Похититель трупов

Развязка наступила в рождественское утро. Поллока всю ночь лихорадило, повязка жгла ему руку, как огненная лента, и сны его стали еще ярче и кошмарнее, чем всегда.

Он приподнялся на постели при холодном, бесцветном освещении рассвета и увидел голову на подставке, где вечером стоял бронзовый кувшин.

«Я знаю, что это бронзовый кувшин», – сказал он с дрожью сомнения в сердце. Он уже не мог бороться с сомнением.

Медленно встал с постели, дрожа от холода, и подошел к кувшину с протянутой рукой. Конечно, он сейчас разоблачит обман воображения и узнает отличительный блеск бронзы. Наконец, после бесконечного колебания, его пальцы коснулись татуированной щеки. Он конвульсивно отдернул их. Он достиг последнего предела. Осязание изменило ему.

Дрожа, натыкаясь на кровать, спотыкаясь босыми ногами о разбросанные башмаки, он в каком-то темном головокружительном хаосе ощупью добрался до туалетного стола, вынул бритву из ящика и сел на кровать, держа ее в руке. Он увидел в зеркале свое лицо – мертвенно-бледное, страшное, искаженное отчаянием.

Перед ним быстро промелькнули эпизоды из краткой повести его жизни.

Несчастное детство, еще более печальные школьные годы, затем порочная жизнь, когда один позорный поступок вел к другому; все это выступало ясно и безжалостно, – наконец, постыдное безумие в холодном свете зари. Судьба вела его к хижине, к столкновению с человеком из племени Порро, к отплытию в Сулиму по реке, к мендийцу – убийце с кровавым свертком, к своим отчаянным попыткам уничтожить голову, к развитию галлюцинаций… Да, это галлюцинация. Он это хорошо знает. Только галлюцинация… Он на минуту поддался надежде. Он перевел взгляд с зеркала на подставку. Перевернутая голова ухмыльнулась и скорчила гримасу. Он ощупал свою шею одеревенелыми пальцами перевязанной руки, чтобы почувствовать биение артерии. Утро было очень холодное, и прикосновение бритвы показалось ему ледяным.

Перевод В. Азова,1927 г.

Герберт Уэллс Красная комната

– Могу вас уверить, – сказал я, – что потребуется очень осязаемое привидение, чтобы испугать меня.

И я встал перед камином со стаканом в руке.

– Это ваше собственное желание, – сказал сухорукий человек, бросив на меня косой взгляд.

– Я живу уже двадцать восемь лет на свете, – сказал я, – и до сих пор еще не видел привидений.

Старая женщина сидела, пристально глядя в огонь; ее бледные глаза были широко раскрыты.

– Ай! – вмешалась она. – Вот вы прожили двадцать восемь лет, а, наверно, не встречали ничего похожего на этот дом. Немало вы еще увидите, коли за плечами у вас только двадцать восемь лет, – она медленно качала головой из стороны в сторону. – Немало можно еще увидеть на свете горя!

Я подозревал, что старики стараются усилить своим настойчивым жужжанием призрачные ужасы этого дома. Я поставил на стол свой пустой стакан, окинул взглядом комнату и мельком уловил в конце ее, в невероятном старинном зеркале, свое отражение, укороченное и расширенное до невозможности.

– Ну так что ж, – сказал я, – если я что-нибудь увижу сегодня ночью, я научусь многому; ведь я подойду к делу без всякой предвзятости.

– Это ваше собственное желание, – снова повторил сухорукий.

Я услышал стук палки и тяжелые шаги снаружи по плитам коридора. Дверь заскрипела на петлях, и в комнату вошел второй старик, более согнутый, более морщинистый, более дряхлый, чем первый. Он опирался на одинокий костыль, глаза его были защищены щитком, а полувывороченная бледно-розовая нижняя губа отвисла, обнажая разрушающиеся желтые зубы. Он направился к креслу по другую сторону стола, грузно опустился в него и начал кашлять. Человек с сухой рукой бросил на вновь пришедшего быстрый взгляд, отражавший явную неприязнь; старуха не обратила внимания на появление нового гостя и продолжала все так же пристально смотреть в огонь.

