Похожая на человека и удивительная
Шрифт:
Какие же это боги во множественном числе? В гору Олимп и ее обитателей верится с трудом. Что имелось в виду в Ветхом Завете под словом «боги» – а именно так, во множественном числе, употреблено слово «элогим», которое мы переводим сегодня как «Бог», – тоже никто точно не знает. То, во что хочется верить человеку последнего тысячелетия, – что-то непознаваемое, загадочное, всемогущее, скорее, сила, чем существо с руками и ногами. Хотя мы же созданы по образу и подобию – так написано в настольной книге христиан, по крайней мере. Боги всех мировых религий имеют имя, внешность и судьбу.
Стоит чуть отойти в сторону и взглянуть на историю человечества хотя бы нескольких тысячелетий – на то, что как-то известно, письменно зафиксировано, объяснено, сформулировано, – и истинной, интуитивной, нерассуждающей религиозности остается все меньше и меньше. Меня всегда удивляют начитанные, прекрасно знающие историю, философию и несколько иностранных языков священники. Как же они могут безоговорочно верить, так много зная? И еще больше удивляют верующие биологи и физики.
Правда, одна доктор биологических наук как-то сказала, что, выпив чашу познания до конца, на дне её можно обнаружить Бога и только Бога – настолько совершенно создано и до конца неподвластно человеческому уму все сущее – от снежинок до тайн ДНК. То есть для физиков и биологов Бог – это не творец и координатор морального закона, в первую очередь, а сами законы физического мира, точнее, их средоточие в какой-то точке…
Нет, не понимаю. И не понимаю, и мало верю. И сильно не надеюсь на помощь. Столько раз просила – о чем-то своем, наверно, очень маленьком. И почти никогда не получала. О том ли просила?
Как приятно создала меня природа вместе с моими родителями, наделив способностью рассуждать.
Итак, Климов куда-то хочет ехать. Ведь не приснился же мне вчерашний разговор? Мне приснился только сегодняшний. Кажется…
А я… Я хочу поехать к нему. Похоже, я очень устала от суеты своей жизни. И еще я устала от одиночества. Я устала от того, что никто, ни один человек на свете не зовет меня теплым и родным «Ликуся», как звал когда-то папа, что никто не чмокает меня в щеку перед сном, никто не будит утром, никто не ревнует, не требует внимания, никто не ждет от меня подарков ко дню рождения и не делает подарков мне…
Да, я еду в Калюкин. Не рассуждая, не сбивая саму себя многословными отвлечениями от самой главной темы. Я, кажется, влюбилась. И совершенно не хочу себя разубеждать в этом.
Пятнадцать минут ушло у меня на то, чтобы собрать сумку. Десять – чтобы убедить мгновенно разъярившегося шефа, что мне нужен срочный отпуск и желательно подлиннее. Отпуск я получила на три дня, но про себя подумала – если что, задержусь. Вот останусь и всё, под любым предлогом. Возьму справку… Насморк, простуда, гипертония…
Кажется, я сошла с ума. На моем месте хотели бы очутиться тысячи молодых и не очень молодых журналистов. А я собираюсь добровольно отказаться от него. Ведь собираюсь? Иначе зачем я положила в сумку фотографию папы, красивое вечернее платье и осенний шарф? Я собираюсь остаться в Калюкине навсегда?
Да, собираюсь. Всё. Точка. Я устала быть одна. Я встретила человека, с которым могла бы жить оставшуюся часть жизни. А он? Разберемся на месте. Никаких сомнений сейчас не будет.
Папа когда-то учил меня принимать важные решения, не раздумывая. Раздумье – трусость, говорил он. Он, который лет пятнадцать раздумывал, стоит ли ему попробовать предложить свои открытия и проекты куда-нибудь за границу, раз они здесь никому не нужны. Да так и не предложил. А я, быстрая на решения, чему бы стала учить своих детей? Не поступать опрометчиво и не рубить сплеча?
