Поименное. Незабытые лица (сборник)
Шрифт:
Из дневника
14 апреля 2000 года
День рождения Аси
Собралась старая гвардия – Мелетинские, Гриша Померанец, Юля Живова, Дима Янков, Исин друг по лагерю (второй раз его у них вижу), Волосовы… И я, как вечное нацменьшинство (впрочем, друг, кажется, тоже «лапоть»). Вспоминали сначала войну. Какой неслыханной отвагой отличался, оказывается, Гриша (что очень на него похоже), как он был ранен, как рвался из госпиталя и был снова отправлен в действующую армию. Как Елеазар Моисеевич, пошедший на фронт добровольцем, сразу попал в окружение, как ему пришлось выводить из окружения свой отряд (он был лейтенантом), как в конце концов, после холода и голода, он вдруг понял, что его отряд непрочь сдаться немцам, как вышел он на немецкий патруль, и немец, поняв, конечно, что он еврей, сделал вид, что верит, будто он армянин, и отпустил его. И как потом за это самое окружение он был приговорен
Но когда заговорили о лагерях, тут и я взяла слово. Я попросила их ответить на конкретный вопрос: что испытывал каждый, очутившись с деревянным чемоданом или с мешком, как я, перед закрытыми воротами зоны, на свободе? Я свое чувство помню очень отчетливо. Страшная раздвоенность. Там, в зоне, осталась мама, без конца болеет, ей еще шесть лет сидеть. Остались несчастные старухи (Баркова, Санагина, Дора Борисовна). Литовские девочки, с которыми подружилась, «свидетельница» Зося, славная добрая украинка, бросавшая мои записки Вадику, ей тоже сидеть еще шесть лет, и это после немецкого лагеря! А я – вольная птица. И был другой страх – что ждет в Москве? Стояла я со своим мешком, и не хотелось мне двигаться «в сторону свободы», пока остановившийся около меня «газик» не предложил подвезти до Зубовой Поляны, где выдавали паспорта. «Что это вы такая невеселая? – спросил меня шофер. – Не хочется домой? Понравилось у нас?» – «Не хочется!»
И Ася, и Юля возмутились: «Да ты просто дурочка! Тебя вся Москва ждала!»
– Ну а ты? – спросила Ася у Иси. – Ты что чувствовал?
– Я? Я – счастье. Я знал, что буду счастлив.
Париж, 2013. Опубликовано в кн. И. Фильштинский. «Мы шагаем под конвоем». М.: Возвращение, 2014
Боря Подольский. «Первое письмо…»
Из дневника
Ноябрь 2010 года
Собираемся с подругой Дитой в Израиль. Я двадцать лет не была в этой стране. Даже больше – 21. И тянет, и боюсь увидеть постаревших изменившихся друзей, с которыми, может быть, трудно будет найти общий язык. А сама страна? Ее единственные в мире холмы, иудейская долина… Не застроили ли их? Зовут мои любимые читатели из Кфар Сабы, просят выступить в их клубе (их руководитель, Карл Штивельман уже звонил), Боря и Лида Подольские ждут, буду жить у них, наметили план поездок, может, и на кладбище, где похоронена Инесса, любимый наш Учитель, выберемся, покупаемся в Средиземном море. Да и другие есть – Юрочка М., Давид Маркиш, Света Шенбрунн, Майя, родственница, она уже старушка, посидим с ней, вспомним ОВ, Митю, Валю, Митиного сводного брата, ее мужа… Решила поехать.
Борис Подольский, заключенный лагеря 385/17, Мордовия, 1960 г.
Дита заказала нам билеты на две недели, летим вместе с ней, хотя у нее другие друзья и другие планы. В Тель-Авиве наши пути разойдутся, а меня, надеюсь, встретят Подольские. Как раз на днях Лида прислала свою книгу – это настоящая сага об их огромном роде, страшная история гибели части семьи – в погромах, нацистских рвах, лагерях, поговорим. А Боря, Борька, ныне Барух, прославленный филолог, профессор, автор лучших учебников по ивриту, знаток всех на свете языков – с ним столько связано! Он – гениальный полиглот. Все языки ему подвластны – и древнеэфиопский, и какой-то амхарский, и хинди, и арабский, и фарси…
В лагере (и в Тайшете и в Мордовии) я была с его мамой, Дорой Борисовной, «сионисткой», она отсидела 7 лет от звонка до звонка за свои попытки донести до мира правду о положении евреев в СССР. А Боря, инициатор встреч с израильтянами, «передатчик материалов» (встречался с работниками израильского посольства в синагоге на улице Архипова), был осужден на пять лет, мальчиком, с первого курса взяли (как раз хинди учил в МГУ), отбывал заключение неподалеку, в соседней с нами зоне. Дора Борисовна, румяная, круглолицая, всегда в пуховом платке и смешных толстых очках, само добродушие – а оказалось, чудом избежала «высшей меры» – судили их «группу», в которую входил ее муж, отец Бори, и сын, сначала военным трибуналом! Потом все же переиграли, ей с мужем дали по 7 лет, Боре – 5. Не просто «изменническая деятельность», а также «использование национальных предрассудков!» Так в приговоре. Салтыков-Щедрин не придумает лучше.
