Пока мы рядом (сборник)

– Могла бы сказать и «тебя», – попер я на таран, – могла бы спросить, как, мол, там твои дела, одинокий волк? А у меня, между прочим, ужасные события!

Вот именно так! Ни о чем не расспрашивать, как говорила бабка, «не рассусоливать», а то, не дай бог, она уже в разводе. Никаких личных тем, только жалость и сочувствие. Я с удовольствием убедился, что прав: светские интонации исчезли и прорвались ее обычные деловитость и нелицемерное сочувствие – женщины любят помочь ближнему.

– Кирилл, что случилось? Преступники? Охотятся за тобой? Как охотятся? Ты что, опять ведешь расследование? Пропал Денька? Разгром в квартире? Помочь?.. Помочь с уборкой! Как хорошо ты попал! Мой как раз в командировке, молодые живут отдельно… Конечно, я срочно приеду! Жди меня и ничего не трогай – я читала, что могут пригодиться отпечатки пальцев!

Довольный, я положил трубку. Сочувствующая Элька наверняка выведет меня на Денькину бывшую благоверную. Еще и уберет отменно. Не торопясь, я приготовил яичницу и даже позволил себе рюмочку перед завтраком. Так лучше думалось, а до прихода Эльки я хотел восстановить в памяти все, касающееся Дэна. Словно я наблюдал за ним со стороны – холодным объективным взглядом ученого, а не доверчивым дружеским.

Денька Забродин появился у нас в редакции всего на год позже меня и с моей же подачи. С ним и его Иркой мы, так сказать, «дружили домами». Наши жены были и, наверное, остались лучшими подругами. Мы и женились почти одновременно: в восьмидесятом мы с Элькой, так как у нее «поджимал срок», в восемьдесят первом – Дэн с Ириной, которые так и не нажили детей. В нашей компании Дэн единственный не учился в вузе. Он и в Москве-то появился случайно: приехал на заработки из далекой уральской Губахи, как старший мужчина в семье после смерти отца. Первое время Дэн возил большого начальника и «бомбил» по вечерам на его иномарке. Как-то вечером и познакомился с Ириной. Он и у нас в редакции поначалу был водилой – возил Маришу и нас на особо важные встречи. Закончил почему-то дизайнерские курсы, а чувство языка было у него в крови. Вот так он стал «сотрудником-универсалом», как шутили у нас. Нет-нет, да и выдавал весьма интересный матерьяльчик. Его почему-то особенно привлекали, как говорили раньше, «деклассированные элементы» – бомжи, проститутки, наркоманы и маньяки. Мало кому у нас хотелось возиться с этим «дном», а читатели как раз обожали такую «жареную» информацию. Так что творческая ниша у Деньки образовалась своя, и очень даже выигрышная. Настолько, что и диплом вроде как не имел значения. Незаметно и ненавязчиво Дэн сделался своим в нашей команде, по-настоящему незаменимым. В работе выкладывался полностью, за что и был вечно попрекаем собственной женой и по достоинству ценим Маришей Суровой.

Все это я машинально прокручивал в голове, поднимая с пола разлетевшиеся из альбома любительские фотографии. Вот самые первые – свадьба Дэна и Ирины, мы с Элькой – свидетели. Дэн, хоть и сильно не дотягивающий до нашей почти двухметровой троицы, но прямой и стройный, в строгом сером костюме, был тогда в расцвете своего, несколько специфического, но несомненного обаяния. Как говорили наши старшие дамы в редакции – «вылитый певец Рафаэль из старого фильма «Пусть говорят»». Дэн действительно был не слишком высок, но и не коротышка. Темнокудрый, кареглазый, он сражал женский пол и обаятельной красотой, и неотразимой белозубой улыбкой, и юмором, и хорошо подвешенным языком. А спецификой я назвал вот что: в семье Забродиных, сколько себя помнил Денька, царил полный матриархат. Пьющий слабовольный отец не смел перечить самостоятельной и властной Денькиной матери. Да и умер он рано. А младшая сеструха хоть и не вышла в мать характером, зато была хлебосольной, и в доме вечно толклись смешливые подружки. Вот и вырос Денька в женском обществе, рано начал пользоваться вниманием малолеток, и к моменту нашей встречи был уже завзятым донжуаном, обрел уверенность в себе, шарм, неуловимую мягкость и ореол покорителя девичьих сердец. Чем и сразил неглупую и смазливую Ирку, долго и неусыпно охранявшую девичью крепость. Вообще, в отличие от нас, однолюбов, бабник Денька женился всего однажды и продержался в браке дольше всех.

