Пока с безмолвной девой

Вася Скляр пожал плечами, не сказал ни да ни нет.

«Вы где-нибудь учились? Нет, вы, конечно, самоучка, — проговорил задумчиво прорицатель. Он снова обвёл глазами всех нас. — Друзья мои, дети мои милые, не могу вам передать, как мне здесь у вас… уютно. Какие счастливые лица! И как удивительно было ходить по городу, где все от мала до велика, даже собаки, даже деревья, — все говорят по-русски. Не верится, что я снова на родине. О, Россия. Кто родился здесь, никогда тебя не забудет, никуда от тебя не уйдёт. Если б вы знали… — он высосал последние капли водки из стакана, — как утомительна эта бродячая жизнь.

Да… жизнь прожить, как это говорит русский народ? — не по полю пройтись… Так вот, уважаемый Василий. Может быть, вы нам что-нибудь сыграете? Леночка, если вам не трудно, будьте добры…»

Она возразила, что в доме нет скрипки.

«Вот как? Странно. Что же нам делать… Но вы всё-таки сходите, — и он указал пальцем, — я думаю, вы там найдёте».

Инфанта, заслонив ладонью свечу, вышла, я вызвался её сопровождать. Компания ожидала нас в темноте. Скрипка, к удивлению Лены, висела в соседней комнате на стене. Провидец вознёс свой кубок, водки там уже не осталось, но никто больше ничему не удивлялся — в стакане снова плескалось прозрачное питьё. Непохоже было (как уже сказано), чтобы он опьянел; пожалуй, только взгляд гостя становился тяжелей — и упёрся в Скляра. Вася Скляр был тщательно причёсанный и ухоженный мужчина в новом пиджаке и, единственный среди нас, при галстуке. Он прошёлся смычком по струнам, подтянул колки. Прорицатель, держа стакан перед собой, дирижировал другой рукой, притопывал лакированной туфлей. Вася сыграл вальс «На сопках Манчжурии». Бурные аплодисменты.

«Ваше искусство вам пригодится, — промолвил гость. — Позвольте, я скажу несколько слов вам в похвалу. Жизнь, будем откровенны, вас не баловала. Вся эта молодёжь, ваши сокурсники, ведь они представления не имеют о том, что значит родиться в глухой деревне, в тёмной избе, у неграмотных родителей…»

Вася Скляр скорбно возразил:

«Вы-то откуда знаете?»

«Откуда знаем, — прорицатель вздохнул, — это наше ремесло, наше, так сказать, искусство. Ваша жизнь, дорогой Василий, предстаёт моему взору как прямая дорога, и тут уж не может быть никаких колебаний. Вы, если не ошибаюсь, ещё подростком вступили в комсомольскую ячейку, так, кажется, это называлось… У вас обнаружился и поэтический талант, вам помогло выдвинуться стихотворение… постойте, как это там?»

Он повёл рукой в воздухе, продекламировал:

А в углу мы богов не повесим, и не будет лампадка тлеть. Вместо этой дедовской плесени из угла будет Ленин глядеть!

«Каково?»

Странно было после звучных кастильских стихов услышать эти вирши. «Стихи были опубликованы в стенгазете… Обращает на себя внимание смелый образ: вы не хотите вешать Бога, вместо него повешен будет Ленин…» «Ничего я такого не писал…»

«В самом деле? — удивился гость. — Выходит, я перепутал; простите великодушно; значит, это был кто-нибудь другой. Конечно, другой. Какой-нибудь там Твардовский… Но не в этом суть. Главное, на вас обратили внимание. Сверху заметили! Вы были переспективный кадр. Вы окончили рабфак. Так это тогда называлось. Потом война… не буду утомлять вас подробностями. Партия не могла рисковать своими кадрами — вы были солдатом в тылу. Потом педагогический техникум, вы стали парторгом… Потом вас перевели в столицу, московская прописка, всё такое… Было решено определить вас по учёной части. Правда, вы плохо успеваете, загружены поручениями, да и возраст, понятное дело, уже не тот. Но это не имеет значения, вы… — палец пророка снова взлетел вверх, — будете рекомендованы в аспирантуру!»

Кто-то засмеялся; смех тотчас же умолк. Понимали, что Вася Скляр непростой человек, но в чём была его сила, толком никто не знал, да и вряд ли это кого-нибудь интересовало.

«Вам угодно узнать, что будет дальше».

Васе Скляру вовсе не было угодно, он считал необходимым решительно пресечь… И вообще, сказал он, кто вы такой? Гость как будто не слышал его.

«Вы пробудете аспирантом дольше, чем положено. К сожалению, вам не удастся подготовить диссертацию, начальству придётся поломать голову, но всё к лучшему! В конце концов вас направят председателем в колхоз. Мудрое решение. Вы вернётесь в деревню… И всё-таки мне кажется, что ваше истинное призвание — игра на скрипке».