Когда нас с мамой привезли на этот лагпункт (кажется, весной 1961 года), первое приветственное письмо я получила от Бори.
Такое и через полвека не забудешь. Летом заключенные женщины работали в поле, на огородах, весной шишки какие-то собирали, парники обустраивали. А зимой что делать? И вот начальство решило рядом с жилой зоной построить «рабочую», а в ней швейный
цех. В этом цехе мама моя два года пришивала пуговицы к солдатским кальсонам, вот она, судьба Лары! Но пока его строили, лагерная жизнь кипела, ибо появилась возможность, особенно при снисходительном конвое (такие бывали из Москвы, никогда из Средней Азии, которых было большинство), перебрасываться записками, в них заворачивали камень и, через запретки – метали. (Не я, конечно, мне было не добросить даже на 50 метров. Были «метальщицы».) На стройке работали заключенные из соседней зоны – сильные мужики, «прибалты» или украинцы (хотя бригадиром был армянин, незабвенный Ашот Казарян, я ему своей любовной перепиской с Вадиком обязана!), а вот на подхват, мусор убирать, приводили слабосильную «мелочь».Помню эти две фигурки с носилками, лопатами. Они не спешили, навалят носилки и сидят (нам через забор было хорошо видно), болтают, беседа не смолкает, один – высоченный, худой как палка, в литовской шапочке, мордочка совсем детская, да он и был, кажется, еще школьник; второй, напарник – маленький, щупленький, тоже очень юный, с характерной еврейской внешностью, в огромной, на уши сползающей кепке. Пат и Паташон, так мы их сначала звали. Их было водой не разлить. Антанас (Тони) Игнатавичюс и Боря Подольский. И вдруг прилетает мне записка – от паташона! От Бори!
Первое письмо, крохотный листок…вы найдете слезинку между строк… —как поется в неаполитанской песне. Он писал по-французски: «A la guerre comme `a la guerre (т. е. «на войне как на войне», а если фонетически – «в лагере как в лагере»), ну, и разные добрые слова. Боря ведь на редкость доброжелательный легкий человек, никакая «карательная система» этого не вытравила. Я ответила, хотя они мне казались «мелочью» (по возрасту), ведь в зоне были настоящие «орлы», лесные герои, красавцы прибалты, вот с ними бы завести «роман»!
Но и мои «малыши» оказались храбрецами. Вот сидят они у своей нагруженной тачки и пишут мне ответ. И тут подкрадывается к ним сзади начальник спецчасти, «кум», цап записку! Они бесстрашно вырывают ее из «кумовых» лап, раздирают на мелкие клочки (ведь и тому, кому писалось, т. е. мне, может влететь!), и их тащат в карцер. Боре дают 10 суток, Тони –5, хотя писали они вместе, но уж таков был антисемитский подход у начальства. Как Боря потом рассказывал, Тони все кричал, что ему надо 10, это он писал, Подольский ни при чем, но приговор остался в силе.
Боря отсидел в лагере весь свой срок – 5 лет. Он вышел в 1963 году. Жить негде, мать и отец досиживают свои два года. Остается знаменитый 101 километр, где разрешалась таким «врагам народа» прописка, город Александров. Он прописался в каком-то общежитии, устроился чернорабочим. Приезжал на уикэнды в Москву, приходил на Потаповский. Рассказывал, что живет в комнате, где 39 человек, не лучше мордовского барака, все почти бывшие уголовники, но его не трогают. Уважают как «своего». Рассказывал так добродушно, с юмором. Как-то раз пришел веселый, говорит: в местных деревнях не хватает учителей иностранных языков, ему предлагают в какой-то сельской школе преподавать немецкий («Выучу!») при условии, чтобы заодно вел и физкультуру. «Боря! Но ты же такой неспортивный!» «Там все учителя – пожилые женщины. На их фоне такой добрый молодец как я просто Илья Муромец!» В этой деревне он прожил два года, дождавшись освобождения родителей. И дети сельские его оплакивали. Много потом у него в жизни было всякого… В конце концов уехал в Израиль с женой Лидой и родителями. И теперь – прославленный профессор… «Человек года»! Когда буду выступать, расскажу и о Боре, и о его замечательной маме (я о ней когда-то написала воспоминания, напечатаны), о строительстве швейного цеха, о тех отношениях, что завязываются действительно на всю жизнь, и как бы судьба ни разбросала – тянет друг к другу…
Не состоялась наша встреча. Лида написала мне, чтобы я не приезжала, Боря в больнице, диагностировали рак мозга. Он скончался 21 февраля 2011 года. Пока был в сознании, очень волновался, что на кафедре, где он преподавал, некем его заменить.
Публикуется впервые
Будберг-Гучкова. «Подарки баронессы»
Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф-Будберг, «железная» Мура, любовница Локкарда, Горького, Уэллса, «красная Мата Хари» и прочее… Ее жизнь так богата и темна, что готовившийся к встрече с ней БЛ беспрестанно звонил из Переделкина с просьбой то положить на видное место томик Горького (увы, у нас буревестника в доме не было), то на крайний случай роман Уэллса… «Мама! – закричала я в раздражении. – Сама подходи к телефону! При такой биографии нужна ленинская библиотека! Классюша еще сто раз позвонит!» Обсуждалось и меню – ведь баронесса, а мы – плебеи.