Поход на полночь. Александр Невский

Невольно улыбнулся иссеченный во многих боях, бывший по молодости неутомимым гулякой и бабником, постаревший воевода, вспоминая недавний праздник постригов в Переяславле. Вот ведь что на ум явилось: ни пирование, ни девки, плясавшие всю ночь, а княжонок в длинной рубашонке и собольей княжеской шапке с алым верхом. То, что он не хотел с рук Поповича сходить! Упирался и брыкался, желая сидеть у воеводы на руках. А поутру, когда выезжала малая дружина со двора в поход на Калку, вынесла его мамка на крыльцо, и махал княжонок ручонкой отъезжающим. Будто маленькая птичка на фоне голубых, весенних, северных небес, крошечная ладошка трепыхалась. Так и осталась в памяти махонькая эта, машущая ручонка…

– Да, мил ты мой, – неожиданно для себя вслух сказал воевода, – на что ж это ты меня, тезка Александр, благословил?

2.

За шатром, вопреки приказу Поповича, пытались прижарить пленного. Но он молчал, пока не впал в беспамятство. Пожгли немного, да и отступились – все едино не жилец.

Однако пленный умер только через трое суток, поразив стражей своих и палачей невиданной доселе живучестью. Говорили, что перед смертью он вдруг приподнялся из последних сил, глянул в степь на восход солнца и что-то прохрипел, на совершенно никому не знаемом языке – не то позвал кого-то, не то со своими простился… И повалился мертвым. Телом немощен, но духом силен! И сказывают половцы, что таковы мунгалы – все…

– Можно воевать с врагом сильным, можно воевать с противником многочисленным, но здесь с кем воевать? Где они – эти народы незнаемые? Сколько их? – сказал Попович оруженосцу, ехавшему рядом, когда ему донесли о смерти пленного.

Шел он во главе половецкой орды, впереди русских дружин, с небольшим отрядом легкой конницы, тоже, в основном, из крещеных половцев и служилых торков, далеко в заднепровских степях. За ними, расстелившись на многие версты, шли русские дружины конные и пешие, в силе тяжкой, потому и двигались медленно. Конные половцы и своя легкая конница шли впереди войск и обочь по сторонам, оберегая дружины от неожиданного нападения. Но врага все не было. Бесконечная, непривычная и неприветливая степь тянулась округ, куда доставал взгляд. Кто хоронился в ее оврагах, чьи глаза следили за густыми рядами славянских пешцев, конницы, скрипучих обозов – неведомо. А что следили – Попович не сомневался.

Дня через два передовые наткнулись на небольшой отряд, шедший с востока на запад. Всадники трусили на мелкорослых, мохнатых лошадках, ведя еще по две в поводу. Привычно, подобно волчьей стае, охватили их отряд половцы, по команде Поповича, разом, кинулись с холмов да из балок на неведомых конников. Скоротечно пыхнула схватка. Не выдерживая удара, неприятели попытались уйти в степь, но были перехвачены конными стрелками и все повалились с седел, сбитые стрелами. Всего один, либо двое, ушли в степь и словно там растворились. Как ни гнались за ними всадники Поповича, а догнать не смогли.

Так говорили догоняльщики, воротившись. Воевода не поверил. Как это на сильных конях, походом не траченных, каких-то мохноногих лошаденок не догнать! В ином причина – наткнулись на громадную отару овец и на табун, кои тоже гнали с востока на запад гололобые отарщики и табунщики. Кинулись хватать скот да коней, про погоню позабыли. Добыча – знатная! Мяса недели на три для всего войска. Александр подымать крик из-за того, что гололобых упустили, не стал. Можно было бы и разнос учинить корыстолюбцам, да и времена нынче не те, что прежде – нет в воях покорности. Много как высоко все себя нести стали. Ты его, может, и за дело укоришь, а он те, ночным временем или в сече, стрелу меж лопаток! Измельчали людишки, озлобились в непрерывных усобицах, ноне каждый сам за себя, ежели и подружатся, то звериным манером – для добычи, а как делить станут, как, глядишь и дружбе конец – перегрызлись, будто собаки над костью. Дрянь народ!

