Похождения Жиль Бласа из Сантильяны

Когда мы несколько пришли в себя, я спросил Сипиона, в каком состоянии оставил он мой дом.

— У вас больше нет никакого дома, — отвечал он, — а для того чтоб избавить вас от неприятных расспросов, опишу вам в двух словах то, что там произошло. Ваше имущество разграблено дотла как стражниками, так и вашими собственными слугами, которые, считая вас за конченого человека, забрали в счет жалованья все, что смогли унести. К счастью для вас, я ухитрился спасти из их когтей два больших мешка с дублонами, которые вытащил из денежного сундука и отнес в верное место. Салеро, являющийся их хранителем, вернет вам все, когда вы выйдете из крепости, где, как я полагаю, вы недолго пробудете в качестве нахлебника его величества, ибо вас задержали без ведома герцога Лермы.

Я спросил Сипиона, откуда ему известно, что министр не причастен к моей опале.

— Я знаю это доподлинно, — отвечал он. — Один из моих друзей, пользующийся доверием герцога Уседского, поведал мне все подробности вашего ареста. «Кальдерон, — сказал он, — обнаружил через лакея, что Сирена, скрываясь под другим именем, принимает по ночам наследного принца и что эта интрига затеяна графом Лемосом при посредстве сеньора Сантильяны, а потому он решил отомстить как им, так и своей возлюбленной. С этой целью он тайно отправился к герцогу Уседскому и открыл ему все. Герцог, обрадовавшись такому прекрасному случаю погубить своего врага, не преминул им воспользоваться. Он доложил о полученном известии королю и изобразил в самых мрачных красках опасности, которым подвергался инфант. Это донесение так рассердило его величество, что он приказал тут же запереть Сирену в Приют кающихся магдалинок, выслать графа Лемоса, а Жиль Бласа подвергнуть пожизненному тюремному заключению». Вот что сказал мне мой друг, — добавил Сипион. — Из этого вы можете заключить, что постигшая вас невзгода — дело рук герцога Уседского или, лучше сказать, Кальдерона.

Это сообщение навело меня на мысль о том, что дела мои могут со временем поправиться, так как герцог Лерма, уязвленный изгнанием племянника, не остановится ни перед чем, чтоб вернуть его ко двору, и при этом, вероятно, не забудет и обо мне. Что может быть прекраснее надежды! В один миг она меня утешила в потере всего моего имущества и вернула мне веселость, словно для этого были какие-либо основания. Тюрьма не только перестала казаться мне мрачным обиталищем, где меня, быть может, заставят провести остаток дней, но я стал даже смотреть на нее, как на орудие, которым судьба пожелала воспользоваться, чтоб возвести меня на какой-нибудь важный пост. Ибо вот как я рассуждал сам с собой:

«У первого министра есть сторонники в лице дона Фердинанда Борджа, отца Джироламо из Флоренции и в особенности брата Луиса д'Алиага, который обязан ему своим положением при особе короля. С помощью таких могущественных друзей его светлость пустит на дно всех своих врагов. А может статься, вскоре произойдут важные перемены в государстве. Его величество сильно недомогает. Как только король скончается, инфант, его сын, призовет обратно графа Лемоса, а тот сейчас же представит меня новому монарху, который окажет мне всяческие благодеяния, чтобы вознаградить за перенесенные невзгоды».

В предвидении грядущих радостей я почти не замечал своего бедственного положения. Полагаю, что те два мешка с дублонами, которые, по словам Сипиона, хранились у золотаря, способствовали происшедшей во мне перемене не в меньшей степени, нежели окрылявшие меня надежды.

Я был слишком доволен усердием и честностью Сипиона, чтоб не поблагодарить его за это, а потому предложил ему половину денег, спасенных им от разграбления. Но он отказался.

— Я ожидаю от вас, — сказал он, — другого знака благодарности.

Столь же удивленный его словами, сколь и отказом, я спросил своего секретаря, чем могу ему помочь.

