Пока ты со мной

– Умею, – ответила она, с трудом подбирая слова. – Только дома я никогда не готовила ежедневно по три раза в день.

И вероятно, ей не приходилось постоянно стирать, убирать в доме, набирать полную тачку угля и закупать провизию на неделю. Должно быть, она никогда не подсчитывала каждую копейку и не проверяла расходы. Сэм дал себе слово ладить с ней и не быть слишком суровым. Ведь она сидела у него за столом, в пеньюаре, с волосами, заплетенными в длинную косу, и выглядела нежной и розовой.

– Я уже давно готовлю завтрак, и это вошло у меня в привычку, – сказал Сэм так, чтобы девочки слышали каждое слово и знали условия компромисса. – Я буду и в дальнейшем готовить завтрак. И тогда тебе придется заняться только ужином и завтраком для девочек, который они берут с собой в школу.

Он ожидал восторженных изъявлений благодарности, потому что сделал ей колоссальную уступку. Ведь мужчины не готовят для женщин. Если бы сведения об этом просочились, он стал бы мишенью для насмешек. Он хотел облегчить ей жизнь, потому что знал, как тяжело для изнеженной девушки, привыкшей к благоустроенному быту, быть брошенной в гущу подлинной жизни. Он знал, что есть разница между каменщиком, как ее отец, и плотником, как он. На каком-то этапе человеческой истории каменщики убедили себя и весь мир, что они, черт возьми, художники, а все остальные – ремесленники. И потому каменщики, естественно, заслуживали более высокой оплаты труда, чем какие-то плотники. Они могли содержать свои семьи в довольстве и комфорте, в то время как плотники с трудом сводили концы с концами и должны были обходиться без наемных кухарок, уборщиц и собственных крытых экипажей. Каменщики учили дочерей вышивать, а плотники растили их так, чтобы те умели чинить одежду и ставить на нее заплаты.

И вот один такой каменщик вырастил дочь, которая не говорила «спасибо», когда мужчина вместо пояса с инструментами надевал ради нее поварской передник. Она была не в силах оценить размеры и величие его жертвы.

Он уставился на нее, внезапно охваченный гневом на нее за то, что она была тем, чем была. Дураком же он был, когда полез с суконным рылом в калачный ряд и позарился на дочку каменщика. В его мире женщины безропотно несли свой крест. В ее – у женщин находилось время для уроков музыки и живописи. Она и ей подобные могли спать допоздна и вставать после восхода солнца, и, возможно, им еще предстояло научиться быть благодарными тем, кто выполнял за них нежеланную работу.

– Что ты так смотришь на меня? – спросила Энджи. Он изучал ее тарелку. Теперь на ее тарелке возникло месиво из желтков и белков.

– Какой смысл готовить глазунью с безупречно круглым желтком, когда первое, что ты делаешь, это нарезаешь яичницу?

– Прошу прощения! Тебе не нравится моя манера есть яйца? – Она устремила на него взгляд прищуренных глаз, и это ему не понравилось.

– Чтобы так приготовить яйца, требуется сноровка. Это были совершенные яйца.

– В какой-то момент едок должен разрезать яичницу, и тогда желток и белок смешаются, – ответила она ровным стальным голосом. – Я предпочла смешать все сразу. Какое это имеет значение?

– Ну погляди только на свою тарелку! Это же отвратительно!

Подавшись вперед, Энджи оглядела его тарелку. Сначала он съел желтки, пока они были горячими и имели приятный вид, остатки промокнул хлебом. Теперь собирался есть белки.

– О, ты забыл крошечный кусочек желтка. – Она указывала на его тарелку. – Вон там. А ну-ка быстро подбери его хлебом. Бог знает что может случиться, если ты съешь этот кусочек желтка вместе с белком. Ты не стал бы их смешивать, а теперь вот придется.