Он поднял руки дирижёрским жестом, кивнул, топнул туфлей, и Вася покорно поднёс инструмент к подбородку. Пары кружились под звуки вальса «На сопках Манчжурии», пламя пошатывалось на столе, я снова чувствовал под ладонью узкую, слабую спину инфанты, пуговки лифчика. Дуновение её уст овевало меня, её ладонь млела в моей руке, а правая рука вместо того, чтобы покоиться на моём плече, упёрлась мне в грудь, не давая нам сблизиться… Вдруг она вырвалась, музыка прервалась, — иноземный гость стоял в плаще, в белом кашне, держа наготове цилиндр и перчатки. «Нет, нет, друзья, не надо меня провожать, — говорил он, озабоченно роясь в карманах, — я и так задержался… Но где же мой паспорт, вдруг кто-нибудь остановит».

Я вышел с ним в коридор. Ура, ура! — раздалось в комнате. «Ага, — проговорил гость, — вот и свет починили!» Хилая лампочка тлела под потолком, угасла, снова затеплилась и, наконец, зажглась ровным неярким светом. Из комнаты доносился патефон. Я спросил: «А что же будет со мной? Вы мне ничего не сказали».

«Вы верите в предсказания?» — возразил он. Мы вышли на лестничную площадку. Внизу слышались голоса, смех, подвыпившая компания спускалась по лестнице, хлопнула выходная дверь.

«Ей я тоже ничего не сказал. Вам не кажется, что в предсказаниях скрыта некоторая опасность? Судьба — это странная вещь… Можно ведь и накликать судьбу».

Некоторое время мы смотрели друг на друга; он как будто не решался уйти.

«Где же моя маска? (Сунул руку в карман). Нет, лучше не надо. А то ещё остановят… Так вы хотите, чтоб я и вам что-нибудь предсказал? Не хочется вас разочаровывать. У вас ничего не получится. Даже если вы наберётесь отваги. Она… как это говорится по-русски? — Он наклонился и с неожиданной грубостью прошептал мне на ухо: — Она тебе не даст. Всё, что могу тебе сказать. Иди, тебя ждут».

Я вошёл в комнату, где теперь было светло, и, превозмогая отвращение, сказал Лене, что артист желает отдельно с ней попрощаться.

После этого я присоединился к танцующим, но не вытерпел, оставил партнёршу и поплёлся в коридор. Выглянул на лестницу — там никого не было. Значит, они успели сойти вниз, она, такая болезненная, выскочила на улицу в лёгком платье. С этой мыслью я воротился в квартиру, шёл по коридору, толкнулся в дверь напротив кухни. На тумбочке в углу горела лампа под зелёным абажуром, темнела кровать. В сумраке на ковре посреди комнаты, спиной к дверям, инфанта, встав на цыпочки, обнимала гостя за шею, её губы прильнули к его губам, платье, поднявшись, подчеркнуло бёдра, я видел её высоко открытые, слишком полные для её хрупкого сложения ноги в чулках со стрелками, с приоткрывшимися резинками.

Она не слыхала, как я вошёл. Прорицатель смотрел на меня из-за её плеча и густых, тёмно-медовых, снизу подвитых волос. Всё это продолжалось минуту, не больше; но коридор показался мне до странности длинным, тёмным. Ни звука не доносилось из большой комнаты: ни голосов, ни патефона. Ощупью я нашёл дверь, вошёл. И увидел, что кое-что там изменилось. Там были другие люди. «Что вам надо? — запинаясь, спросил я. — Что вы тут делаете?» Тебя ждём, был ответ. «А как же Новый год?» Мне ответили: Новый год уже наступил.

Постараюсь всё-таки восстановить всё как можно точней. Итак: нашему гостю вздумалось попрощаться с инфантой наедине. На лестничной площадке их не оказалось, я вернулся, прошагал мимо гостиной, в коридоре было ещё несколько дверей, — вся квартира, как уже сказано, принадлежала родителям инфанты, — сунулся наугад в комнату напротив кухни, там горел ночник, прорицатель молча смотрел на меня из-за головы инфанты, она ничего не слышала. Всё это заняло несколько минут. Нам легче допустить расстройство в собственной голове, чем предположить, что планеты съехали со своих орбит; тем не менее я готов клятвенно подтвердить: то, что я увидел, — или те, кого я увидел, — не продукт больного воображения. Вообще-то говоря, всё бывает — даже то, чего не бывает. Остаётся вести себя так, словно ничего особенного не произошло. И в самом деле, ничего не изменилось. Стол стоял по-прежнему, правда, выдвижные части оказались сдвинуты, и скатерть была другая. В большой вазе увядал букет роз, новогодний презент прорицателя. (На который клюнула эта дура, подумал я мстительно). Разукрашенная ёлка стояла в углу. Звезда поникла под потолком. В углу патефон. Новостью были три светильника молочного стекла вместо шёлкового абажура. Ровный белый свет превратил лица сидящих в гипсовые маски.