Похождения бравого солдата Швейка

В Швейке великолепно воплощено нежелание народных масс мириться с «безумием империализма». Вот почему он, до мозга костей чех, в эпоху войн и революций стал интернациональным типом.

Но в поведении и рассказах Швейка есть черты, которые не укладываются в рамки разумного и логически объяснимого. Между тем именно в столкновении с этим подчас наигранным идиотизмом Швейка особенно наглядно выступает действительный идиотизм антинародной власти. Современный чешский литературовед Милан Янкович правильно расшифровывает суть этой стороны романа как «ощущение бессмысленности буржуазного мира» и стремление выразить ее с помощью «элементов абсурдности в художественных приемах».

Мнение членов медицинской комиссии, которая должна была решить вопрос о годности Швейка к военной службе, разделилось: половина врачей считала, что Швейк — «ein bloder Kerl» (идиот), в то время как другая утверждала, что он «прохвост» и издевается над военной службой. «До сих пор не могу понять, корчите вы из себя осла или же так и родились ослом!» — восклицает поручик Лукаш, обращаясь к Швейку. Разошлись во мнениях о характере швейковского «идиотизма» и позднейшие критики и интерпретаторы романа.

Собственно, существуют два различных Швейка: один — «идиот в воинской части» (герой предвоенных рассказов и повести «Бравый солдат Швейк в плену»), другой — внешне простодушно-наивный, но в действительности глубоко человечный и проницательный народный увалень, щедро наделенный юмором и хитрецой (не случайно в архивах военно-полевого суда на его деле стоит пометка: «Намеревался сбросить маску лицемерия и открыто выступить против особы нашего государя и нашего государства»). На глазах у читателя «предвоенный» Швейк превращается в этого второго Швейка, с которым мы впервые знакомимся на страницах романа и которого Гашек одарил собственным искусством мистификации, становящейся средством борьбы и разоблачения иллюзий. Этот Швейк — идиот только в глазах начальства. «Не знаю, удастся ли мне достичь этой книгой того, к чему я стремился, — с грустью признавался Гашек. — Однажды я услышал, как один ругал другого: «Ты глуп, как Швейк». Это свидетельствует о противоположном». Подлинный Швейк, по свидетельству самого автора, — «непризнанный скромный герой», который «сам не подозревает, каково его значение в истории новой великой эпохи». Это вечно живой антипод «неизвестного солдата» всех несправедливых войн.

В предвоенных рассказах и первом варианте романа Швейк — пародийный тип усердствующего не по разуму «бравого солдата». Главная художественная функция этого пародийного героя — эпическая ирония. Ироническая насмешка обычно проявляется в том, что мы с серьезным видом провозглашаем некую истину, которую сами считаем нелепостью. Швейк иронизирует своим поведением. Его ирония — это действия и поступки, вскрывающие не только нелепость распоряжений, которые он неукоснительно исполняет, но и самих основ миропорядка, диктующего эти распоряжения. Хотя мы встречаемся здесь и с иронической издевкой над официальной идеологией, лишь в своей окончательной ипостаси Швейк не только действует, но и размышляет. Лишь став выразителем определенного мировоззрения, а именно — народного взгляда на жизнь, он превращается в одного из «великих людей великой эпохи».

Смех лучше звучит «на миру». И Гашек окружил своего героя народными персонажами, способными оценить его остроты и, как говорится, подлить масла в огонь. Писатель отнюдь не идеализирует представителей народа. Но образ мышления Швейка тождествен образу мышления его народного окружения. Зато он прямо противоположен образу мышления Циллергутов, Дубов и Биглеров. В этом отношении примечательна глава, в которой Гашек рассказывает, как в вагоне, где сидел Швейк, и в штабном вагоне реагировали на известие о вступлении Италии в войну. «Верхи» и «низы» не только по-разному думают, но и по-разному говорят. И устами Швейка и его приятелей Гашек первым в чешской литературе «канонизировал» народный разговорный диалект.