Я вышла из квартиры со странным ощущением – я покидаю ее надолго. Поскольку она не стала еще по-настоящему моим домом, то и ощущение это было скорей приятным. Строманте, пустившей листик, я поставила бутылку автополива. Недели на три хватит. А за это время все как-то решится…
Лифты пришли сразу, два из трех. Внизу мне встретилась самая симпатичная соседка, чью тревожно-радостную мысль я тут же уловила – у соседки намечалось свидание, долгожданное, приятное…
– Удачи, – улыбнулась я ей, и соседка радостно кивнула в ответ.
Дорога от дома была мне открыта. Светофоры переключались на зеленый при моем приближении, машин было на удивление мало, нигде поперек дороги не стояла авария или заглохшая «Газель», не обесточивались некстати троллейбусы и не затевался ремонт дороги. Как будто мне открыли «зеленый коридор», вот уж точно. Зеленый коридор от моего дома, так и не успевшего стать родным, к чужому, манящему и неожиданно нужному. Добраться до МКАДа, побыстрее протолкнуться до Ярославки, терпеливо проехать первые тяжелые пятнадцать километров, а там уж…
Я включила радио, что делаю в машине крайне редко, именно потому, что не люблю передач вроде той, что веду сама. Но сейчас я постаралась найти волну с обычными, нормальными новостями. Все-таки я же не собираюсь выпадать из жизни насовсем. И праздничное платье я не зря взяла, оно мне пригодится для семейных праздников (семейных? ого… что ж, голова опять подсказывает то, чего хочет душа, это ясно). Но я же не в тундру еду, и не на Аляску, и не на острова, затерянные в Тихом океане. Что тоже было бы неплохо. Но только с Климовым.
Как приятно задать себе прямой и правильный вопрос и честно на него ответить. Хотя иногда это и есть самое трудное. Годами не можешь не то что ответить, а спросить себя: «Чего ты на самом деле хочешь?» А ведь тот, кто спросил и ответил, живет гораздо проще. Но ответ может оказаться таким болезненным. Ведь часто мы хотим невозможного. Это невозможно, а мы продолжаем хотеть. И все душевные силы уходят на подавление этого желания. А оно живет где-то глубоко внутри и в самые неподходящие моменты напоминает о себе. Когда тебе и без него плохо. Или во сне.
Вот мне то и дело снится, что я в своей старой квартире. Что-то делаю, собираю какие-то вещи или открываю дверь, а там стоят давно забытые институтские друзья. Или папа, с букетом цветов и тортиком. Именно так он пытался навещать меня, когда я была маленькой. Что мне эта старая квартира? Я ее продала, заплатила кредит за новую, большую. Живу теперь, как королева, одна на семидесяти метрах. У меня есть огромная лоджия, удобная гардеробная, просторный холл с книгами и картинами. У меня есть спальня и гостевой туалет, вдобавок к моей личной ванной комнате. Внизу в доме сидит охранник, и пол в моем подъезде моют три раза в день, чтобы в мраморном полу отражалась довольная жизнью я, в частности.
А мне снится старый дом, моя крохотная квартирка с сидячей ванной и метровой прихожей. И во сне я чувствую себя дома. Мне хорошо, спокойно, как бывает только дома. Русский ли народ придумал особую миссию родных стен, или так чувствуют и другие? Но уж точно не легкие на переезд в лучшую жизнь американцы, не те миллионы рациональных европейцев, которые, чуть разбогатев, снимают жилье получше, а потом еще получше… А также не кочующие оленеводы и не миллионы нищих китайцев и индийцев, живущих в домиках из картонных коробок.
И во сне я почему-то не знаю, что у меня уже нет ключей от той жизни, от моей старой квартиры, что у меня теперь новый дом. Значит, у моей души нет пока нового дома, я так понимаю. И она рвется назад, домой. А ее не пускают. И во сне я не знаю, что папы давно нет. Значит, для моей души это несущественно – его физическое пребывание на земле. Она продолжает любить его и скучать о нем.
– …совершено нападение на известного спортсмена, олимпийского чемпиона…
Я услышала что-то невероятное по радио и быстро сделала громче. Слава Веденеев? Да нет, не может быть. Я же не могла… Конечно! Я же что-то смутно видела, не понимая точно, что именно, стала ему дозваниваться, не дозвонилась и бросила, занятая своими личными переживаниями.
