Пока подружка в коме

Незадолго до того я прочитал фантастический роман «Конец детства». В нем детей со всей Земли объединяют, чтобы создать расу повелителей — коллективный разум, способный силой своего воображения сбрасывать планеты с орбит. Я задумался: а что, если бы все дети, вместо того чтобы объединяться, разбрелись кто куда, отметившись, как после окончания рабочего дня, если бы воображение их иссякло, сошло на нет? Что, если вместо объединения их мысль распалась бы на атомы, а сами они, потеряв память, впали бы в кому? Ведь Карен обрисовала мне именно такую картину: она увидела что-то внутри себя, в своем разуме, — в промежутке между бикини и коктейлями вперемешку с валиумом, между решением, надевать ли сегодня теплую куртку и лыжные ботинки. Когда она это поймала? Переключая в очередной раз телевизионные каналы или поворачивая за угол на своей «хонде»? Но в любом случае ей удалось разглядеть — пусть и частично, фрагментами — нечто такое, что сказало ей: завтра — это не то место, где хочется оказаться, будущее — это не то место, в котором есть смысл побывать. Вот что и мучило меня уже некоторое время: а так ли уж она была не права?

9. Еще более реально, чем ты сам

Через полгода после рождения Меган Карен окончательно перевели в дом инвалидов «Инглвудский приют». Ее поместили в отдельную палату. На тумбочке у ее изголовья теснились увлажнитель воздуха, ее бижутерия, деревянная расческа, бумажные носовые платки в розовой гофрированной коробочке, открытки на день рождения (скрупулезно обновлявшиеся каждый год), семейные фотографии в рамочках, плюшевые игрушки (один кот Гарфилд, два плюшевых мишки и один белый медведь), пара книг для посетителей — «Лучшее в жизни» и «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», да горшок с вьющейся диффенбахией, проворно колонизировавшей чуть не всю комнату. Ее приемник иногда часами оставляли включенным.

«День» Карен чисто технически начинался в районе полуночи, когда ее поднимали с «антипролежневого» матраса с переменным давлением и переворачивали с боку на бок. При этом осматривалась ее одежда; при необходимости производилась замена. До шести утра ее переворачивали еще дважды. Одновременно полость ее рта прочищали мягкой зубной щеткой и протирали влажной губкой; губы смазывали вазелином.

Дважды в неделю, по утрам, ей полагалась полноценная ванна. Заодно при этом медсестра выполняла комплекс «интенсивных» упражнений для подвижности плечевых, локтевых и всех прочих суставов, а также сгибательных и разгибательных мышц. В остальные дни ее обтирали губкой и проводили упрощенный комплекс упражнений.

В течение промежутков бодрствования пища поступала прямо в ее желудок — стекая под действием силы тяжести из закрепленного над кроватью пакета по трубке через постоянно установленный у нее на животе, рядом с пупком, клапан.

Карен одевали в специальную — только передняя часть, без спинки — одежду и усаживали в гериатрическое кресло-каталку с подставкой для ног и специальным приспособлением, поддерживающим голову. Она обязательно присутствовала на общем завтраке, обеде и ужине, равно как и на особых мероприятиях — просмотрах фильмов, празднованиях дней рождения и даже на церковных службах, которые проводились в приюте по воскресеньям, хотя и не каждую неделю. Между приемами пищи Карен сидела в кресле в своей комнате. Персонал приюта следил за тем, чтобы по возможности чаще менять положение ее тела.

Карен оказалась нетипичной пациенткой, в том смысле, что ее миновали или поразили лишь в легкой форме большинство сопровождающих коматозное состояние осложнений, таких как пневмония, кишечная недостаточность, инфекции мочеиспускательного тракта, тромбы в ногах, судороги, прободение желудка, пролежни и кожные высыпания вследствие недостаточности кровообращения.

Считается, что с такими пациентами нужно ждать момента, чтобы «повернуть выключатель». Карен никак не попадала в такую категорию. Хотя и ее семье пришлось проявлять определенный, делящийся на несколько степеней героизм, чтобы не дать ей умереть. Например, когда встал вопрос об антибиотиках для лечения воспаления легких. Джордж настоял на полноценном курсе, а Лоис демонстративно уклонилась от высказывания своего мнения. Большинство родителей пациентов, оказавшихся в коме, разводятся через несколько лет, проведенных в ссорах, взаимных упреках и самообличениях, в визитах к юристам, врачам, социальным работникам, в оплате бесчисленных счетов. Джордж и Лоис остались вместе.

— Кома — явление редкое, — как-то раз сказал мне Лайнус. — Это побочный продукт современной жизни. Ведь до Второй мировой войны такие случаи практически не наблюдались. Люди просто умирали. Коматозное состояние столь же ново и современно, как пластмасса, реактивная авиация и микросхемы.