— Мне хотелось бы, сеньор, чтобы мы с вами никогда не расставались, — отвечал он. — Позвольте мне соединить свою судьбу с вашей. Я питаю к вам такие дружеские чувства, каких не питал ни к кому из своих господ.

— Ах, дитя мое, могу тебя заверить, — сказал я ему, — что ты не наткнешься на неблагодарность. Ты мне понравился с первого же момента, как пришел наниматься. Видимо, мы рождены друг для друга под знаком Весов или Близнецов, которые, как говорят, сводят людей. Буду весьма рад твоему обществу и для начала намерен попросить сеньора коменданта, чтоб он запер тебя со мной в этой башне.

— Это будет чудесно, — воскликнул он. — Вы меня опередили: я сам собирался просить вас об этой милости. Ваше общество мне дороже свободы. Я только изредка буду ездить в Мадрид, чтоб понюхать воздух и узнать, нет ли при дворе каких-либо благоприятных для вас перемен. Таким образом у вас в моем лице будет одновременно наперсник, гонец и шпион.

Эти выгоды были слишком ощутительны, чтоб я стал от них отказываться. А потому я оставил при себе этого полезного человека, испросив на то разрешение у моего услужливого коменданта, который не захотел отказать мне в столь сладостном утешении.

ГЛАВА VIII

О первой поездке Сипиона в Мадрид, о ее причинах и успехе. Жиль Блас заболевает. Последствия его болезни

Если принято говорить, что у нас нет худшего врага, чем наша прислуга, то, с другой стороны, надо сказать, что верные и преданные слуги — это наши лучшие друзья. После усердия, проявленного Сипионом, я уже не мог смотреть на него иначе, чем на своего alter eq. Итак, между Жиль Бласом и его секретарем исчезли чинопочитание и церемонность. Они жили в одной комнате, спали на одной постели и ели за одним столом.

Сипион был забавным собеседником: его, по справедливости, можно было назвать весельчаком. К тому же у него была голова на плечах, и его советы оказались мне весьма полезны.

— Друг мой, — сказал я ему однажды, — не написать ли мне герцогу Лерме? Не думаю, чтоб это произвело на него дурное впечатление. Как ты об этом думаешь?

— А бог его ведает, — отвечал он. — Вельможи так переменчивы, что, право, не знаю, как он примет ваше письмо. Тем не менее напишите на всякий случай. Хотя министр вас и любит, однако же едва ли станет о вас вспоминать. Такие покровители легко забывают людей, о которых им не приходится слышать.

— Хотя, к сожалению, это и правда, — возразил я, — но герцог, по-моему, заслуживает лучшего мнения. Мне известна его доброта. Я уверен, что он сочувствует моим несчастьям и постоянно думает о них. Вероятно, он ждет, чтоб король перестал гневаться, и тогда освободит меня из заключения.

— Дай бог, — заметил Сипион. — Желаю вам не ошибиться в его светлости. Напишите ему письмо потрогательнее и попросите о помощи. Я отвезу ваше послание герцогу и обещаю передать его в собственные руки.

Попросив тотчас же бумаги и чернил, я составил по всем правилам красноречия послание, которое Сипион назвал патетическим, а Тордесильяс предпочел проповедям толедского архиепископа.

Я надеялся, что герцог Лерма проникнется ко мне сочувствием, прочитав печальное описание того бедственного состояния, в котором я находился, и, льстя себе этими мечтами, я отпустил своего гонца, который тотчас же по прибытии в Мадрид отправился к первому министру. Ему попался камер-лакей, с которым я был в приятельских отношениях, и тот доставил ему возможность поговорить с герцогом.

— Ваша светлость, — сказал Сипион, подавая министру порученный ему пакет, — один из вернейший слуг ваших, валяющийся сейчас на соломе в мрачной камере Сеговийской крепости, смиреннейше просит вас прочитать это письмо, которое ему удалось написать благодаря милосердию одного тюремщика.