Пока мы рядом

Доктор Шелтемане из тех, с кем можно расслабиться. Седые волосы, куча авторучек в нагрудном кармане халата, лицо ученого червя. Я и доктор Шелтема определенно из разного теста сделаны. Я догадался об этом по тому, как она оглядела мою тертую кожаную куртку, когда я зашел в ее кабинет.

Я сжимаю руку Кармен. Она подмигивает мне и, копируя мистера Бина, клюет носом, пока Шелтема по-прежнему, не говоря ни слова, вчитывается в бумаги, перелистывая их то вперед, то назад. Я отворачиваюсь от Кармен, чтобы не расхохотаться, поскольку, как мне кажется, это вовсе не укрепит наше с доктором взаимопонимание. Я снова обвожу глазами кабинет. На стене позади рабочего стола висит обрамленная копия картины художника-импрессиониста (не спрашивайте, кого именно, ведь я родом из Бреды-Ноорд, и с меня довольно и того, что я узнаю в этом холсте работу импрессиониста), а на стене возле двери — маленькая книжная полка с брошюрами, и среди новых для меня названий, вроде «Как правильно питаться при раковых заболеваниях», «Рак и сексуальность», «Как победить боль при раке»,я замечаю уже знакомую голубую книжицу «Рак груди».

Доктор Шелтема отрывается от папки.

— Как вы себя чувствуете несколько последних дней? — начинает она.

— Не очень, — классически сдержанно отвечает Кармен.

— Могу себе представить, — говорит доктор. — Ужасно, что все началось так давно. Это была… ммм… непростительная небрежность.

— И теперь уже слишком поздно, вы это хотите сказать? — бормочет Кармен.

— Послушайте, вы не должны так думать, — говорит Шелтема. — Мы еще поборемся. Нет смысла оглядываться назад, нужно пытаться делать то, что еще можносделать.

Пораженный ее спокойным отношением («что сделано — то сделано») к врачебной ошибке коллеги, я взглядываю на Кармен. У нее на лице застыло выражение полной покорности. Я тоже сдерживаюсь.

— Значит, у меня тот самый «воспалительный рак груди», верно? — спрашивает Кармен.

— Официальное название — карциноматозный мастит, но да, можно сказать, что это и есть воспалительная форма… Хм, а откуда вам известны такие термины?

— Прочитала вчера в Интернете.

— Ну, Интернетом не стоит увлекаться, — с легкой обидой в голосе произносит Шелтема.

Еще бы, думаю я, ведь подкованные пациенты для вас, врачей, головная боль. Я мысленно злорадно ухмыляюсь, и если вчера я ругал Кармен за то, что она, начитавшись на разных сайтах о всевозможных формах рака груди, убедила себя в том, что дело дрянь, то сегодня я горжусь ею, поскольку она уже знает достаточно много, чтобы заставить врача чувствовать себя неуютно.

— А верно, что только сорока процентам женщин, у которых диагностирована эта форма рака, после этого удается прожить пять лет? — задает Кармен очередной вопрос.

— Боюсь, что этот процент еще меньше, — ледяным тоном произносит Шелтема, явно пытаясь отбить у Кармен охоту посещать веб-сайты. — Что касается вас, вы еще молоды, и это означает, что процесс деления клеток происходит гораздо быстрее, чем у пожилых людей. Опухоль в вашей левой молочной железе сейчас имеет размеры тринадцать сантиметров на четыре, и в течение последних нескольких месяцев она, вероятно, увеличилась.

Тринадцать сантиметров на четыре? Да это целый кабачок! И неужели можно вырасти до таких размеров всего за несколько месяцев? Что ж, выходит, можно, предполагаю я. Даже доктор Уолтерс не мог бы пропустить такого монстра.

— А возможно ее удалить? — спрашивает Кармен. — Я понимаю, что это означает лишиться груди.

Я не верю своим ушам. Кармен готова пойти на то, чтобы ампутировали ее гордость, ее торговую марку…

Шелтема качает головой.

