Пока поёт петух

Стоило кхырам и пыфам обрести свою оглушающую мощь, я осторожно встала с кровати и подкралась к деду.

– Пора! – кивнул он мне.

На цыпочках подошла к розетке. Но стоило мне дотронуться до фумигатора…

– Олька, ты чего бродишь? А ну спать! – и как она только меня услышала! Вот храп свой не слышит, хотя про него вся деревня в курсе, а мои шаги – это пожалуйста!

– Таблетку меняю, эта плохая уже. Кусаются, – брякнула я первое, что в голову пришло.

– А, ну меняй и назад давай! Ходит она тут!

Делать нечего. Пришлось послушаться.

А на следующий день план созрел у деда.

Хитро мне подмигнув, он куда-то умчался, прихватив с собой магнитофон. А когда вернулся, подмигнул ещё хитрее и сказал одно лишь слово:

– Батарейки.

Кассетник перекочевал со стола, где я все время оставляла его на ночь, на мой подоконник.

Вечер был тихим, теплым. Прелесть, а не вечер. Дед обыграл меня в домино, а я его в карты. Бабушка заварила нам чайку на травах. Мы засиделись допоздна. А потом, довольные, разморённые и усталые, наконец разбрелись по кроватям.

Спать отчаянно хотелось, но деда подводить было нельзя. Зря, что ли, мы с ним все так хорошо устроили, чтобы бабушка покрепче заснула?

– Кхыр! Пыф-пыф-пыф-пыф-пыф…

Я тянусь к подоконнику, нахожу пальцем кнопку записи на магнитофоне, кассета щелкает…

Бабушка дулась на нас два дня. Надо же, какие мы, оказывается, неприятные личности! Такое провернуть! Но потом отошла. Пожалела нас. Да если б дед так храпел, она б ему… А потом даже напекла нам пирогов с капустой. Как без вины пострадавшим.

Я слушаю бабушкин храп уже который раз, и слезы бегут по щекам. Даже голоса ее не помню. А вот этот звук сохранился. И знаменитое "фью!" в конце записалось… Бабушки нет уже много лет. И я очень скучаю.

– Кхыр! Пыф-пыф-пыф-пыф-пыф… – губы шепчут в такт записи. Привет, бабуль.

Запись на кассете щелкает. Что же дальше?

3

– Кю-ка-ре-кюююю!

Вот честное слово, именно так он кукарекал! С невыносимой манерностью. И голосок-то был тошный, визгливый. Бывают визжащие петухи?

Слышишь порой кукареканье, и на душе веселей. Не кукареканье – песня. Сядет на забор этакий генерал, при шпорах да при мундире, и давай сочным зычным голосом заливаться. Под такие звуки и просыпаться легче. Эта песня тебя из сна как кавалер барышню выводит, аккуратно да под локоток.

Наш петух был не такой. И где только бабушка откопала это чудовище?

Во-первых, он был белый. А я, уж простите мне это, с детства любовалась разноцветными. Чтоб перо к перу, и все бронзой отливает, а на хвосте то зелёный всполох, то синий. Во-вторых, тощ как жердь. Не было в нем той степенной важности и дородности, которой славились деревенские петухи.

В-третьих, он отчаянно визжал.

Сядет утром на насест, сожмется весь, и давай орать этим своим противным голосом. Сирена, а не петух. Он даже развернуться во всю мощь первого "ку" никогда не мог. Все время так брезгливо, "кю" да "кю"…

Конец ознакомительного фрагмента.