Воеводы нечаянной добыче радовались: мол, вот и в пустыне Господь пропитание послал! Попович же толковал с воеводами половецкими не про милосердие Господне, а удивляясь, откудова такому случиться в голой степи? Почему супротивники идут не встречь соединенному войску половцев и русских дружин, а как-то мимо, словно нарочно подставляя незащищенный правый бок. Половцы отмалчивались, отшучивались, но чувствовал Попович, что-то они недоговаривают… Добро, коли сами не знают, хуже, ежели скрывают измену какую. Вот и здесь тоже получается – как же в бой идти, в сече стоять заедино, если веры соратникам нет?! Потому измена обычаем стала. Одно слово: дрянь народ сделался!

Непонятность движения врага гнала Поповича от вечернего застолья, где сиживал он на самых высоких скамьях, пред самые княжеские очи. Прежде пировал и веселился витязь всегда знатно и гостем был званым да любимым, а вот теперь и веселие пиршественное стало ему не в радость. Бывшие его сотрапезники дивились – не тот нынче стал Попович, видать – постарел… Вон его уж и в седину шибануло… То ли дело прежде!.. Да ведь прежнего не воротишь! Поповичу и разговоры-то про прежние гулевания тошны сделались. Тоска давила. Тоска от непонятности, куда идем, с кем боя ищем?.. От предчувствия, что вот эта непривычная непонятность до добра не доведет. Да и вообще, тоска…

Еще через день наскочили на уходивший в степь, строго на юг, отряд, подобный тому, какой изрубили в первой схватке. Напали на него неожиданно, незаметно подойдя к старому кургану половецкому, где спешилось несколько всадников – «мунгалов». Потому как стремительно бросились они в отступление, бросив даже несколько сбатованных 2) коней, Александр понял, что и эти гололобые нападения не ожидали.

Конники княжеские, обшаривавшие курган, наткнулись на запрятанного в яму (видать когда-то копали грабители курганов) раненого воина, немолодого и, должно быть, знатного. Этот, в отличие от первого пленного, сразу заговорил и назвался:

– Камбег.

Пленный по-кыпчакски говорил свободно, это немало всех удивило.

– Откуда половецкий язык знаешь? – спросили Камбега.

– Воюем давно, – ответил тот.

– Где?

– Там… На Иргизе… – показал пленный на восток.

– А где он, Иргиз-ат этот? – толковали князья, и кто-то знающий пояснил:

– Далеко. За Хвалынским морем.

– А море таковое, где будет? – вякнул кто-то.

– Ай! – отмахнулся знающий, – толкуй тут с вами… Далёко!

– Вот и слава Богу, что далеко! Авось, до нас не дойдут!

«Ан вот уже и дошли!» – подумал Попович, но про себя. Молча. Князья вокруг стояли – не чину ему говорить.

Александр оставил малый отрядец для подсмору за степью, а сам поворотил назад, к Днепру. Гнали по прямой. Доехали быстро. Однако же, Александр о многом успел Камбега расспросить, и много ему стало понятно.

Монголы, так именовался народ незнаемый, кочевали где-то далеко на Востоке. Их разрозненные племена объединил Тэмучин, иначе именуемый Чингисхан. Монголы много лет воевали с меркитами. Кто это такие – Попович не понял. Никогда про такой народ не слышал. Но с меркитами, где-то там, далеко на Востоке, союзничали половцы. Монголы меркитов победили и теперь пришли сюда в Кыпчакскую степь разделаться с их союзниками – половцами. Участь коих, по словам Камбега, предрешена. Они будут уничтожены все.

Воевода Александр дивился выносливости монгола. Терпение, с каким монгол переносил боль, невольно вызывало в нем уважение. Уж кто-кто, а многократно израненный воевода знал, каково это – боль терпеть от ран жгучих. Но самоуверенность, с какой монгол повторял: «половцы будут уничтожены все!» – раздражала и вызывала протест. Поповичу было странно слышать, как говорил это монгол – спокойно, без ярости, без ненависти.

– Да почему же всех половцев надобно уничтожить? Чем же перед вами все-то виноваты, и даже те, кто вас и в глаза-то не видел?