Похититель звезд

– Вы говорите о графине Елизавете Эстергази? – переспросила Амалия. – А вы разве не знаете?

– Что именно я должен знать? – с некоторым неудовольствием осведомился доктор.

Прежде чем ответить, Амалия оглянулась на своего спутника.

– Дело в том, что графиня Елизавета давно больна. Но не телом, а… душой. Не думаю, что ее присутствие в санатории желательно. Впрочем, судя по всему, она и сама отлично это понимает.

Доктор Гийоме пристально посмотрел на Амалию.

– Беда в том, что я не слишком силен в том, что касается европейской аристократии, – усмехнулся он. – Значит, графиня – умалишенная?

– Временами, насколько мне известно, – уточнила Амалия. – В ее роду это заболевание не редкость. Еще ее бабушка воображала, будто она стеклянная, и требовала, чтобы никто к ней не прикасался. А дядя не покидает стен своего замка с двадцати лет. Полагаю, вы понимаете, что это значит.

Гийоме тяжело вздохнул:

– Что ж, если так, придется предупредить Шатогерена. Не скрою, поведение графини и в самом деле показалось мне несколько… э… странным, но я был далек от мысли о безумии. Очень вам благодарен, госпожа баронесса, что вы поставили меня в известность.

Как только Нередин с Амалией вышли из кабинета доктора, поэт требовательно спросил:

– Почему вы ему не сказали про Антиб?

– А что бы изменилось? – отозвалась молодая женщина. – Мы в тупике. Нас обвели вокруг пальца. И что мне стоило сразу же осмотреть ее вещи, как только я заметила, что кто-то в них уже рылся? А теперь, получается, мы потеряли время и не узнали ровным счетом ничего стоящего.

Баронесса явно была рассержена, но причины такого ее настроения Алексей не понимал. Сам он воспринимал предпринятое ими расследование как попытку сыграть в сыщиков из детективных романов, и то, что попытка оказалась неудачной, его мало трогало. Алексей был бы сильно удивлен, если бы узнал, что его спутница никогда не играла в сыщиков… потому что на самом деле ей не раз приходилось расследовать чрезвычайно запутанные дела. Но баронесса Корф никому в санатории не говорила об этой стороне своей жизни.

Она поднялась по лестнице и прошла к себе. В ее распоряжение были отданы две комнаты – спальня и подобие гостиной. Но сейчас, едва отперев дверь ключом, Амалия сразу же поняла: что-то не так.

Книги на столе были немного сдвинуты с места, бювар тоже стоял не там, где она его оставила, даже хрустальные флаконы духов переставлены. Амалия выдвинула ящики стола – так и есть, и тут все лежало хоть чуть-чуть, но иначе.

Ее затопила волна холодной ярости, и баронесса была вынуждена опуститься на оттоманку, чтобы хоть немного успокоиться.

Значит, она была права. Кто-то обыскал ее комнаты. Зачем?

Деньги, документы и драгоценности лежали на прежних местах, но это вовсе не успокоило Амалию. Потому что она отлично понимала, что может скрываться за таким обыском.

– Анри!

Слуга явился через минуту. Из всех постояльцев санатория русская баронесса нравилась ему больше всего. Во-первых, она была щедрая и никогда не скупилась. А во-вторых, она была красивая, любезная и к тому же настоящая дама. До кончиков ногтей.

– Анри, кто-нибудь заходил ко мне в комнату? – требовательно спросила Амалия.

Слуга растерялся и сказал, что никто. Ему, да и остальным слугам, отлично известно, что госпожа баронесса не любит, когда к ней заходят в ее отсутствие.

– Хорошо, – промолвила Амалия. – Как выглядел тот господин, который забирал вещи мадам Карнавале?

Оказалось, он был невысокий, рыжеватый, говорил с небольшим акцентом. И еще при нем был слуга, который… подозрительно смахивал на хозяина: тоже невысокий, тоже рыжеватый и тоже не совсем правильно изъяснялся по-французски.