Если бы девочки не захихикали, он бы положил вилку и пулей вылетел из дома. Их смех напомнил ему о долге гостеприимства и сердечности. Но Боже всемогущий! В ней было больше раздражавших его черт, чем в любой другой известной ему женщине.

– Ладно, ешь свою яичницу как хочешь.

– Ну, спасибо.

Она одарила его ослепительной улыбкой, потом улыбнулась девочкам.

– Меня переполняет чувство благодарности за то, что ты разрешаешь мне съесть мой завтрак столь омерзительным способом.

Он сверкнул глазами на дочерей, давая им знак прекратить смешки, которые могли бы подстегнуть сарказм Энджи. Они перестали хихикать, но в их глазах плясали смешинки. Девочки выжидательно смотрели на отца, как если бы настала его очередь сказать что-то, чтобы продлить это утреннее развлечение. Но он мысленно поклялся, что не произнесет больше ни слова.

– Я не говорил, что ты омерзительна. Я сказал только, что твоя тарелка выглядит отвратительно.

Она широко раскрыла глаза.

– Тогда не смотри на мою тарелку.

Она произнесла это так спокойно, что его снова охватила ярость, но, не глядя на него, Энджи подцепила ложкой желто-белое месиво и отправила в рот.

Сэм бросил салфетку. Он почувствовал, что сегодня самым подходящим и успокоительным занятием для него будет забивание гвоздей.

– Девочки, пора отправляться. Не забудьте свои книжки и грифельные доски. Я поставил ваши ведерки с завтраком у двери.

– Они вернутся около трех часов, – холодно бросил он Энджи. – Не знаю, когда я сам буду дома. Если погода позволит, после работы я отправлюсь на свой участок и попытаю счастья на приисках.

Она кивнула и отхлебнула глоток из чашки с кофе, чтобы запить ужасную мешанину, которую только что проглотила.

– Ты проводишь нас до школы? – спросила Люси.

– Разве я не делаю этого каждый день?

– Папа! – Дейзи потянула его за петлю пояса. – Ты на нас сердишься?

Это привело его в чувство. Сэм набрал полную грудь воздуха, потом опустился возле нее на колени.

– Я ни на кого не сержусь, – солгал он. – Мне жаль, что я произвел такое впечатление. Спать на земле – это нечто такое, чего мне давно не приходилось делать, и спал я не очень хорошо.

По правде говоря, он вообще почти не спал. После того как Энджи ушла в дом, он еще бодрствовал час на случай, если ей что-нибудь понадобится и она позовет его, потом он отправился в город узнать, кто выиграл матч десятилетия. В последнее время ему не везло, и он не удивился, узнав, что потерял свои пять долларов, на которые держал пари.

Поэтому он заглянул в «Золотой башмачок» выпить пару кружек пива и слегка приободриться, но мэр спросил его, правда ли, что красивая леди на вокзале надавала ему пощечин. Тут и Отто Финн сказал, что слышал, что в доме Сэма остановилась его жена. Оба они нашли эту ситуацию развеселой и сочли, что история заслуживает того, чтобы ее снова и снова рассказывать как анекдот. Чтобы не выставлять себя в качестве мишени для шуточек и поддразниваний, Сэм пошел домой и заполз в свою палатку в самом мрачном состоянии духа.

Убедившись, что девочки достаточно удалились от дома и не могли услышать, о чем он говорит, Сэм заглянул в дверь.

– Ты будешь здесь, когда я вернусь домой?

Она сидела к нему спиной, держа в руке чашку с кофе, которая остановилась на полпути ко рту.

– Мне некуда идти. Я буду здесь.

– Я этого опасался, – сказал Сэм, захлопывая за собой дверь.

Сколько времени потребуется для того, чтобы родители Лоры узнали о том, что Энджи живет в его доме? Черт бы побрал их всех! После того как Сэм вынырнул из дома, Люси рванулась назад, сказав, что забыла на столе карандаши. Прежде чем добежать до двери, она приостановилась, наклонилась к Энджи и сказала ей на ухо: