Пока смерть не разлучит нас

Она яростно сопротивлялась, отворачивая голову то вправо, то влево, но его губы все же коснулись ее лица до того, как я успел вмешаться и сбить его с ног.

Он растянулся, оглушенный ударом, и, часто мигая, посмотрел на меня своими маленькими злыми глазками. Я знал его: это был некто Эдвард Шарплес, известный прохвост. В Англии он был адвокатом. Сейчас мастер Шарплес возлежал на самом краю берега, касаясь локтем воды. Устоять перед таким искушением было выше человеческих сил, и я легким пинком помог ему искупаться, дабы охладить его не в меру горячую кровь.

Когда он вылез обратно на сушу и, ругаясь, убрался прочь, я повернулся и взглянул на нее. Она стояла, выпрямившись гордо, откинув голову назад, на щеках ее горел гневный румянец, а одна маленькая, сжатая в кулак рука была прижата к горлу. Только что, когда Шарплес скатился в воду, я слышал ее смех, но сейчас, когда мы стояли лицом к лицу, ее лицо выражало лишь вызов. Внезапно сзади, с луга, послышался взрыв хохота. Я оглянулся и увидел молодого Хэймора. Как видно, он так и не нашел себе подходящей невесты и, сопровождаемый Джайлсом Алленом и Уинном, возвращался к той, которую оставил. Должно быть, она тоже их заметила: алые пятна на ее щеках вспыхнули еще ярче, грудь судорожно вздымалась. Темные глаза заметались, как у затравленной лани, и их взгляд встретился с моим.

– Сударыня, – обратился я к ней, – я прошу вас выйти за меня замуж.

Она посмотрела на меня как-то странно.

– Вы живете здесь? – спросила она наконец, пренебрежительно махнув рукою в сторону города.

– Нет, сударыня, – ответил я. – Я живу в поселке Уэйнок. Это в нескольких милях отсюда, вверх по реке.

– Тогда, бога ради, идем! – с неожиданным жаром воскликнула она.

Я низко поклонился и подошел ближе, чтобы поцеловать ей руку.

Кончики пальцев, поданные мне не сразу и с явною неохотой, были холодны как лед, а взгляд, которым она меня одарила, нисколько не напоминал те, что описываются в любовных стихах. Мысленно я пожал плечами, но вслух не сказал ничего. Так, держась за руки, но далеко отстранившись друг от друга, мы вышли из тени кедров и вступили на луг, где почти тотчас столкнулись с Хэймором и его компанией. Они попытались было преградить нам путь, хохоча и отпуская непристойные шутки, но я притянул ее ближе к себе и положил руку на эфес шпаги. Хэймор, Аллен и Уинн тут же расступились, потому что я был лучшей шпагой Виргинии. Между тем толпа на лугу заметно поредела. На реке, и вверх, и вниз по течению, было бело от парусов, а по перешейку полуострова непрерывной вереницей ехали всадники, увозя с собою на седельных подушках свои сегодняшние приобретения. Губернатор, члены Совета и главные военные чины отправились в резиденцию губернатора на торжественный обед. Однако мастер Пирси, главный торговый советник Компании 23 , остался надзирать за тем, чтобы женихи платили за своих невест сполна, и все четыре священника тоже продолжали свои труды, хотя теперь парочки уже не наступали друг другу на пятки, как это было еще час назад.

23

Имеется в виду Лондонская Виргинская компания. Английская акционерная компания, основанная королем Иаковом I как ассоциация дворян и купцов специально для финансирования колонизации южной Виргинии и определения других мест в Северной Америке, пригодных для заселения. Финансировала создание колонии в Джеймстауне и отправку туда трех групп переселенцев. После 1612 г. была известна как Виргинская компания. С 1619 г. колония в Джеймстауне имела первое в Америке законодательное собрание. В 1624 г. Виргинская компания была ликвидирована королем.

– Сначала я должен рассчитаться с казначеем, – сказал я, остановившись неподалеку от пустующих почетных мест.

Она выдернула свою руку из моей и смерила меня взглядом.

– Сколько? – произнесла она наконец. – Я заплачу.

Я остолбенел.

– Вы что, лишились дара речи? – вскричала она, топнув ногой. – Во сколько меня оценили? Десять фунтов? Пятьдесят?

– Сто двадцать фунтов табаку, сударыня, – сказал я сухо. – Я заплачу эту цену сам. Под каким именем вы значитесь в судовом списке?

– Пэйшенс Уорс, – ответила она.