«Так… Стало быть, один забирал вещи сообщницы, а второй проник ко мне в комнаты, – сообразила Амалия. – Но что же, черт возьми, все это значит?»

– Спасибо, Анри. – Баронесса опустила в ладонь слуги золотую монету. – И еще один вопрос. Скажи, в последнее время на территории санатория не замечали никаких посторонних людей? Которые прежде тут вообще не появлялись?

Анри немного подумал и сказал, что садовник недавно видел какого-то типа, который ошивался возле санатория. Но тот тип на бродягу не походил и впечатление производил вполне приличное. Высокий блондин, одет в штатское, но садовнику, который сам являлся бывшим солдатом, показалось, что выправка у незнакомца военная. Когда садовник спустя пять минут снова посмотрел в ту сторону, незнакомец уже исчез.

– Хорошо, Анри, можешь идти. Если еще о ком-нибудь узнаешь, дай мне знать.

Слуга вышел, а Амалия предалась невеселым мыслям. За исключением того, что она нашла книгу, принадлежавшую некогда ее прабабушке, все остальное было из рук вон плохо. И хуже всего то, что у нее не имелось ни единой зацепки. А Амалия терпеть не могла блуждать в потемках.

«Почему я? – думала она, переодеваясь к обеду. – Что он – или они – думали найти в моей комнате? И кто рылся в вещах мадам Карнавале? И самое главное: как связать два факта обыска? Если бы я общалась с пожилой дамой больше, чем прочие, если бы мы подружились или хотя бы наши комнаты соседствовали… Но ведь ничего такого не было!»

Обед в тот день был подан позже, чем обычно, а в конце его появился доктор Шатогерен, который вернулся от графини Эстергази. Вид у него был хмурый и рассеянный. Гийоме через слугу попросил зайти помощника и передал ему то, что сказала Амалия об их высокородной пациентке. Шатогерен поморщился.

– Должен признаться, что-то в таком роде я подозревал, – пробурчал он. – Не зря же ее муж платит за визиты в два раза больше, чем следует, да еще и настаивает, чтобы они держались в строжайшей тайне. Теперь, конечно, все понятно…

– Какое впечатление на вас произвела графиня? – поинтересовался Гийоме. – Мне показалось, что окружающие слишком потакают ее прихотям, отчего выходит только хуже. Стоило мне намекнуть ей, что на самом деле она ничем не больна и может возвращаться домой, ее служанка посмотрела на меня так, как будто именно я сумасшедший.

– Да, служанка ни на шаг от нее не отходит, – усмехнулся Шатогерен, – но при ее болезни это вполне объяснимо. Сегодня как раз произошел неприятный случай. Мы говорили с госпожой графиней на самые невинные темы, пока я ее осматривал, и тут… Нет, представьте себе, Пьер! Речь идет о живописи, о Леонардо, о Рембрандте, о Ван-Дейке, и у нее ни с того ни с сего происходит сильнейший истерический припадок. Тогда, скажу вам честно, у меня и мелькнула догадка, что с пациенткой не все в порядке. Она рыдала и никак не могла остановиться. Пришлось мне ее успокаивать. Я послал в аптеку за каплями, но слуги-богемцы в Ницце совершенно не ориентируются, даже не смогли отыскать аптеку. Бог весть сколько времени я потерял… Что с нашими больными, Пьер? Кто-нибудь решил нас покинуть?

Гийоме заверил его, что никто пока не уезжает, и даже если хоть один из пациентов освободит апартаменты, имеется уже стопка писем от больных, которые мечтают лишь об одном – попасть в санаторий. В общем, пока все по-прежнему.

– За исключением того, – добавил он, – что Уилмингтон всерьез решил жениться на мадемуазель Левассер.

– Вы с ним говорили? – спросил Шатогерен.

– Говорил, но он ничего не хочет слушать.

В дверь постучали. Вошел Анри и доложил, что в санаторий явился посетитель, который хочет видеть госпожу баронессу Корф. Шатогерен удивленно вздернул брови.