Вот он на последней, пятилетней давности, фотографии вместе с женой, все такой же галантный и играющий в преданную любовь. Тот же красавчик и записной сердцеед. И только я, может, и не самый близкий, зато самый давний московский приятель, читаю в его глазах тайную горечь, как кислота, разъедавшую душу.

Денька, к сожалению, вырос далеко не дураком. И где-то годам к тридцати остро ощутил ту самую специфику своего обаяния, которая и сыграла с ним жестокую шутку. Его «рафаэлевские» чары неотразимо действовали на женский пол только до двадцати, максимум – двадцати четырех лет. На возраст увлечения индийскими фильмами, обожания певцов и актеров, любовных записочек (позже – эсэмэсок) и обжимания в подъездах. А вот дальше – никак. Настоящих взрослых женщин Дэн не интересовал. Мешали сутуловатая фигура, узковатые плечи, кривоватые монголоидные конечности. Самолюбивый Дэн и сам сторонился ровесниц – единственной взрослой женщиной в его жизни была все та же Ирэн. А вот без конца иметь дело с малолетками было чревато и частенько приводило к скандалам. Не раз оказывался Забродин на волосок и от статьи за изнасилование, и от принудительной женитьбы, и от самосуда отцов и братьев. Ирка, которую он терзал и мучил, хоть и любил по-своему, была его единственной соломинкой, ибо бороться с собой Забродин не мог. И когда, лет пять назад, они все же развелись – после двадцати-то лет брака! – вся наша компания дружно умоляла Ирку не бросать бабника-мужа на верную погибель. И все пять лет нам оставалось только удивляться, как неожиданно остепенился непутевый Денька. Оставшись один, он не запил и не пустился во все тяжкие. Напротив, навел порядок в квартире, рьяно окунулся в работу, так, чтобы на девиц не оставалось времени. И даже раскопал в своих маргинальных кругах тему настолько интересную, что боялся наболтать лишнего и только изредка и таинственно уверял нас, что слава самого читаемого журналиста у него, считай, в кармане. А так как в склонности к пустой трепотне Денька замечен не был, мне не давала покоя мысль, что есть какая-то касающаяся друга мелочь, которую мы упустили, и раскопать ее некому, кроме Кира Сотникова…

Довольный, я собрался опрокинуть еще стаканчик коньяка под яичницу, но звонок Эльки прервал мои высокомудрые раздумья. Я поспешил к двери.

Глава 5 Приехали!

До свадьбы моя жена носила хорошую украинскую фамилию Гончаренко, несколько не вязавшуюся с нелепым претенциозным именем Элеонора. Поэтому с радостью стала Сотниковой. И осталась ею до сих пор, хотя прошло уже семнадцать лет после нашего развода.

И была новоиспеченная Эля Сотникова худенькой, стройной, с хохляцкими черными бровями и карими очами, заводной и смешливой. Воздыхателей у нее и подруги Ирки было хоть отбавляй, и если бы не «маленькая неосторожность», допущенная в свое время, я, ни в чем не повинный Кир Сотников, возможно, остался бы холостяком. Но мои однокурсницы, обе практичные хохлушки, оказались по-женски дальновидными и сметливыми. И когда перед старостой нашей группы Элеонорой Гончаренко вплотную встал вопрос о семейном гнездышке, они взвесили все шансы окружавших ее парней, и выяснилось, что против меня не потянет ни один. Еще бы! Москвич, с пропиской в Доме на набережной и определенными видами на престижную должность.

Когда Элька, случайная подружка, многозначительно намекнула мне на «задержку», весь хитрый расклад двух лисичек представился мне так ясно, что постоянное после разлуки с Майкой желание «чем хуже – тем лучше» сработало на автомате. Оно, да еще черта моего характера, которой я расплачивался за хамоватый снобизм матери: я не умел использовать обстоятельства и людей в своих интересах. Напротив, страшно не любил отказывать и стремился сам порадовать не только самых близких, но и самых дальних. Мне было легко «войти в положение», «поставить себя на место»… Для журналиста качество нужное, для начальника и даже простого эгоиста – противопоказанное. Отказ в просьбе, даже самой неудобной, вызывал у меня душевный дискомфорт и нравственные терзания. Единственным знакомым мне человеком, еще сильнее обремененным сим неудобным качеством, был Венька Ерохин.

Так и в наш союз с Элькой мы вступали вполне обдуманно: я терзал и тешил свое разбитое сердце, а Элька утверждалась в жизни на прочном официальном фундаменте.

