Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

Следы и вправду отпечатались в глине очень чётко — некоторые вплоть до циферок размера. Так что оставалось только аккуратно поддевать следок, класть в ведёрко — и домой. А там уж бабушка разберётся с ними. Путаница вышла только со следами кроссовок, в них были двое ребят, размер, видать, носили один — и Ваня опасался, как бы дважды не взять один и тот же след. Задачу свою Ваня выполнил без помех: он предполагал, что парни, изгваздавшиеся в грязи не меньше, чем он, на улицу пока не покажутся, тоже, небось, отмываться станут — так и вышло.

На другой день, заглянув в кухню, Ваня мельком увидел, что бабушка Василиса Гордеевна запекает глинистые следы, ровно шаньги, в печи на железном листе. Потом он подсмотрел, как бабушка, вытащив подсушенную и потрескавшуюся продукцию, налила в каждый след колодезной воды, и туда же положила по шерстяному поясу — когда только связать успела, никак ночью работала… Пояски были из чёрно–красных махрящихся ниток. Василиса Гордеевна начала метаться по кухне, враз ставшей ей тесной, шептаться и плеваться, но, что потом было, Ваня уже не видел: бабушка цыкнула на него — и вытолкала из кухни, чтоб не путался под ногами, а шёл бы картошку окучивать.

Прошёл ещё день — и бабушка вручила ему кучу высохших поясов (концы каждого были связаны, так что получилась петля), наказав при встрече накинуть эти шерстяные петельки на парней.

— А что с ними будет? — полюбопытствовал Ваня.

— Там увидишь, — ответствовала Василиса Гордеевна.

— Ладно, — сказал Ваня и пошёл.

Вот это была настоящая охота! У Вани так и подпрыгивало всё внутри от предвкушения. Уж он им теперь покажет! А то — проходу не дают… Разве ж это жизнь? А в школу как он будет ходить? Да вдруг и они там учатся — что скорей всего… Школу-то эту он видел, за магазин надо свернуть да пройти немного, такая же, как прежняя, в которую он ходил в Ужге, один к одному: кирпичная, в четыре этажа и буквой П. Не отвлекаться, одёрнул себя Ваня. Надо было ещё найти парней да умудриться набросить верёвки им на шею. Их-то шестеро, а Ваня-то со своими вязанками один.

И опять Ване повезло — на ловца и зверь бежит. Парни вразвалочку, сунув руки в карманы, перегородив широкий тротуар, шли на него, а потом — в тычки да в толчки — оттеснили его на свой излюбленный пустырь. Верёвки Ваня на левую руку намотал и придерживал, свисают они внутрь пестеря и не видны совсем, разве только чуть–чуть, а ежели что, под рукой. Когда Ваню затолкали в глубину пустыря, подальше от людских глаз, за печной остов, Эдик, ткнув его в грудь, заголосил:

— Ах ты, лярва, тебе что — мало, что ли, и чего ты тут ходишь, хорошим людям глаза мозолишь, весь кайф ломаешь?

— Да он бабки нам несёт, старается, так ведь, сявка? — спросил Это Самое. — Бабки отдаёшь — бить не будем. Сам отдашь — или, это самое, пацаны помогут?

Ваня быстро вытащил заготовленную сотенку — и протянул. Вот сейчас надо, сейчас… Но всё не решался, только крепче сжимал своё вязаное оружие.

— Стольник? Всего-то? Нет, сотней ты не отделаешься, — сказал Мичурин и заехал Ване по лицу.

— А вот мы его сейчас маленько пощекочем, так по–другому заговорит, побежит за денежками-то! — говорил Это Самое, вынимая из кармана ножик.

А Эдик подскочил, чтоб скрутить ему руки, но Ваня, изловчившись, вывернулся, отбросил пестерь, а связка верёвок оказалась снаружи. Отделив крайний хомуток, он в мгновение ока накинул его Эдику на шею, ещё доля секунды — и второй хомут на Этом Самом, и тут же третий накинут на кого-то, оказавшегося поблизости.

Что произошло в следующее мгновение, Ваня плохо потом помнил, так был потрясён. Эдик, Это Самое и третий мальчишка один за другим прямо на глазах стали меняться. Волосы клочьями полезли из щёк, покрыли всё тело, лица вытянулись в морды, руки и ноги скрючились, из задов выбросило по хвосту — и вот между Ваней и оставшимися тремя ребятами стоят три пса в вязаных ошейниках. Все оцепенели — и собаки, и люди. Ваня первым пришёл в себя — ощутив, что верёвки, как живые, рвутся из рук. Довершая начатое, пока те не опомнились, он стал набрасывать их на людей, и ему показалось даже, что верёвки сами окрутили шеи жертв. Все, кроме одного, перекинулись псами. Эдик стал таксой, Мичурин белым пуделем, а все остальные обычными дворнягами, даже Это Самое. Собаки лязгнули зубами — и, подвывая, бросились наутёк.