– …сейчас Вячеслав в тяжелом состоянии находится в больнице. Милиция уверена, что преступники, тяжело ранившие спортсмена и похитившие у него медали и деньги, будут в скором времени найдены…
Вот оно что! Кто-то готовил нападение на Славу! Я пока толком не знаю, как оно было осуществлено, но оно совершилось! А я не смогла ничего сделать. А что я могла? Я не знаю, как управлять моим даром, я вижу только то, что вижу, ничего больше. Я могла и хотела предупредить Славу, что какие-то смутные личности намереваются то ли взять, то ли дать ему какой-то сверток, и от этого будет очень плохо. Не думаю, что на Славу мои слова произвели бы хорошее впечатление…
Ой-ёй, кажется, мой дар стал приносить мне неожиданные неприятности. Теперь я как будто причастна к тому, что случилось со Славой. Может, мне пойти к кому-то из хорошо известных колдунов и попросить научить толком пользоваться этой неведомой мне ранее способностью? Это уже обсуждали, это ерунда. Так. По крайней мере, надо сообщить приметы преступников в полицию и постараться сделать это так, чтобы мне поверили и не сочли сумасшедшей или шарлатанкой.
Я выключила радио и уже с меньшим энтузиазмом стала пробираться к МКАД по привычно переполненным в будний день улицам. Авария, еще авария. Мальчишка лет девятнадцати выехал на тротуар, смел рекламный щит и помял две припаркованные на тротуаре машины. Парковаться на тротуаре нельзя, ездить по нему тем более. Интересно, куда он спешил? Встал рано, в спешке натянул узенькие, смешные спущенные штанишки, еще и голову залил гелем, зачесал наверх редкие светлые волосики… Очень спешил, но все же выправил из-под штанишек полосочку белых трусов, на широкой резинке которых четко пропечатана знаменитая фирма одежды. Что будут показывать миру дети вот этих детей, ведь каждое последующее поколение становится все более и более откровенным в своих диалогах с миром?
Господи, почему многое в нашей сегодняшней цивилизации кажется мне признаком ее заката? Потому что я слишком много знаю, читала лишнее? Читала, что у всех цивилизаций был период расцвета и заката? Что есть неоспоримые признаки вырождения человека и общества, во внешности людей, в том,
чем занято общество и каждый в частности?Хотя сегодня для этого и читать много не надо. Включи телевизор, услышишь и про грядущую гибель цивилизации, и про поворот оси Земли, и про предначертанный и рассчитанный еще далекими предками апокалипсис, сроки которого известны беспокойным мистикам и астрологам… А послушай порой нас с Лапиком, так поймешь, что конец света уже наступил, только мы его не заметили, живем уже по ту сторону – думаем, что живем…
Я резко затормозила, не доехав буквально сантиметра до вдруг остановившегося передо мной как вкопанного светлого Лексуса. Хорошая машина, большой дорогой внедорожник, имеет право на капризы на дороге – так, наверно, думает хозяин. Из машины вышла сильно обтянутая офисным костюмчиком средне молодая женщина и процокала на каблучках к багажнику, чтобы убедиться, что я ее не задела. Как, интересно, она водит машину на таких каблуках?
– Коза! – она подошла к моему полуоткрытому окну. – Ездить научись! – Хозяйка Лексуса еще сказала несколько матерных слов и даже потрясла перед моим носом остро пахнущим ванилью и еще чем-то горьким кулачком. Я успела заметить длинные красные ногти с нарисованными на них черными и серебряными затейливыми веточками и толстое обручальное кольцо.
Я только пожала плечами и закрыла окно. Вот то, что мешает мне жить в сегодняшнем дне и радоваться, что я родилась в конце двадцатого века. Когда прошли войны, когда появились фантастические средства связи и передвижения. А человеческая глупость и хамство остались. Так какая мне разница – вываливаю я по утрам помои из окна на улицу или аккуратно завязываю целлофановый пакетик с мусором и выбрасываю в мусоропровод, который регулярно моет хлоркой дворник Файзулла, который живет в подвале моего дома и ненавидит меня так же, как вонючий мусоропровод, в который мои преуспевшие в жизни соседи не гнушаются порой выливать недоеденный гороховый суп?