Нужна была мировая война, нужен был крах целой империи, чтобы привычный миропорядок предстал перед народным сознанием, как гротескный грангиньоль. Однако в качестве литературного героя Швейк принадлежит не только современности. Он получил права гражданства среди вечных типов мировой литературы, дополнив галерею таких подлинно народных персонажей, как Иванушка-дурачок и его чешский собрат глупый Гонза, Ходжа Насреддин и Гансвурст, Тиль Уленшпигель и Санчо Панса, Фигаро и Сэм Уэллер. В нем прорвался в большую литературу тот неумолкающий смех социальных низов, который сотрясал основы господства сильных мира сего на протяжении всей истории человечества. Но если победы Иванушки-дурачка и Ходжи Насреддина были лишь выражением народной мечты, если Санчо Панса и Сэм Уэллер разделяли неудачи благородного романтика Дон-Кихота и прекраснодушного мистера Пиквика, если торжество Тиля Уленшпигеля и Фигаро в конце концов оказалось призрачным, то вольноопределяющемуся Мареку и Йозефу Швейку суждено участвовать в низвержении мира несправедливости. По свидетельству Ивана Ольбрахта, в незавершенных частях романа Швейк, попав в русский плен, после октября 1917 года должен был встать на сторону революции.

«Похождения бравого солдата Швейка» — это острейшая социально-политическая сатира, озаренная веселой и задорной усмешкой. Бравому солдату Швейку удалось снискать симпатии всего мира именно благодаря своему добродушию и народному лукавству. Стихия смеха в романе всеобъемлюща. Приемы комического многообразны. Здесь и комизм характера («Швейк» — один из самых «населенных» романов, и только замечательное умение Гашека наделять своих персонажей «особыми приметами» позволяет нам из сотен действующих лиц запомнить хотя бы десятки), и комизм ситуации, и комическая фантастика (блестящий образец ее — сон кадета Биглера под Будапештом), и продолжающий традицию «популярных» лекций Гашека особый пародийно-научный комизм (например, рассуждения Швейка о прогрессе правосудия или спор повара Юрайды с телеграфистом Ходоунским о переселении душ), и парадоксальная комическая логика (утверждение Швейка, что наибольшую свободу человек обретает в сумасшедшем доме), и юмористические афоризмы и сравнения («Помни, что на этих клистирах держится Австрия»; «…солдаты премило сидели на корточках над рвами, как ласточки на телеграфных проводах перед перелетом в Африку»), и юмористические фамилии персонажей (помимо всего прочего писатель часто использовал фамилии своих друзей и знакомых, и, например, тот Бржетислав Людвик, которого «проткнули» на базаре в Будейовицах, вовсе не торговец скотом, а приятель и впоследствии биограф Гашека), и контекстовое или стилистическое «снижение» («Маленький окурок, валяющийся в плевательнице… совсем оттеснил бога в сторону», эрцгерцога Фердинанда не убили, а «укокошили»). Особую — и притом многогранную — роль в комической «оснащенности» книги играют бесчисленные вставные анекдоты-новеллы: порой они содержат сатирическое иносказание, обиняком доводя до сознания читателя авторскую издевку, порой неожиданно переводят повествование в совершенно иную плоскость, а главное — они бесконечно раздвигают его рамки, включая в «микрокосмос» романа весь «макрокосмос» народной жизни, и открывают безграничный простор для неиссякаемого гашековского комизма.

И все же во всем этом разнообразии художественных средств есть глубокое, не побоимся сказать — философское единство. Длинная цепь приключений Швейка и его боевых соратников — это сплошное опровержение ожидаемого, доказывающее, что жизнь богаче любых бюрократических установлений и любых предвзятых представлений о ней, а человек неисчерпаем в своей сложности и своих потенциальных возможностях. Швейк потому и может оставаться внешне неизменным, как персонаж популярного комикса, переходящий из одного выпуска в другой, что по сути своей он — олицетворение торжества неожиданности над шаблоном и торжества щедрости человеческой натуры над стереотипом. Такова внутренняя логика алогизма его поступков и суждений. В этом смысле отблеск «швейковщины» падает и на таких персонажей, как поручик Лукаш и фельдкурат Кац, сообщая им человеческую «живинку», которой начисто лишен благонамеренный Дуб и почти начисто столь же благонамеренный Биглер.

