Пока с безмолвной девой
Шрифт:
Я заметил, что человек, принявший от профессора дань милосердия, исчез. Девушка по-прежнему сидела в углу.
Профессор, с бокалом в руке, воззрился на меня; я пожал плечами.
«Хорошо, я скажу тебе сам. Ты оборотень. Ты ведёшь двойную жизнь. Утром ты одно, а после обеда другое. Может, ночью ещё что-нибудь, кто тебя знает. Может, у тебя хвост и три яйца».
«Вы просто как в воду смотрите».
«Для того, кто знаком с тайновидением, это не проблема. Может быть, на твоей работе ты недостаточно зарабатываешь».
«Prost», — сказал я, подняв бокал, и показал глазами на незнакомку, дескать, не пригласить ли её к нашему
«На кой хер она нам сдалась. Prost… Сбор милостыни, как известно, доходный промысел, так что это предположение не лишено смысла. Возможно, тебя соблазнила авантюра двойственного существования, ты захотел выломиться из социальной рутины, из этих оглобель; но ведь попрошайничество — это тоже оглобли, а? Только в другом роде».
Он приблизил ко мне своё бородатое лицо, угреватый нос, безумные глаза за стёклышками пенсне: «Существует… — зашептал он, — внутренняя, непреодолимая тяга к нищенству, инстинкт нищенства, подобный инстинкту смерти… Тайный голос зовёт: бросай всё на х…!»
«Не исключено», — сказал я.
«А может быть, две планеты правят твоим астральным телом, заставляя тебя быть то тем, то этим; в конце концов это легко проверить, ты как считаешь?» «Возможно».
«И, наконец… — оккультный профессор яростно вкалывал вилку, пилил ножом, жевал жилистое мясо жёлтыми зубами, — наконец… я высказал несколько гипотез, но вот она, страшная догадка: может быть, ты, едрёна вошь, — писатель? Золя ездил с машинистом в паровозе, спускался в шахту. Даже, говорят, спал с проститутками, чтобы изучить, так сказать, технологию… Ты тоже решил побыть нищим, чтобы написать роман».
Я сказал: «Это уже теплее».
Мне показалось, что незнакомка сделала мне знак. Негодяй удрал и не заплатил.
«То есть не совсем тепло. Я работаю в журнале, ничего особенного», — добавил я, видя, что дядя, держа нож в кулаке, нацелился на меня смертоносным лучом.
«Журналист?» — просипел профессор.
«Не то что бы, но вроде».
«А я это, между прочим, знал!»
«Зачем же спрашивать?»
«Чтобы подтвердить имеющиеся данные. Мы, любезнейший, осведомлены лучше, чем ты предполагаешь. И в небе, и в земле сокрыто больше… как это говорит принц Гамлет, ну тот, который был автором трагедий Шекспира? Чем снится нашей мудрости, Горацио? Так вот, к вашему сведению: как раз наоборот — ничего не сокрыто. От нас не скроешься… Ты мне вот что скажи… Э, чёрт, запихнуть бы им в глотку это мясо!»
Он выплюнул ком и швырнул его через плечо.
«Ты мне вот что скажи: на кой чёрт тебе всё это сдалось? Хочешь изменить порядки в России? Это ещё никому никогда не удавалось. Кому там нужна ваша демократия, ты себя когда-нибудь спрашивал? Там нужно вот что! — Дядя показал кулак. — Не говоря уже о том, что борцы за демократию сами меньше всего демократы. В этом состоит ирония судьбы, историческая ирония. Хохот богов, а? Ты не находишь?»
Я пожал плечами.
«Так или иначе, — пробормотал он, — всё скоро полетит к чертям».
«Что полетит к чертям?»
«Вся эта ваша свободная пресса. Если режим рухнет, кто её будет читать? Вы все осиротеете без этого режима».
«Ну и прекрасно».
«Так-то оно так. Только вы все останетесь без работы. Вы даже не понимаете, что пилите сук, на котором сидите… Или ты хочешь сказать, что у тебя есть в запасе другой заработок? А-а, вот оно что! — вскричал он. — Готовишься заранее. Они все будут лапу сосать,
а у тебя тёпленькое местечко… на ступенях храма…»«Кто это, они?»
«Ну, эти… борцы, в рот их».
«Может быть, я вернусь», — сказал я.
Профессор внимательно, с поехавшими кверху бровями, посмотрел на меня.
«У меня есть знакомый психиатр, — промолвил он. — Очень вдумчивый специалист. Могу сосватать».
Теперь я видел, что женщина в углу почти неотрывно смотрит на меня. Профессор бормотал:
«Вернусь, ха-ха, он собрался возвращаться. Там всё отравлено. Там запах лагеря, как запах сортира. И вообще, что это за тема для душевного разговора… Меня политика не интересует. Плевать мне на патриотизм. Мы, рядовые граждане, заинтересованы только в одном: в стабильности и общественном порядке. И в благосостоянии населения! Родина там, где хорошо подают. Но ты не ответил на мой вопрос».
«Я получаю зарплату», — сказал я.
«Какого же хрена, спрашивается, ты торчишь на улице, отнимаешь хлеб у настоящих нищих, что это за маскарад…»
«Дядя, я тоже настоящий». Я встал и направился к даме в углу.
Профессор заявил, что он тоже человек пишущий.
«Говорю так, чтобы не употреблять слово писатель, загаженное в нашем проституированном обществе… А вы, случайно, не представительница этой профессии?»
Я вмешался: «Ты хочешь сказать, писательница?»
«Гм. Моя мысль, собственно, была другая…»
«Вам придётся извинить его, сами понимаете, возраст…»
«Кто здесь говорит о возрасте? Мы ещё поживём! Впрочем, неизвестно, кто из нас моложе… Позвольте представиться», — сказал дядя, приосанившись, держа пенсне, как бабочку, двумя пальцами.
«Нет необходимости. Профессор социологии. Я его племянник… А это Мария Фёдоровна».
«О! так звали, если не ошибаюсь, вдовствующую императрицу. Разрешите вас называть Машей?»
«Мой дядюшка, — пояснил я, понизив голос, — потомок одного из древнейших родов России. Из старой эмиграции…»
«Х-гм. Старая эмиграция… да, да… Какие люди, какие умы. Мы тут беседовали о литературе. Герр обер!..»
Официант принёс ещё один прибор. Профессор насадил пенсне на нос.
«Так вот, насчёт литературы… Я, знаете ли, работаю над мемуарами. Noblesse oblige! [4] Помню, государь сказал мне однажды на приёме в Зимнем: ты, князь, слушай и всё запоминай. Когда-нибудь обо всех нас напишешь… Он уже тогда предчувствовал, что его ожидает».
«Но ведь это же было очень давно», — возразила гостья.
4
Знатность обязывает (фр.).
«Да, моя девочка, это было давно».
«Сколько же вам было тогда лет?»
Я разлил вино по бокалам.
«Может, не надо, — сказала она. — А то ещё запьянею».
Я осведомился о её спутнике.
«Это тот, который…? Если память мне не изменяет… В мюллеровских банях?» — пролепетал профессор.
«Я его знать не знаю. Пристал на улице».
Выяснилось, что она со вчерашнего дня ничего не ела.
«Короче говоря, слинял. Хамство, — констатировал профессор. Даже если он не воспользовался твоим, э-э… гостеприимством. Но ничего. Мы с ним потолкуем. Мы его найдём».