Какая разница – пью ли не имеющую вкуса фильтрованную воду из специального тонкого краника или тащу два тяжелых ведра ледяной, сводящей зубы водицы на собственных плечах? Сижу ли я одна в новостройке с панорамным остеклением или в чистом поле… Разве это меняет главное?
Суть человеческая остается той же. Так же становится больно от жестокости и несправедливости жизни. Так же болит душа, так же не хочется думать о плохом, смотреть на неприятное, так же хочется надеяться и верить, что самым немыслимым мечтам суждено сбыться.
Так. Что мне надо сейчас сделать, чтобы в душе не было столь гадко? Чуть не разбила машину, услышала в свой адрес мерзкие слова… Выйти, толкнуть эту тридцатилетнюю наглую тетеньку, чтобы она полетела в своем тугом перламутровом костюмчике до ближайшей лужи, плюхнулась бы в нее, посидела бы, может быть, одумалась, не стала бы так хамить. Все-таки зря интеллигентные люди перестали драться. В лучшем случае можно получить пощечину. А так чтобы по-настоящему, от всей задетой души…
А почему, собственно, нет? Сидеть и ныть, что меня обозвали ободранной козой, которую давно не желал ни один козел (если перевести с тетенькиного языка на приятный мне русский), да еще с утра пораньше, когда я еду в свое прекрасное будущее с Климовым?
Я быстро открыла дверцу, вышла из машины, подошла к тетеньке, с сосредоточенным видом ковырявшей свой номер, до которого я не доехала полсантиметра, и изо всех сил толкнула ее на землю. Тетенька от неожиданности крякнула, плюхнулась в серую пыльную канавку на продавленном асфальте, на тугом костюмчике отлетела пуговица, и тетенька, набрав побольше воздуха, прокричала что-то сильно матерное. Вот и ладно. Пока она вставала, отряхивалась и бежала ко мне, чтобы, соответственно, дать сдачи, я села в машину, ловко встряла в плотный поток машин, обтекавший нашу несостоявшуюся аварию, и уехала.
Вот бы Генка Лапик видел меня! Материалу было бы на всю беседу. А тема, кстати, хорошая. Сколько интеллигентских соплей пролито по поводу интеллигентских же соплей русской интеллигенции. Тем она и хороша, русская интеллигенция, что честь не позволяет ей ни унизительной работой заниматься, ни сдачи давать, ни играть с плохими людьми по их плохим правилам. Не оттого ли она всё проигрывает и проигрывает, уже больше века, и всё тает и тает. Так я и скажу. Представляю, что ответит Генка.
Ответит Генка? О чем это я? А я разве не еду… А зачем тогда я взяла осенний шарфик и праздничное платье? Разве не затем, чтобы проводить осенью в Калюкине семейные праздники? Как-то этот инцидент чуть не сбил меня с главной темы дня, не эфирного, не журнального – моего собственного.Глава 31
Пробка, в которую я только что встала, тянулась невыносимо долго. Вот, кажется, знакомый двор, через который можно сигануть и хорошо сократить путь. Так мы и сделаем. Я завернула во двор, не сразу поняв, чем же он мне знаком. И лишь когда поехала мимо старой пятиэтажки с покосившимися козырьками подъездов, у меня в душе что-то ёкнуло. Или кажется, или точно он. Двор, где живет мальчик Женя Апухтин. У родителей своя жизнь на лыжах, в которую почему-то не берут Женю, а у мальчика – страшный дядька, проходящий сквозь стенку, и ночевки у соседей. Почему, собственно, я решила, что так бывает всегда? Просто я случайно тогда попала в такое время.
Я сама не заметила, как остановила машину. Посидела пару секунд и вышла. Вот он, этот подъезд, где в стене прячется страшный дядька. Вот и три окна у подъезда на первом этаже, где живет Женя Апухтин. А вот, собственно, и сам Женя. Из машины его сначала не было видно.