Я направился к казначею. Голова у меня шла кругом. То, что она оказалась среди девушек, завербованных Виргинской компанией, свидетельствовало о ее низком происхождении, но держала она себя словно особа королевской крови. Ради сегодняшнего дня она по своей доброй воле переплыла океан, однако и сам этот день, и то, что он в себя вмещал, были ей глубоко ненавистны. Наконец, она отправилась в Виргинию за лучшей долей – а между тем кошелек, извлеченный ею из-за корсажа, был полон золотых монет.

Будь на моем месте кто-то другой, я посоветовал бы ему проявить осмотрительность, обратиться к губернатору, навести справки. Но сам я не желал наводить никаких справок.

Казначей выдал мне расписку; из окружавшей его толпы я выбрал себе двух свидетелей: славного честного Хамфри Кента и старика Белфилда, который торговал в Джеймстауне благовонными товарами. Вместе с ними я вернулся к ней, подал ей руку и повел ее к ближайшему священнику, но тут меня окликнули:

– Капитан Перси, идите сюда!

Я обернулся и увидал невдалеке могучую фигуру преподобного Джереми Спэрроу: он сидел по-турецки на вершине травянистого пригорка и манил меня рукой.

– Мы с вами знакомы недолго, – приветливо заговорил он, когда моя невеста, свидетели и я подошли к подножию бугра, – но вы мне понравились, и я буду рад оказать вам услугу. Тем паче, что работы у меня нынче маловато. Девушки думают, что я какой-то полуграмотный попик из глухомани, и норовят сбежать к моим собратьям, которые и правда куда больше похожи на духовных лиц. А между тем, если бы они могли заглянуть мне в душу!.. Вы, капитан Перси, долго выбирали себе супругу, но, без сомнения, сделали хороший выбор… – Тут он перевел взгляд с меня на стоявшую рядом со мною девушку и запнулся, раскрыв рот и глядя на нее во все глаза. Что было с его стороны вполне простительно, потому что ее красота и впрямь поражала. Наконец, опомнившись, он заключил: – Истинное чудо совершенства.

– Пожените нас побыстрее, приятель, – сказал я. – Собирается гроза, а нам далеко плыть.

Он спустился со своего бугра, и мы, приблизившись, встали перед ним. На шее у меня висела золотая цепь, которую некогда подарил мне принц Морис Оранский; и поскольку других колец у меня не было, я отделил от этой цепи самое маленькое звено и протянул его ей.

– Ваше имя? – спросил мастер Спэрроу, открывая молитвенник.

– Рэйф Перси, дворянин.

– А ваше? – продолжал он, глядя на нее с чересчур откровенным восторгом.

Она вспыхнула и закусила нижнюю губу. Священник повторил свой вопрос.

Минуту она стояла молча, глядя в темнеющее небо. Потом тихо промолвила:

– Джослин Ли.

Только что на моих глазах из судового списка было вычеркнуто другое имя. Я повернулся и заставил ее посмотреть мне в глаза.

– Как вас зовут? – спросил я. – Скажите мне правду.

– Я сказала правду, – гордо ответила она. – Мое имя – Джослин Ли.

Я вновь повернулся к священнику:

– Продолжайте.

– Виргинская компания запрещает принуждать бедных девушек к замужеству. Итак, по доброй ли воле вы вступаете в брак с этим мужчиной?

– Да, – ответила она. – По доброй воле и без принуждения.

Мастер Джереми Спэрроу совершил обряд и пожелал нам счастья.

Кент собрался было поцеловать новобрачную, но я так посмотрел на него, что он счел за лучшее отступить. Потом он и Белфилд ушли, а я направился к дому, где девушки провели ночь, чтобы забрать оттуда узел с ее вещами. Когда я вернулся, она сидела на траве, подперев ладонью подбородок, и ее темные глаза неотрывно глядели на далекую игру зарниц. Мастер Спэрроу покинул свой пост на бугре и куда-то исчез.

Я подал ей руку и отвел ее к реке, затем отвязал лодку и помог ей сесть в нее. Когда я уже отталкивался от берега, кто-то громко окликнул меня по имени. В следующее мгновение мимо пролетел огромный букет красных роз и упал ей на колени.

– Прекрасное – прекрасной 24 , – радушно сказал мастер Джереми Спэрроу. – А тетушка Аллен, моя хозяйка, не заметит пропажи.

Я не знал, что мне делать: смеяться или чертыхаться – ведь я не додумался подарить ей цветы, но она решила вопрос за меня, подняв всю ярко-алую охапку и бросив ее в воды реки.

24

Шекспировское выражение («Гамлет», акт V, сцена 1) – слова королевы, которые та произносит, бросая цветы в гроб Офелии.