За последующие годы Карен высохла и исхудала до такой степени, что ее тело казалось скорее искусственным сооружением — с желтоватого оттенка кожей, натянутой на скелетную основу, как на обруч барабана. Постороннему она несомненно показалась бы отвратительным на вид уродцем. Волосы стали тонкими и ломкими; седеть Карен начала в двадцать три года. Дышала она естественным образом, и едва слышное движение вдыхаемого и выдыхаемого воздуха было, пожалуй, единственным внешним свидетельством того, что она еще жива. Со временем врачи стали устанавливать специальные шплинты и распорки, чтобы тело ее не скрючилось, не вернулось в позу зародыша. К удивлению медиков, этого так и не произошло. Карен оставалась податливой и расслабленной. У нее перебывало немало докторов-исследователей и студентов из Университета Британской Колумбии, интересовавшихся ее релаксированным состоянием.

Весной 1981 года Гамильтон нарисовался у меня с рассеченной губой, подбитым глазом и весь кипящий праведным гневом.

— Эта клизма Клаус въехал мне по роже штативом. Ну и хрен с ним. Передаю Пэм в полное его распоряжение.

Я поинтересовался, кто такой Клаус.

— Да новый хахаль Пэмми.

На следующий день Пэм позвонила мне, чтобы попрощаться; она решила уехать с Клаусом в Нью-Йорк.

— Знаешь, Рик, он не то чтобы очень талантлив как фотограф, но он такой милый.

В последующие десять лет я видел Пэм только на обложках журналов да время от времени слышал ее по телефону, когда она звонила из какого-нибудь особенно экзотического места: «Привет, Ричард. Я тут в самолете, пролетаю над Джуно [11] (треск в трубке). Черт, просыпала кокаин прямо на колени! Оливер, в котором часу начинается охота?… Да нет же… это был пиджак, который остался в Мадриде… Алло, Ричард… Так на чем мы остановились?»

Гамильтон провел несколько сезонов в экспедициях, облазив все медвежьи углы на севере Британской Колумбии. Там начался его бурный роман с динамитом — вполне закономерное развитие склонности к пиромании, проявлявшейся у него с первого класса: муравейник — жидкость, разжигающая уголь для барбекю — картонные коробки из-под булочек для гамбургеров — и большое увеличительное стекло.

11

Город на Аляске.

В 1985 году он получил диплом по геологии и допуск к взрывным работам, что дало ему возможность в течение нескольких последующих лет пребывать в подлинно счастливом состоянии — он мотался по всей провинции, взрывая горы, превращая скалы в щебень.

Лайнус стал инженером-электротехником, что никого не удивило. После окончания учебы он перебрался в центр — поближе к новой работе. Виделись мы редко. Его жизнь казалась скучной. Он слишком рано повзрослел.

Добродетельная Венди поступила в университет учиться на врача-реаниматолога. Жизнь студента-медика такова, что следующие десять лет виделись мы с Венди лишь когда она, измученная недосыпанием, всплывала глотнуть воздуха — красные глаза, мятая одежка и озабоченное лицо с сеточкой морщин у глаз. Пообедав с ней как-то раз, мы с Гамильтоном узнали об основных кошмарах медработника: тридцатишестичасовой рабочий день, склочные дежурные сестры и вредоносные бактерии, притаившиеся на каждом шагу.

— Я почти все время ощущаю себя пакетом со скисшим молоком, — сказала Венди. — Но мне нравится эта работа.

Гамильтон извлек из кармана пузырек с «Визином» и сказал Венди, чтобы та запрокинула голову. Закапав ей в глаза, он пояснил: не желаю, чтобы на меня смотрели таким забитым взглядом.

— Ну как — лучше стало? — спросил он.

— Да. Спасибо, Гэм.

— Оставь флакончик себе. Я его специально тебе купил. Прогуляться не хочешь — на залив, в Эмблсайд?

— Я бы с удовольствием, но у меня ночная смена. Через четверть часа уже нужно быть на работе.

Я же… мне пришлось пойти работать на Ванкуверскую фондовую биржу. Работа была доходная, но наводила на меня такую тоску — просто слов нет, чтобы толком описать.

Меган с самого начала знала, что я ее отец. С Карен дело обстояло по-другому. Однозначно верным или неверным не могло быть ни одно решение. Вариант — не говорить ей о Карен — дался нам нелегко. А как еще? Сказать ребенку, что Карен умерла? Это значит обмануть ее. Бесконечно повторять, что она надолго уехала? Чушь. Сказать, что Карен больна? «Но тут возникает другая проблема, — заметил мой отец. — Меган сразу же захочет проведать ее. А хотя мы все и любим Карен, нельзя не признать, что показывать ее ребенку не только страшновато, но и попросту жестоко».