Мальчик сидел на траве под своим собственным окном с карандашом и толстой книжкой в мягком переплете. Я подошла поближе и взглянула – судоку.
– Получается? – я присела на корточки рядом с мальчиком.
Женя взглянул на меня и, похоже, сразу узнал и улыбнулся:
– Трудно.
– А почему ты не в школе?
Женя вздохнул очень по-взрослому:
– Потому что сейчас каникулы, Лика.
– Да, точно. Просто я как-то…
– А я вас слышал по радио.
– Ты слушаешь радио?
– Не я, папа. Мы ехали в машине…
Вот, значит, напрасны были мои опасения, что Женя – брошенный, никому не нужный мальчик. Всё нормально, и папа есть, и машина, и Женя в ней ездит – говорит как о чем-то само собой разумеющемся. Только вот почему сидит на земле под своим окном в разгар лета?
– А почему ты никуда не поехал?
Женя посмотрел на меня.
– Я хотел… Но просто там очень долго надо лететь на самолете, и потом еще ехать на катере. И очень холодная вода. А я обязательно в эту воду полезу.
– А это все где находится?
Женя мечтательно махнул рукой куда-то вдаль.
– Это далеко… На Северном море. Там совсем нет людей. И воду можно пить прямо из ручья. Мама с папой пьют. И вчера мне звонили. Там очень много комаров и особенно мошек. Они спят в сетках. Они бы меня съели.
– Мама с папой?
Женя засмеялся:
– Нет! Комары! Они там просто огромные, как шмели!
Кажется, я все поняла.
– А ты-то с кем остался?
– Я? – Женя взглянул на меня, раздумывая, стоит ли мне говорить, что он остался в городском летнем лагере.
И решил не говорить.
Что воспитательницей была хорошая папина знакомая, добрая, она приносила Жене персики и разрешала по вечерам приходить к ней смотреть фильмы по телевизору. И что еще там были два мальчика, которые не давали Жене спокойно ни есть, ни спать. Их тоже не забирали домой ночевать. И Женя оставался с ними один в палате. Тогда он взял и написал записку воспитательнице, и ушел. Только вещи забрать не удалось. С вещами он спокойно не прошел бы мимо охранника. А так – сказал охраннику, что его послали за чипсами, и пробежал, пока тот думал, стоит ли выпускать Женю. Конечно, его искали, приходили домой, и родителям звонили, но Женя же не такой дурачок – он тете Лене сказал, что в летнем лагере все отравились, просто родителям не хотят это говорить, чтобы не возмущались, – ну, как обычно… А дома он первые три дня не ночевал, попросился к дяде Коле, соседу, – тоже, как обычно, когда родителей нет. А дядя Коля – свой человек, он Женю никогда не выдает. А теперь Женя и вообще один ночует и не боится. Тетя Лена каждый день почти ему звонит.
– Тетя Лена – это?.. – спросила я молчащего мальчика.
Он поднял на меня встревоженные глаза. Он ведь мне ничего не говорил о ней.
– Кто такая тетя Лена? – повторила я, стараясь, чтобы мой вопрос прозвучал как можно мягче.
– Тетя Лена – это моя мама.
– Понятно. А папа – настоящий?
Я неправильно сформулировала вопрос. Я увидела, как Женя стал краснеть от ушей до самого носа.
– Мама тоже настоящая! Просто она появилась позже, чем папа.
– Хорошо, да, понятно.
– Тетя Лена – моя мама, она меня любит.
– Нисколько в этом не сомневаюсь. Ладно. А хочешь пойти со мной на эфир? На радио? – Я быстро взглянула на часы. – И… И еще в милицию, то есть в полицию, или в прокуратуру… – Я подумала, что надо быстро узнать, где открыли дело по происшествию в Славиной квартире и как-то поучаствовать. Может быть, сходить туда, вдруг я еще что-то увижу, пойму. Хотя двух молодых людей я довольно отчетливо себе представила и могла бы их описать. – Так что?
Женя не очень уверенно кивнул, а я быстро набрала Лёне Маркелову эсэмэску: «Буду сегодня на эфире, черкни тему. У меня есть интересный эпизод».