— На этой стадии оперировать сложно, — говорит она. — Опухоль слишком большая. Мы не можем точно определить, как далеко распространились раковые клетки. В случае если мы прооперируем молочную железу, существует опасность, что опухоль затронет рубцовую ткань ампутированной груди, и станет еще хуже. Операция возможна только тогда, когда мы знаем наверняка, что опухоль в груди съежилась.

Она сообщает это таким тоном, как будто мы должны обрадоваться.

— Есть еще один метод воздействия на опухоль, который мы иногда практикуем, — это гормональное лечение. ( Да, конечно, гормональное лечение! Я помню, что где-то читал об этом.) Но он в вашем случае тоже не подходит. Анализ крови на рецепторы к эстрогену дал отрицательный результат. А это значит, что раковые клетки не среагируют на гормоны. Но хуже всего то, что, как показала биопсия, опухоль диффузная… ( Ну же, продолжайте!) и, возможно, раковые клетки уже проникли в кровеносные сосуды, а это, сами понимаете…

Нет, я не понимаю, потому что естественные науки проходил только в школе и, пусть кому-то это покажется странным, до недавних пор преспокойно существовал, не задумываясь о раке. Поскольку по выражению лица Кармен можно догадаться о том, что и она не знает, о чем идет речь, Шелтема продолжает свою лекцию, напоминая мне диктора детского телевидения, разъясняющего, почему взрослые развязывают войны.

— В общем, все это выглядит так. Клетки крови курсируют по всему телу. А значит, и раковые клетки тоже. Онкомаркеры в вашей крови еще не достигли критического уровня, но все равно высока вероятность того, что раковые клетки уже распространяются по всему организму.

Я и Кармен долго и молча смотрим друг на друга. Я поглаживаю ее руку большим пальцем. Шелтема умолкает. Но лишь на мгновение.

— Если мы сейчас ничего не предпримем, боюсь, вы проживете лишь несколько месяцев. Год, в лучшем случае.

Ее реплика — не более чем логический вывод из всего сказанного, но эффект от нее сравним с ударом обухом по голове. Итак, приговор наконец озвучен. И его страшный смысл примерно таков: женщина идет к врачу и узнает, что жить ей осталось несколько месяцев.Кармен начинает дрожать, подносит руку к губам и плачет, сотрясаясь всем телом. У меня внутри все сжимается. Я обнимаю ее одной рукой, а другой крепко держу за руку.

— Это, конечно, удар для вас, не так ли? — Шелтеме не откажешь в проницательности. Мы молчим. Сидим, обнявшись. Кармен в слезах, я в шоке.

— И что теперь? — спрашиваю я через некоторое время.

— Я посоветовала бы вам как можно скорее начать курс химиотерапии, — отвечает Шелтема, явно испытывая облегчение от того, что может вернуться к технической стороне дела. — Если возможно, прямо на этой неделе.

Химиотерапия. Смысл этого слова доходит до меня не сразу. Химиотерапия. Читай: лысый. Читай: безнадежно больной. Читай: мы-очень-хорошо-понимаем-что-это-ничуть-не-поможет-но-мы-ведь-должны-что-то-делать.

Шелтема продолжает:

— Химиотерапия воздействует на весь организм, поэтому лучше всего справляется с раковыми клетками.

— А как насчет радиотерапии? — спрашиваю я. Кармен тут же поднимает голову. «Да, радиотерапия, к ней тоже часто прибегают», — читаю я в ее взгляде, исполненном надежды. Почему-то слово «радиотерапия» звучит не так угрожающе, как «химиотерапия».

Шелтема качает головой. Глупый вопрос.

— Радиотерапия дает лишь локальный эффект, — поясняет она. — Потому что воздействует только на определенный орган. А мы должны попытаться изгнать рак из всего организма, так что в этом смысле химиотерапия гораздо надежнее. — Шелтема явно раздражена из-за того, что приходится объяснять такие простые вещи.