Покаяние пророков

Не вытерпела, затеплила огарок свечи и пошла ходом к реке, куда дед землю уносил. Стала проходить мимо нового лаза — слышно, он лопатой шаркает, пыхтит, и смутный свет от фонаря колеблется: не нашел! А иначе бы непременно побежал к жене радостью поделиться.

Пошла дальше с одной надеждой: авось не унесло водой, порыть, так и отыскать можно, да иначе сделать, чтоб уж точно в руки попали. Пробралась она к речке, а за ночь воды прибыло, течение бурное, чуть ли не водопад, и землю, что свалили сюда, почти уже смыло и унесло под лед, видневшийся за пенной полыньей.

Уплыли старые денежки…

Удрученная, она не сразу и заметила, что на улице полдень и яркое солнце играет на водяной пыли. Эх, выйти бы да погулять по бережку, ведь тепло, со свай сосульки свисают и капают, а на той стороне лес оттаял, стряхнул зимнюю серость и будто чуть-чуть позеленел. Нет, не сок побежал и не почки распускаются — сами стволы и ветви слегка подкрасились на солнце.

Залюбовалась и не заметила, как сзади дед Лука приполз на коленях, прикатил тачку с землей — воистину, грешник в аду!

— В лис бы шла, — проворчал он. — У воды дюже знобко та сиро.

Знать, не судьба ему умереть на родной стороне, своими руками бросил счастье в шумную реку…

Она вернулась в схорон, а тут и старушка обед понесла деду.

— Люды приихалы! — на ходу бросила она. — Кондрат привез. У пепелища ходят. Мабуть, и Юрий Николаевич объявится.

Вернулась быстро, мимо пробегая, лишь палец к губам приставила, мол, сиди тихо, и сразу наверх.

И этот ее знак насторожил Вавилу. Опять, как в прошлый раз, она ощутила легкий ветерок опасности, исходящей от окружающего пространства…

* * *

Комендант слов на ветер не бросал, приехал в деревню с двумя журналистами, а поскольку машина у них была хоть и новая, импортная, но с плохой проходимостью, то ее пришлось оставить на стоянке у мочевой точки и идти пешком. Покуда ехали да шли, он почти все рассказал про разбойное нападение людей из непонятной службы и теперь только водил по улице и показывал: сначала пожарище, которое все еще дымилось, потом сорванные замки на дверях дач, побитые стекла и открытые погреба, где у некоторых дачников хранилась картошка и банки с соленьями. Одним словом, нарисовал полную картину произвола силовых структур, пообещал, что как староста не оставит этого дела и обязательно будет судебное разбирательство.

Журналисты были ребята молодые, дотошные, сразу сказали, мол, давно поджидали случая, когда можно подловить силовиков на беспределе и примерно наказать. Прошли всюду, сфотографировали, хотели еще снять расстрелянных собак у Почтарей, но старики заперлись и, как водится, во двор к себе не пустили. Тогда один из парней зашел от огорода, где забор пониже и сугроб повыше, заглянул, побитых кавказцев не увидел, зато обнаружил живую лайку, сидящую на цепи и дрожащую от страха, да кровавые пятна на снегу. Пощелкал фотоаппаратом, слез, и вроде бы назад засобирались.

Кондрату Ивановичу не понравилось, что не зашли чаю попить, пусть даже в избу Космача, и не поговорили толком. У этого откровенного произвола была тонкая и скрытая от глаз подоплека — месть информатору, отказавшемуся от сотрудничества. Но ведь об этом с кондачка не расскажешь, обстановка нужна соответствующая. И газетчикам наверняка было бы интересно услышать откровения сотрудника секретной службы, а Комендант таким образом перетянул бы одеяло на себя, отвлек внимание от истинной причины погрома.

Не удалось. Тот, что был любопытнее, попросил ружье посмотреть, которое все-таки вернули, табличку на испанском прочитал, головой только покачал и вопросов больше не задавал. Они даже намеков не поняли, пообещали, что материал выйдет через сутки, распрощались и ушли на мочевую точку. Кондрат Иванович после них еще раз деревню обошел, следы посмотрел, заглянул в конюшню, где пряталась Вавила Иринеевна, и напрямую отправился к Почтарям. И еще постучать не успел, как Агриппина Давыдовна калитку перед ним настежь и чуть ли обнимать не бросилась.

— Ой, Кондрат! Отпустили тебя! А мы с дидом вже настращалыся…

— Ночь продержали, а потом извинялись. Я с журналистами приезжал. Прославят нас скоро на всю область, а то и на страну.

— Та славы нам не треба, Кондрат. Жизни зпокойной та пропыскы, шоб пенсию зхлопотати…

А сама в избу не зовет и даже вроде бы не пускает — у калитки держит.

— Боярышня-то у вас? — перебил ее Комендант.

— Яка боярышня? — опешила старуха.

— Молодая да гарная дивчина, что к Космачу пришла.

— Ни, нема дивчины, — глазом не моргнув, запела она. — Та ж и не видали. Ляхи погани, шо собак пострелялы, казали, жинку шукаем. Как така жинка?

— Ты мне сказки не рассказывай, Агриппина Давыдовна! — рассердился Кондрат Иванович. — Кобель в вашем дворе на цепи, а говоришь, боярышни нет. Он от хозяйки не отстанет.

— Та ж приблудился кобель!

— Будет врать-то! Ты кого обмануть хочешь, старая? Ну-ка веди в хату, показывай!

— Кажу нема некого!

— А я вот сам посмотрю, ма или нема! — Хотел обойти, но старуха встала грудью.

— У мени в хате не прибрано! Не можно, Кондрат! Надысь постирала та трусы на бичовку развисила. Колы трусы побачить хочешь — ходи!

— Ладно, позови мне деда!

— Ой, та ж вин уторую годину лежит! Ни есть, ни пить не просит.

Комендант понял, что натиском тут ничего не добьешься, и пошел на попятную.

— Агриппина Давыдовна, я знаю, боярышня у вас. Мы с ней договорились, чтоб к вам пошла. Поговорить с ней надо!

— Ой, Кондрат, не знаю, як и подмогнуть тебе. Немае, уйшла, мабуть, у лис ли чи шо… А твою хату спалылы, ироды?

— Не могла она уйти, понимаешь? У них обычай такой: если обещала ждать в одном месте, будет ждать, хоть весь мир к чертовой матери. Умрет, а не уйдет.

Старуха горестно покачала головой, подтянула концы черного платочка.

— Який добрий обычай… Та вже ж доля наша, чоловика ждешь, ждешь… Ты у суде быв, Кондрат?

— Значит, так, Агриппина Давыдовна. — Комендант уже злился. — Передай боярышне: Юрия Николаевича, должно быть, арестовали в Москве, точно установить пока нельзя. Пусть она сидит и не высовывается. Я тут кое-какие меры буду принимать…