Оставшийся парень — он был в кроссовках, всё-таки Ваня дважды срезал один и тот же след, и этому просто повезло — никак не мог опомниться. Он оторопело глядел на то место, где минуту назад стояли человеческие создания, потом собаки — а теперь никого нет, только нож лежит у Ваниных ног. Мальчишка поднял глаза на Ваню — завизжал и, не переставая визжать, побежал куда-то по пустырю.

Ваня съехал спиной по бывшей печке и сел на заваленную щебёнкой землю — ничего, кроме потрясения, он не испытывал. И тут в совершенном оцепенении он увидел, как из отброшенного пестеря выползает ещё одна, седьмая петля — откуда она взялась-то, их всего было шесть, Ваня сколько раз считал. И этот красно–черный ошейник, складываясь восьмёркой и разжимаясь в нуль, приближается к нему… Ползёт… Ваня не мог отвести от него глаз. Оказавшись в непосредственной близости от Вани, последняя петля взвилась в воздух и оказалась на Ваниной шее…

Горло сжало, земля куда-то покатилась — Ваня зажмурился, хотел крикнуть… но только булькнул…

Открыв глаза, он увидел, что земля дотянулась до его подбородка. Ваня внимательно поглядел на неё, воды в ней почти не было, суха, очень суха, слишком суха. Плохое место. Надо было искать хорошее. И тут очень близко он увидел перепончатые лапы. Что за напасть… Ваня попытался отскочить подальше от лап, он прыгал хорошо, очень хорошо, просто как подушка, р–раз — и там! Одно было плохо: лапы прыгали вместе с ним. Ваня попытался отделаться от лап, потряс ногой — но не тут-то было! Лапы оказались крепко к нему приклеены.

— Гнида, — вдруг услышал он и, с трудом подняв голову, увидел высоко–высоко на каменной вершине эту, как её, он знал, как её зовут, только забыл…

— Ты кто? — попытался спросить Ваня, и даже спросил, но только не на русском языке, и даже не на английском, и не на каком-либо другом наречии, а очень странными, но, оказывается, очень удобными для него звуками.

— Не видишь, что ли, — кошка. А ты гнида…

— Почему? — удивился Ваня.

— Потому что наделал собак. Мало их тут бегает, никакого покоя от них нет! Это какой-то собачий город, кругом одни бездомные псы. Не мог сотворить кошек, раз уж так тебе не терпелось! Гнида ты и всё…

— Нет, я не гнида, — сказал Ваня, — я …

— Тогда жаба…

— И не жаба. Я…

— Спроси кого хочешь, ты — самая настоящая жаба. Как только земля таких носит — ни съесть тебя, ни поиграть с тобой. Гнида ты…

С этими словами кошка прыгнула куда-то, только Ваня не понял куда — и больше он её никогда не видел. Надо было искать хорошее место — это было плохое. Хорошее место — это когда вода: сверху, снизу, вокруг, рядом… А тут сухо, глаза сохнут, ноздри сохнут, есть нечего, острые камни — того гляди брюхо распорешь, брюхо у него было мягкое, слишком мягкое. И пустое. Вперёд! И Ваня, как он теперь умел, совершил великолепный чемпионский прыжок — р–раз, и там. И ещё — р–раз! Только его немного заносило — но это ничего, он всё же подвигался к тому, хорошему месту, он это чувствовал. Скакал Ваня долго — просто выбился из сил, а хорошего места всё не было.

Наконец он увидел это место — и издал такой клич радости, что сам вздрогнул. Он нырнул в эту жёлтую воду, погрузился в неё с ноздрями и ощутил, что по обеим сторонам головы раздуваются какие-то воздушные шары… Как на параде. Это было приятно. Отдышавшись как следует, Ваня увидел довольно далеко эту, как её, она летала, чёрная такая, а крылышки прозрачные, он знал, как её зовут, да забыл и не хотел вспоминать, и разговаривать с ней он тоже не хотел. Он только услышал, как она пискнула «ой, мамочка!», и одновременно с этим «ой, мамочка!» Ванин язык покинул его, он умчался так далеко, что Ваня уже с ним распрощался, но после прогулки язык вернулся, и не один, а с этой летучкой. Она была вкусная.