Первые выпуски «Швейка» Гашеку и его друзьям приходилось предлагать прохожим на улице. Книготорговцы отказывались продавать неблагопристойную книгу. Только начиная с четвертого выпуска ситуация изменилась. Книгу читала вся Прага, вся Чехия. Со страниц оборванной на полуслове эпопеи герой Гашека шагнул в жизнь.

С тех пор Йозеф Швейк успел рассказать свои нескончаемые истории почти на всех языках мира. Еще при жизни Гашека он попал на театральные подмостки, и автору посчастливилось воочию увидеть своего героя (в первых чешских театральных постановках роль Швейка с большой душевной теплотой исполнял талантливый актер Карел Ноль). Одним из наиболее интересных театральных прочтений романа Гашека была его постановка прогрессивным немецким режиссером Эрвином Пискатором (1927 г.). Пискатор, для которого главным в романе было «столкновение человека с противоестественностью массового убийства и милитаризма на той границе, где всякий смысл переходит в бессмыслицу, всякий героизм — в смешное, а божественный мировой порядок — в карикатурный сумасшедший дом», с целью раскрытия этого контраста использовал марионеток и трюковой фильм по блестящим сатирическим рисункам Георга Гросса (автор был привлечен за них к суду). Первоначально Пискатор хотел даже оставить на сцене только одного человека — «гениального идиота» Швейка. Но в такой трактовке Швейк, которого играл выдающийся немецкий актер Макс Палленберг, оставался фигурой исключительной и к тому же пассивной. Замечательный чешский режиссер Э.-Ф. Буриан, поставивший собственную инсценировку романа Гашека в своем театре «Д-35» (1935 г.), по словам критика-коммуниста Курта Конрада, «вернул Швейка Праге», сделал его одним из многих, придал его сопротивлению войне активный и более сознательный характер. Эту традицию развивают и современные чешские сценические воплощения романа. Улыбающееся лицо Швейка не раз появлялось и на киноэкранах (семь чешских фильмов, из которых едва ли не самый удачный «кукольный» вариант был в 1954 г. создан известным режиссером и художником Иржи Трнкой; одна австрийская и одна западноберлинская картина).

Еще в 20-е годы Карел Ванек без особого успеха попытался досказать историю похождений Швейка на фронте и в русском тылу. А во время II мировой войны старого вояку вновь призывают в действующую армию. Первыми это делают советский сатирик Морис Слободской («Новые похождения бравого солдата Швейка», 1942–1943 гг.) и советские кинематографисты (VII выпуск киносборника «Победа будет за нами», созданный летом 1941 г., начинался интермедией «Швейк в концлагере», а заканчивался сценой, где фашисты тщетно пытаются расстрелять бессмертного бравого солдата; в 1943 г. Сергей Юткевич снимает кинокомедию «Новые похождения Швейка»). В 1943 году чешский режиссер Карел Ламач создает в Англии кинокомедию «Это случилось в полночь», героем которой опять-таки был бравый солдат Швейк. В том же году Бертольт Брехт пишет своего «Швейка на второй мировой войне».

В дневнике выдающегося драматурга осталась запись: «Я читал в поезде старого «Швейка» и был снова поражен огромной панорамой Гашека, истинно отрицательной позицией народа, который сам является там единственной положительной силой и потому ни к чему другому не может быть настроен положительно». Идею пьесы, в конце которой Швейк и Гитлер встречаются под Сталинградом, ярче всего выражали строки из ее финала:

«Порою величье непрочным бывает, А малая малость растет на глазах».