– Я говорю, что это ваша собственная воля, – сказал сухорукий, когда кашель на минуту утих. – Почему вы не пьете? – спросил он новоприбывшего, подвигая к нему пиво.

Старик налил себе полный стакан трясущейся рукой; расплескал на стол. Чудовищная тень его корчилась на стене, передразнивая его движения.

Я должен сознаться, что совсем не ожидал увидеть таких гротескных стариков. Я всегда находил в дряхлости что-то нечеловеческое, что-то атавистическое и унижающее; у стариков, мне кажется, человеческие свойства почти нечувствительно отпадают день за днем. Эти трое вызывали во мне чувство неловкости своим натянутым молчанием, согнутыми фигурами, явным недружелюбием ко мне и друг к другу.

– Если, – сказал я, – вы укажете мне эту вашу комнату с привидением, я прекрасно устроюсь в ней на ночь.

Старик с кашлем внезапно отдернул голову назад, заставив меня даже вздрогнуть, и бросил на меня из-под зонтика еще один взгляд своих красных глаз. Но никто не ответил мне. Я подождал минуту, переводя глаза с одного на другого.

– Если, – сказал я несколько громче, – если вы укажете мне эту комнату с привидением, я избавлю вас от необходимости занимать меня.

– Там есть свеча на плите за дверью, – сказал сухорукий; обращаясь ко мне, он упорно смотрел на мои ноги. – Но если вы хотите отправиться в красную комнату сегодня ночью…

– Да уж если не сегодня, то когда же? – сказала старуха.

– О… идите один!

– Прекрасно, – ответил я. – А как мне пройти?

– Идите все прямо по коридору, – сказал старик, – пока не придете к двери; за ней вы найдете винтовую лестницу и на середине ее площадку и другую дверь, обитую байкой. Пройдите через нее и спуститесь по коридору до конца. Красная комната будет у вас по левую руку вверх по ступенькам.

– Правильно ли я запомнил? – сказал я и повторил его указания. Он поправил меня в одной мелочи.

– Вы в самом деле идете туда? – спросил человек со щитком. Он в третий раз окинул меня взглядом, сопровождаемым странным, неестественным подергиванием лица.

– Да уж если не туда, так куда же? – сказала старуха.

– Я для того и приехал, – сказал я и направился к выходу. Старик со щитком над глазами встал и, пошатываясь, обошел стол, чтобы быть поближе к остальным и к огню. У двери я остановился и оглянулся на них: они сидели близко друг к другу, темные на фоне огня, и глядели на меня через плечо с сосредоточенным выражением на своих дряхлых лицах,

– Спокойной ночи, – сказал я, открывая дверь.

– Это ваша собственная воля, – повторил сухорукий.

Я оставил дверь широко раскрытой, пока свеча не разгорелась как следует; потом закрыл ее и пошел по холодному, гулкому коридору.

Должен сознаться, что странные фигуры этих трех старых пенсионеров, на попечение которых остался замок, и потемневшая старинная комната управляющего, где они собрались, немного подействовали на меня, несмотря на усилия сохранить реалистичное настроение. Эти люди, казалось, принадлежали к другому веку – более раннему, когда все явления духовной жизни отличались от явлений нашего времени: были менее достоверны, – к веку, когда верили в предзнаменования и колдунов, а существование привидений не вызывало ни у кого сомнений. Самое существование этих стариков представлялось мне призрачным; покрой их платья – порождением умершей мысли, убранство и устройство их комнаты – призрачными мыслями исчезнувших людей.

Но, сделав над собою усилие, я отогнал от себя эти мысли. В длинном подземном коридоре, по которому гулял сквозняк, было холодно и пыльно, и моя свеча то и дело вспыхивала, заставляя тени корчиться и вздрагивать. На винтовой лестнице сверху и снизу отзывалось эхо; позади меня двигалась одна тень, а впереди, вверх по лестнице, бежала другая. Я дошел до площадки и остановился там на минуту, прислушиваясь к почудившемуся мне шуршанию. Затем, успокоенный полнейшей тишиной, я распахнул обитую байкой дверь и очутился в коридоре.