Как и следовало ожидать, напиток оказался отвратительным на вкус и коварным по результатам. Для начала в детективе проснулась тщательно подавляемая уверенность в уникальности его вокальных способностей. Причем репертуар для их реализации главным образом состоял почему-то из заупокойных псалмов, исполнявшихся на мелодии фривольных песенок двадцатилетней давности. Нервы соседей не выдержали. В дверь и окна начали колотить. На детектива это ничуть не подействовало. Он быстренько, короткими движениями, заколдовал дверь, так что никто не мог ее открыть снаружи, сам же затянул во все горло: "И в бездну нисходишь с миром", - сопровождаю скорбную песнь жрецов царицы мертвых Эрешкигаль молодецкой барабанной дробью, исполнявшейся судейским жезлом на крышке стола.

Вопли недовольных, призывавших на голову певца-любителя гнев и кары подземных Ануннаков, небесного Мардука и тель-рефаимской полиции, в конце концов, ему надоели.

И одновременно поднявшееся было настроение вновь упало почти до нуля. Он допил остатки мутного горлодера и угрюмо уставился на опустевшую бутылку.

– Кой черт...
– уныло пробормотал он.
– Чем напиваться, пошел бы к Нурсаг. Уже который месяц обещаю...
– он обхватил голову руками и застонал, снедаемый не вполне искренним раскаянием.

Словно эхом этого стона раздался негромкий голос:

– Ницан, эй, Ницан!..

Ницан замер, окинул настороженным взглядом комнату. Собственно, это далось с трудом, поскольку предметы расплывались и подрагивали, словно отражение в воде.

– Кто здесь?
– грозно спросил он, взяв на всякий случай за горлышо пустую бутылку и многозначительно постукивая ею по ребру стола.
– А вот я сейчас кое-кому кое-чего проломлю... Для знакомства.

Тут он сообразил, что наложенные им самим магические запреты никому не позволили бы войти в помещение. Он решительно поднялся и двинулся к двери. Бутылку он, на всякий случай, не выпускал из рук, почему-то считая прямое физическое воздействие в определнных случаях более действенным, нежели сверхъестественное. Кроме того, среди качающегося с каждым шагом мира, она казалась неподвижной и надежной точкой опоры.