Вместе мы провели довольно безрадостные годы. Мне было все равно, а жена искала новую партию. Друг друга мы особо не доставали, хотя Элькино самолюбие, видимо, заставляло её предпринимать попытки вызвать во мне «настоящие чувства» – не к себе, так к «дочери». Но наше чадо, о котором даже моя маменька не ведала всей правды, уродилось с таким характером – как будто на заказ! – чтобы вызвать мое полное неприятие. Начиная с выбранного женой, видимо, в продолжение своей семейной традиции, нелепого претенциозного имени – Виолетта. Главным интересом жизни для нашей Вальки – так я ее самовольно окрестил – стали деньги, шмотки, сплетни и неиссякаемые матримониальные фантазии: от арабского шейха до скромного управляющего компанией «Лукойл». Замуж дочь тем не менее выскочила в двадцать лет за обычного хохляцкого гастарбайтера и вот уже лет шесть срывала на нем своё неутихающее недовольство жизнью.

С годами Валька делалась все больше похожей на Элю.

Поэтому, в общем, я примерно представлял, что увижу в дверях – развелись мы лет семнадцать назад, а виделись с тех пор – дай бог, если раз в три года, если им с Валькой уж очень нужны были деньги. Но в первый момент, когда бывшая жена появилась в дверях, я даже слегка опешил – неужели время так меняет нас? Невольно захотелось глянуть в зеркало. Нет, со мной оно все же обошлось милостивее. Элька проигрывала даже в сравнении с нашей Маришей Суровой. И без того небольшая ростом, она как-то еще ссутулилась, на ногах выступили синие узлы вен. Круглая смешливая мордашка обвисла и сморщилась, волосы потускнели от бесчисленных окрасок, но главное – на лице, и особенно в глазах, застыло то самое выражение, что так старило мою мать: надменного кисловато-брезгливого удивления и недовольства жизнью.

Сейчас, правда, ее глаза горели от восторга. Еще бы, появился шанс покопаться в чужих неурядицах и капитально отвлечься от своих! Да еще в таком раскладе: узнать тайны, и мои, и Денькины, которые уже много лет не давали им с Иркой покоя!

Элька ворвалась ко мне в таком возбуждении, что, к счастью, не заметила моего кратковременного шока. И к делу она приступила прямо с порога:

– Ну, бабники, раскалывайтесь, что у вас приключилось? Куда делся Дэн? Что за разор у тебя в квартире? Или это новая манера холостяцкого художественного беспорядка? Надо же хоть изредка, хоть к приходу любовницы, наводить порядок! Слушай, Кир, а это правда, что Деньку заманили в преступный притон? А правда, что его берлога опечатана и в ней работает прокуратура? А то Ирка жаловалась, что уже какой месяц не получает от него ни копейки. А ведь он пообещал, что будет помогать, пока Ирка не вылечится от своего – все время забываю – пиелонефрита, так, кажется! Мы с ней сначала подумали, что Дэн у какой-нибудь бабы скрывается, а потом не выдержали, позвонили в редакцию. Так ваша Сурова нас и просветила. Теперь Ирка не знает, как быть. Да еще трудности с милицией. Кажется, некому подать заявление о розыске? Как думаешь, у Ирки возьмут?

К счастью, Эля обладала манерой, не прерывая словесного потока, одновременно что-нибудь делать. Иначе весь день у нее уходил бы на болтовню. Отчасти это удобно – не нужно особо участвовать в разговоре, Элька сама все скажет за тебя. Не нужно изобретать комплименты, которые никак не шли мне на ум – за те годы, что мы не виделись, она изменилась не в лучшую сторону. И я охотно погрузился в мелодическое, по-украински чуть распевное, такое знакомое течение ее речи, но последний вопрос Элька повторила несколько раз и замолчала, глядя на меня, что было уже хуже.

– Ничего страшного, – ответил я с неохотой, – уже нашли его младшую сестру, она и подала заявление. Слушай, Эль, а как ты думаешь, Ирка не может что-то знать о Дэне? Дело-то ведь серьезное.

– Ирка о Дэне? Да она после развода уверяла, что больше не вынесет этого бабника ни в каком виде – ни в личном общении, ни в телефонном, ни даже письменно. У них и тем-то общих не осталось – детей-то ведь нет! Хотя… – Тут Элька снова замерла, держа на весу поднятую с пола настольную лампу. Лицо ее приняло необычно сосредоточенное выражение, как будто болтовню прервала пришедшая на миг и до конца не оформленная важная мысль. Элька осторожно протерла лампу и поставила ее на прикроватную тумбочку. Освободившейся рукой хлопнула себя по лбу, рассмеялась и вновь с облегчением погрузилась в любимое занятие – нескончаемую трескотню. Но теперь я уже прислушивался внимательнее.